Он полез наверх. Тронул мешок под самой крышей, ухватился за другой, третий… Отзываясь, гора встрепенулась, задрожала и пришла в движение. Начался картофелепад. Спасаясь, Боронок бросился вниз, а затем прочь из вагона. Картофель – за ним.

Из соседнего вагона на шум выглянул кто-то из братьев. Озадаченно уставился на беглеца.

– Нормально, – откликнулся тот, приходя в себя. – Сорт такой. – И, набычившись, ринулся обратно, за реваншем – очищать заваленный вход в вагон.

Глубокая тёмная ночь. Равнодушно рассеивая тьму, светили фонари. На платформе перед вагонами, ожидая заполнения поддонов, стоял погрузчик. Сидящий внутри водитель, покуривая, смотрел увлекательное шоу. Троицу он видел впервые. Студенты? Навряд ли. Хотя и молодые, но работают так, будто не овощами – золотом промышляют – молча, упорно, старательно. Чувствуется серьёзная натура. Мужики.

Заморосил дождик, сначала тихо, затем всё более крепчая и набирая силу. Вскоре на крышу погрузчика барабанной многоголосой дробью обрушилась настоящая стихия. Всё, приехали. Хочешь-не хочешь, пришло время сматывать снасти, объявлять перерыв и ждать прояснения погоды. Водитель раскрыл было рот для усыпляющего зевка, как вдруг замер. Безумие творилось на его глазах. Бросая вызов стихии, троица сбрасывала одежду.

Первым под дождь вышел серьгастый. Вынес трёхпудового младенца на руках, маршем дюжей няни пронёс его до поддона и впечатал в деревянный настил.

Запел.

Двое, выходя со своим грузом на руках, подхватили песню.

Подавшись невольно навстречу участником события, водитель начал жадно ловить слова. Несомненно главный секрет был в них. Точно.

– Это Кара-Кара-Кара-Каракум…

Ночь уходила. Свет фонарей угасал. Огромным багряным заревом поднималось над горизонтом солнце.

Голышом, в одних трусах и ботинках, троица выгружала последние мешки из вагона. Из тени внезапно вынырнул Наумыч. Водитель Сёма, сверкая шальными глазами, бросился ему навстречу. Бедолагу шатало из стороны в сторону.

– Наумыч, не подумай чего, – заголосил он, тряся головой. – Я не пьян, ей-Богу!

Наумыч молча уставился на него, затем перевёл взгляд на трудяг.

– Ты, брат, легко отделался, – заметил он. – Одёжка всё-таки при тебе осталась.

Сёма зажмурился.

– Не пил ничего.

– Конечно.

– Наумыч!

– Верю. Ты, Сёма, пьян этой стервой Победой. Я знаю. И со мной такое бывало.

– Да, – закивал, соглашаясь, Сёма. – Та ещё зараза. Нет спасения.

Подошёл Нечет.

– Поздравляю с успешной сдачей норматива! – раскрыл ему объятия Наумыч. – Отлично сработали. – Обнимая и хлопая по спине, добавил:

– Пошли за расчётом.

Утро вступало в свои права. База просыпалась. Ночная смена, усталая и довольная, с заработанным рублём в кармане шла на проходную. Путь триумфаторов был усеян овощным изобилием. Картошка, брюква, морковь… Внезапно глазам открылась арбузная отдушина. Они сошлись. Словно сами собой большие полосатые ягоды прыгнули в руки. Боронку – две, братьям – по одной. Ноша окрылила. Идти стало намного легче.

Из-за поворота перед проходной наперерез внезапно выскочил человек в чёрной робе. Уставившись на них, он увидел арбузы и, словно гончая, поймавшая след, устремился навстречу.

– Охрана, – тихо сказал Чет.

– Не слепые, – в тон ему произнёс Боронок.

Довольная улыбка во весь рот озаряла лицо человека.

– Какая удача! – осклабился он, разводя руками. – За всю неделю ни одного воришки, а тут за один раз сразу трое. Ну, что, попались, ребята? Сдавай кладь, будем акт оформлять, штраф вам светит нешуточный.

Боронок переглянулся с братьями.

– Погоди, – сказал он. – Рано радуешься. Эти арбузы – битые.

– Битые? – переспросил человек. Нахмурился, шумно задышал и, приходя в бешенство, ткнул перед собой пальцем: – Покажи!

– Смотри, – пожал плечами Боронок. И простым бесхитростным движением шулера выронил арбуз.

Хрясь – разбился вдребезги тот.

Человек замер. Боронок, улыбаясь, стал подкидывать в руках второй арбуз, Чет и Нечет, вторя, принялись жонглировать своими.

– Ты не за теми охотишься, – заметил Боронок. – Мы – работяги, всю ночь здесь пахали. Этими арбузами не восполнишь того, что выжала из нас твоя база.

– Ищи лучше халяву, – посоветовал Чет. – Она там не стесняется – арбузы тачкой увозит.

– А? – обрёл дар речи человек.

– Ага.

– Куда увозит?

– Будто сам не знаешь. Туда, где дыра в заборе.

– Где? – присел человек.

Боронок и братья показали. Не сговариваясь – в противоположные стороны. Глаза охранника растерянно заметались.

– Дыра сквозная, – объяснил Боронок. – Вход-выход.

Человек жадно посмотрел на арбузы, перевёл взгляд на розовое пятно на асфальте, махнул рукой и, чертыхаясь, побежал искать дыру в заборе.

На проходной навстречу поднялась пожилая женщина-сторож.

Чет прижал арбуз обеими руками к груди.

– Заплачено, бабуля!

– Кому, ему?

– И ему тоже.

Она уставилась в окно.

– Тогда куда-это он стреканул?

– За долей своей. Чтобы не забыли.

– Ах, ты!

Они вышли наружу. Остановились, вдохнули полной грудью свежую прохладу нового дня и, оживлённо переговариваясь, устремились к поджидавшему их мотоциклу. Ещё одна ночь из череды трудовых будней была позади.

Сквозь сон Степан услышал птичью трель, бодрую и заливистую. Будя, она звала ожить, вспорхнуть и запеть вместе с ней. Он открыл глаза. Звонили в дверь.

Спрыгнув с дивана, он поспешил на зов. По пути услышал шум с кухни – Илона что-то готовила, ей было не до птичьих разговоров.

С замиранием сердца открыл дверь. За ней – никого. Он хотел было закрыться, но в последний момент, передумав, решил выглянуть наружу. По лестнице вниз удалялась знакомая широкая спина.

– Тит! – окликнул он.

Боронок оглянулся.

– Я думал тебя нет, – радостно осклабился он, меняя направление движения.

– Здесь мы вдвоём, – сказал Степан, встречая друга. – Закрылись, как в крепости. Почти не выходим.

Боронок понимающе кивнул.

– Никто вас не беспокоит внутри крепости? – спросил он, останавливаясь и обмениваясь рукопожатием.

– С какой стати? – встревожился Степан. – Хозяин уехал.

– Сам – да. А домовой на страже. Вдруг материализуется, захочет свести знакомство.

– Пусть он Горыныча дожидается. Мы здесь транзитом, на время, поживём и съедем.

– Ладно. Тогда у меня есть предложение. Приглашаю посидеть вечерком по-соседски, парой на пару, вчетвером.

Внезапно к разговору присоединилась Илона. Прильнув сзади к Степану, она обхватила его руками и выглянула наружу.

– Здрасте!

– Здрасте! – кивнул Боронок.

– А почему в дверях? – спросила Илона.

Вопрос повис в воздухе – из кухни донеслось громкое шипение, раздался протяжный свист, застучала гулкая дробь.

– Ой! – вскрикнула она, отшатнулась от Степана и стремглав бросилась на шум.

– Колдует, – кинул ей вслед Степан.

– Консервы, – заметил Боронок, принюхиваясь.

– Ага.

Минуту друзья молчали.

– Хорошо, что ты зашёл, Тит, – сказал Степан. – Спасибо за приглашение. Давай и правда отметим наше новоселье, закатим пир на весь мир.

– Договорились. Тогда до вечера. Встречаемся у меня.

Боронок двинулся вниз. На середине лестницы, вспомнив что-то, остановился.

– А Горыныч что с тебя за квартиру требовал?

– Знакомства, – ответил Степан. – Подругу хотел.

– Старая песня, – усмехнулся Боронок.

– Я не смог ему ничем помочь.

– Не терзайся. Такое положение вещей – в интересах общего дела. Пока Горыныч один, нам с тобой делить блага. Тебе – квартира, мне – его дружба.

Стоя перед раскрытой зеркальной дверью шкафа, Алёна перебирала платья. Сегодня с Титом они ждали гостей и потому следовало выглядеть достойно. Полосатое или в горошек? А может быть это – отливающее бирюзой? Примеряя платья, одно за другим, она смотрелась в зеркало. Неудовлетворённая, продолжала поиск. Внезапная мысль мелькнула в голове: дело не в платьях – в ней самой. Разница в возрасте, целых семь лет! Отсюда неуверенность, искажающая лицо, облик, фигуру. Как справиться с ней? Море платьев вокруг. У каждого своя история. Она закрыла глаза, уходя в мир воспоминаний, поплыла и пропала. Спустя время, по возвращении платье из платьев ждало её. Затая дыхание, как в первый раз, она одела его, пригляделась, подняла голову. Да, та самая. Любимая. Красивая и молодая, вне возраста, времени и памяти лет.

Начало вечеринки кружило голову. Проведя несколько дней взаперти и отвыкнув от людского общения, Илона к своему удивлению стеснялась. Придти в себя и освоиться помогла хозяйка. Радушия, непринуждённости и гостеприимства ей было не занимать. Илона видела перед собой взрослую женщину, превосходство опыта и умения быть собой, старшую подругу из соседней квартиры, ту самую, что в иных моментах бытия – открытия сокровенных женских и житейских тайн – ближе родной матери. Общий стол, сидящие рядом мужчины не давали возможности сблизиться. А так хотелось! В разгар вечеринки, переглянувшись, они поднялись со своих мест. Взяли початую бутылку лёгкого вина, бросили мужчин и уединились в углу на мягком диванчике среди полумрака и тишины. Грёзы и мечты парящей в небесах одной, обретённая твердь под ногами другой – встретились два полюса, качнулись качели и начался поиск уравновешивающей всё единой вечной истины.

Мужчины были заняты собой. От обильной еды ломился стол, горели ярким огнём звёзды крепкого армянского коньяка, шло полным ходом весёлое и беззаботное братание.

Наступила глубокая ночь. Небо было усеяно звёздами. Боронок и Степан вышли на балкон. Вспыхнула ярким пламенем спичка, рассеяла тьму, зажгла два огонька. И заклубился сигаретный дым. Языки развязаны, души нараспашку, пришло время откровения.

Боронок выпрямился, вынул сигарету изо рта и, удерживая её на весу перед собой, заговорил:

– Знаешь, Стёпка, я с рождения одержим одной большой мечтой. Сколько себя помню – пашу изо всех сил, ищу счастье, прокладываю путь в свой залитый солнцем оазис. Мне счастья много надо, я хочу его всё, что есть на земле и мне отмерено. За это ничего не пожалею, любую цену заплачу, себя с землёй сравняю.

Степан слушал, не перебивая.

– И главное, – продолжал Боронок, – о чём прошу судьбу в этих мытарствах – не отлюбить, остаться собой, жить и дышать до конца, любя.

Замолчав, он сунул сигарету обратно в рот, опёрся локтями на перила и опустил голову вниз.

Дым клубился. Тишина царила вокруг. Наконец, в ночь, один за другим полетели два огонька, чертя мерцающим светом свой путь, достигли земной тверди, ударились о неё, вспыхнули и рассеялись.

Земля и небо.

Горели звёздами светляки.

– Ты услышан, Тит, – тихо сказал Степан. – Адрес верный.