На что Брунгильда посмотрела без всякого душевного отклика и интереса, и… А вот и тот самый вопрос, честно признаться, озвученный в душевных впопыхах Брунгильдой: «Вы русский?», выводящий на чистую воду всякого человека, выдающего себя не за того, кто он есть на самом деле, беженца от самого себя, а не искателя себя, как сейчас неожиданно для себя проговорился Андрос. Кем себя кличут и пытаются оформить в этих консульских представительствах под благовидным предлогом разочарования все эти беглецы от самим себя.

И как звучит в её устах этот вопрос. Как прямо и буквально факт установления вот такой визуальной со стороны Брунгильды очевидности, без всякого налёта вероятности факта другого установления реальности Андроса. Который после вот такого подтверждения не имеет права на возмущение таким, бл*ь, не конфиденциальным и явно провокационным к себе отношением. И если бы это было не так, то она бы его спросила по другому, со своей нейтральностью.

– Прошу прощение за некоторую не поспешность нашего бюрократического аппарата, не успевающего идти в ногу со временем и менять наши инструкции. – Сперва выдаст вот такой дисклеймер Брунгильда, а уж затем обозначит вслух требования её должностных инструкций в своём опроснике. И хотя Андрос ни одному слову её не поверил, этот вариант её к нему обращения был более для него мягок. – Какова ваша интернациональность по силлогическому фактору и национальность по генетическому коду? – Вот так смешивая в одно эту разноплановость, хитро задаётся вопросом Брунгильда и, не давая возможности Андросу возмутиться, сразу начинает ему заговаривать зубы. – И не беспокойтесь слишком, мы не относимся предвзято к какой-либо национальности. Мы всех людей и народности уважаем, и вашу в чём-то даже особенно.

Ну и пришлось Андросу вот тута, в этом самом месте, после того как он в возмущении прошёлся по Брунгильде, – теперь-то понятно, зачем просили подписать бумаги на моё согласие на обработку конфиденциальной информации, – начать покрываться красными и одновременно бледными пятнами сомнений насчёт вообще человеческого появления на весь белый свет. Без выяснения которого, любое геологическое древо подпадает под сомнение. Ведь как всем известно из теологической версии происхождения человека, которая нынче всеми правдами, неправдами и главное правом на личную свободу оспаривается, то самое первое генеалогическое древо было общим грехом познания древа добра и зла. А это вопрос такой сложности, что его принять не все имеют силы, право и обязательства.

В общем, любое прошлое, а тем более твоего зачинания на этапе планирования, всегда туманно, глупо, самонадеянно, и находится в самом минимальном шансе исполнения. Так что то, что Андрос Собакин здесь и когда-то раньше на свет появился, есть уже по своей сути из ряда вон выходящее событие. И его нужно ценить.

Ну а Брунгильда, ожидаемо Андросом Собакиным, впрочем, как и любым другим человеком на его месте, все эти его, от чистого сердца откровения, воспринимает, если не за лукавство и хитрость ума, то, как минимум, за оторванный от жизни взгляд философии. А философы нынче, в век прагматизма, не сильно уж и востребованы, если Андрос таким способом хочет заявить о своей компетенции и профессиональных качествах, которые должны будут ему приносить краюху хлеба. Ну и ответ Брунгильды Андросу будет для него несколько неожиданным.

– Да вы умнейший человек, – охренеть откуда-то находит Брунгильда вот такие неожиданные для Андроса слова, прямо вгоняя его в умственный ступор от того завихрения своих мыслей, который был вызван этим её демонстративно льстивым заявлением (так чего она от меня хочет?!), хотя со следующих слов Брунгильды всё встало на свои места, – хотите круглый год находится под солнцем и его теплом. Тогда как здесь, солнце не слишком часто вас радует теплом. Вот и сейчас, когда у нас все ходят в майках, вы находитесь в… – А вот здесь Брунгильда, не скрывая своего скрытого намерения проверить культурный код Андроса, как бы сбилась, забыв, как называется эта одежда, которую с себя не снимает Андрос.

А Андрос вот чего-чего, а себя стеснять никогда не будет и не утруждает, и если кому-то не нравится, как он себя выражает, то ему плевать на это. И Андрос так прямо об этом заявляет. – Если хотите спросить, что я ношу на себе в ветренную погоду и прямо щас, то спрашивайте. Нечё там всё ходить вокруг да около. – Андрос вот таким образом вносит ясность для Брунгильды, и затем делает знаковое уточнение. – А предмет верхней одежды на мне, который вам сейчас не даёт покоя, называется мной так, как я его вижу. То есть в пальте я сижу перед вами, и никак иначе. – И по сугубо суровой выразительности всего своего своеобразия в лице Андроса, то его ни за что не переубедить быть в пальто, когда он в пальте. И об этой уловке психоаналитиков от лица Ломброзо, Ситуатьен и всяких там Плижур, Андрос прекрасно знает, вот он специально и нагнетает, дальше продолжая отстаивать своё право на скандал по мнению Брунгильды, а не на критическое мышление, как это хочет всем им преподать урок сам Андрос.

– Что думаете, я не понял к чему вы начали весь этот разговор. – С каким-то прямо пренебрежением к тем людям, кто составлял инструкции и методички для Брунгильды, вот такой провокационный и в чём-то с долей отчаяния начинает разговор Андрос, на которого видимо что-то такое сейчас нашло из того, что ещё называется дремучим и горьким наследием наших греховных и не таких как мы прогрессивных предков, что он не смог дальше в себе сдержаться быть культурным и цивилизационным человеком-месье. – Хотите выяснить мой культурный код, язык. – И вот с чего всё это взял Андрос, явно переходя все рамки приличий и допущений, то бог ему судья, если прокурор ничего с ним сделать так и не может.

И ладно бы только это, но в Андросе столько бесстыдной наглоты и беспринципности намешано, что он всё это, что он считает за правильное и непреложное, начинает приписывать тем ценностям, декларируемым всеми просвещёнными и цивилизационными обществами, которые и делают все эти социальные общества самыми передовыми и столь привлекательными для вот таких, как Андрос недостойных нисколько таких обществ шаромыг и людей тоталитарного мировоззрения. Им ведь что не дай, им всё мало. И не просто мало, а они начинают считать такое к себе отношение за ущемление их прав, данных им по природе своей данности.

Но вернёмся к Андросу Собакину, так в себе разошедшемуся, что его не перебьёшь, и он перешёл уже все границы приличий и готов перейти уже и государственные границы, установленные этим консульским представительством, на страже которых находится Брунгильда с каменной физиономией шлагбаума.

– Не буду скрывать, да и мне незачем, раз я подаю заявку на принятие меня в свободное и прогрессивное общество, – вот какие доверительные к себе эпитеты использует Андрос, чтобы выглядеть в глазах Брунгильды и того общества, которое она представляет, человеком достойным их общества. И как вслед за этим выясняется, то все эти заверения Андроса в своей полной лояльности тому мировоззрению, которое в себе предъявляют миру эти прогрессивные общества (Андрос никогда не переходит на личности, когда он с ними на прямую не знаком), имели под собой двойное дно, с позиции Андроса это называется «но». – Я противник всех видов ограничений свобод. – Говорит вполне себе здравые вещи Андрос, при этом Брунгильде прямо что-то не даёт покоя в той тональности Андроса, которую он использовал, чтобы выразить вот такую свою позицию на свободы, очень близкую к её.

И интуиция Брунгильду не подвела, и Андрос тут же начал передёргивать всё то, что собой определяют все завоевания прогрессивных обществ, где их определяет первая и наиглавнейшая поправка конституции этих стран, запрещающая ограничивать право на свободы слова человека. Из чего Андрос путём логических, дедуктивных и душевных умозаключений вывел для себя удивительную цепочку. – Всякое слово имеет для себя начало в человеческом языке, а ещё раньше, при наличии ума и разума человека говорящего, что не есть повседневный и обыденный факт, в его голове. Из чего я делаю вывод о том, что каждый человек имеет полное право на свой язык. – Вот такую удивительную в чём-то вещь загнул в своей извилине Андрос и, теперь будучи убеждён самим собой, и всех остальных людей в этом убеждает, даже не желая рассматривать альтернативы с предложением развития новое универсального для всех языка. Который бы был не только проще, – а то все эти двусмысленности вечно приводят не туда, куда задумал, – но и всех объединяющим под общим зонтиком того же успеха.

Вот и Андрос, используя в своих личностных целях свой родной язык, его знание и понимание в большей степени, чем Брунгильда, которая в своём совершенстве знает только свой родной язык, начинает коверкать прямые смыслы и посылы всех этих деклараций свобод. – Которые особенно подчёркивают твоё языческое (а вот и первая двусмысленность и что спрашивается она значит) происхождение в лингвистическом склонении иноземных и пришлых слов. Где эти слова не желают принять в семейство родных и отеческих слов местные охранители языка без их склонения под своё верноподданичество, – А вот и нотки авторитарных взглядов Андроса. Но дальше ещё хуже будет.

– Как по мне, то это не склонение, а принуждение к миру перед лицом науки лингвистики, где нет места повестке дня и ночи, когда и придумываются все эти отступления от правил, не одного правописания. Которое просвещёнными обществами уже рассматривается как один из столпов авторитаризма и с ним нужно бороться, упразднив для начала орфографию, закрывающую просторы для человеческого размышления о сути прогресса. – На этом месте зашедший дальше некуда Андрос сделал передышку, которая была необходима всем участникам этой беседы, и больше, конечно, Брунгильде, уже готовой в любой момент нажать экстренную кнопку вызова. Так как Андрос начал проявлять первые признаки помешательства, в которое посетители консульства попадают, как только начинают чувствовать, что всё то, что они делали для того, чтобы быть одобренным в глазах чуждого для них де-юре и де-факто государства, а так-то они уже все душей и сердцем к нему прикипели, – в общих словах, когда кривили, а когда не кривили душой, идя на сделку …хорошо бы если только с совестью, а с самим дьяволом не хотите, – бесполезно и не находит положительный отклик в лице сотрудника консульства или посольства, какая теперь разница.

Ну и раз так, и им терять с этого момента больше нечего, то в них проснувшись, очень резко проявляется всё то, что они от себя скрывали, так называемая правда-матка. Которая не знает для себя границ и пределов, и тогда держись крепко от всего того наката бессовестных и грязных слов, которые на тебя обрушит тот посетитель, который был вынужден по твоей причине столько врать и завираться, обманывая своих родственников и знакомых.

Правда, Андрос не пошёл так очень дальше, а он неожиданно для приготовившейся спрыгивать с этого летящего под откос эшелона Брунгильды, повёл себя относительно спокойно, принявшись только язвительно самоутверждаться.

– А так как за всем эти стоит оторвавшийся от народа не народ (вот какую дисфункцию для ума выдвигает Андрос), то я, рождённый летать (это значит, что он не боится авиаперелётов), не собираюсь пресмыкаться перед снобистской орфографией, и для меня пальто при необходимости его надеть или снять, будет пальто, без всяких там францисцизмов, а вот когда я захочу в нём быть, то я буду в пальте, и точка! – И как завершающий штрих собой сейчас всего сказанного, Андрос со всего размаху кулаком поставил эту, само собой жирную точку во всём, что он есть и здесь, ни прибавить, ни убавить. Тем более Брунгильде, каким-то странным и в чём-то удивительным способом убеждённой харизмой и обаянием Андроса в том, что и их государственность не будет полной, не окажись в ней соучастником жизненного передела Андрос Собакин. Очень верно за всех и за себя считающий, что государство не отделимо от человеческой природы, и в нём каждой твари должно быть отведено своё место.

Ну и главное, что убедило Брунгильду и поставило жирную точку в этом разговоре, так это то потрясение стола и её за ним, которое стало следствием вот такой напористости мысли и желания Андроса быть своим для всех тех людей, кого он толком и никак не знает, а если что-то и знает, то Брунгильда не такой уж эталон этого знания, по которому будет не слишком конструктивно и в чём-то неэтично, конечно, со стороны только Андроса, всех соотечественников Брунгильды ровнять под одну гребёнку. И если по одной Брунгильде (о чём только думали её наниматели, делая её лицом своей государственной территории) даже не судить, а делать первые впечатления, то что-то сразу становится на душе пасмурно, муторно и неуютно.

В общем, Андрос оставил след о себе, как на столе, уж очень хлипком и совершенно не рассчитанным на такого рода серьёзного посетителя, – думают все эти скупердяи чёртовы, что одни только хлюпики и нытики к ним сюда нагрянут, – так и в душе Брунгильды, несколько в себе растревожившейся и разволновавшейся от такого буйства энергии и страсти со стороны Андроса Тимофеевича Собакина, как она ещё раз внимательно и добросовестно выяснила из его анкеты. Где ей больше всего не понравилась одна личностная характеристика Андроса Тимофеевича Собакина. Он отмечен был как примерный семьянин. Но Брунгильду одно в этом моменте успокаивает – жизнь на чужбине и не такие моральные принципы ломает или хотя бы пересматривает.

– Сложный случай. – Выдохнув из себя очень много сильно перегоревших эмоций и прямо в светившуюся чёлку, со вздохом кручины, как бы это интересно выразился Андрос Тимофеевич, проговорила себе в нос Брунгильда.