Из тамбура ввалившись в коридор (этакий т-образный коридор; ножка у «т» была сильно короче верхней полки), Олег готовился натолкнуться на гул голосов, на стену звуков («Витийствуют собратья-писатели!»), – а попал будто на тихий час. Такой в коридоре сгустился покой, силентиум… Просто разом захотелось веки смежить. И прислониться – хотя бы к стене, голой, покрытой только бежевой, матово отливавшей краской, – покрытой ею, должно быть, ещё в незапамятные времена, времена отрочества и юности Иванова.

Но тут его прошибло жаром. Как если бы тепловая бомба взорвалась внутри. Олег принялся судорожно раздирать кнопки на куртке, а они как нарочно поддавались не сразу. Молнию раздёрнул до низу, полы широко, как на обыске, распахнул. Метнулся по коридору и сиганул в туалет. Дверь оказалась не заперта, повезло. Перегородка разделяла тесную комнатку-пенал на две половинки. Неперегоревшая лампочка рдела только во второй, отведённой под унитаз – детский, низкорослый и малолитражный. В полумраке же ближнего отсека аккурат напротив двери расплывалось молочно-серое пятно – раковина умывальника, тоже устройства предельно простого, чисто функционального, без затей.

Говорят, млекопитающие, и самая мелочь, и здоровеннейшие монстры, за одно и то же время освобождают свой пузырь – за двадцать одну секунду. Плюс-минус. И ещё бают, почти нобелевку кому-то за открытие отвалили. Олег Николаевич был не просто млекопитающим, он был человек. Правда, уже не молодой, с одряхлевшим организмом. Ему понадобилось времени раза в два поболе. Но после неизбежной заминки, меньше чем в минуту, он уже снова по коридору летел – вперёд. К залу, где традиционно тусовалось ЛитО.

За мутноватым стеклом двери горел яркий свет; невнятный разноголосый шум – наконец-то! и в самом деле! – прорывался сквозь неё; один высокий, но мужской голосок настойчиво вплетался в пространство. Так было похоже на школьный урок, в полном разгаре – без одного ученика, безнадёжно проспавшего начало… Но Олег Николаевич не терял больше ни секунды. Правда, загодя поморщился, протягивая руку к ручке двери.

Мир, может быть, в самом деле ужался и потускнел за сорок лет, а интерьер библиотеки, когда-то модерновый как не истрёпанный ещё томик Воннегута (красный, за номером двенадцать), и впрямь поблек, обернулся скучной цепочкой разнокалиберных клетушек, но и само время кое в чём проявило полнейшее бессилие. Ему оказалось не по зубам остановить горячий пульс ЛитО. Жизнь ЛитО не пресеклась, оно неуёмно творило, вершило малые и великие дела, на худой конец – хотя бы витийствовало…

Да и не клетушка то вовсе была, за дверью, куда шагнул сейчас Иванов. Как уже было сказано, зал, настоящий зал, пусть и не громадный, умеренных размеров; тесным совсем не казался – благодаря тому, что одна его половина оставалась свободной, почти пустой. Много ли места на ней занимали расставленные вдоль стены пианино да десяток стульев? А на другой половине ближе к окнам выстроились буквой «т» столы. Буквой правильных пропорций, не в пример той, какою раскорячился коридор. По сторонам её длинной «ножки» расположилось всё сегодняшнее собрание. Кроме председателя объединения, впрочем. Георгий Петрович Дубков выбрал себе местечко во главе общего длинного стола, в дальнем от входа в зал конце. Был он не богатырь, скорее коротышка, а по виду – всё равно внушительный. Хотя вообще-то в первую секунду Олег не столько его увидел, как услышал. Это Георгию Петровичу принадлежал настойчивый высокий голосок, перекрывавший общий шум зала. А ступив ещё вперёд, Иванов разглядел и его топорщившуюся во все стороны седую копну волос, а затем и бледноватое, почти белое лицо.

Дубков, задрав очки на лоб, уткнувшись в блокнотик у себя под носом, вещал быстрым, немного визгливым тенорком свежайшие новости – что собратьев-литераторов ожидает впереди, какие подходящие творческие тусовки-встречи. Ну, а те рьяно, склоняя к столу головы, от усердия аж чуть не сталкиваясь лбами со своими визави, строчили эти сводки уже в своих блокнотиках, предавали ценные сведения бумаге. На отдельные листочки – если у кого блокнотиков при себе не имелось. Десятка два пишущих – так ведь и впрямь, писатели! – горбатилось по обе стороны стола. Кое-кто, впрочем, просто сидел, вольно откинувшись назад, на ведении «конспекта» не заморачиваясь. Да и хоть перья не скрипели – перьев-то нынче не водилось, за полвека произошёл кое-какой прогресс. Так уже и не школяры… Почти все пенсионеры да пенсионерки – женщин присутствовало заметно больше.

Какой-то круговорот слов в природе, с бумаги на бумагу, мысленно сострил Иванов. Сбоку от входа в зал, вдоль торцовой его стены раскорячилась вешалка – железная конструкция о четырёх ногах и с множеством торчавших в обе стороны крючков, передвижная, готовая принадлежность не шибко роскошного гардероба. Из гардероба библиотеки, должно быть, сюда и приволокли, когда там что-то поновее завелось. На крючках, обращенных к залу, одежды пришедших на собрание литераторов висели плотно и тяжело, без просвета, наваливаясь друг на дружку, – куртки, пальто, шубы, шапки, шарфы. А вот охотников воспользоваться крючками противоположной стороны, которыми вешалка почти упиралась в стену, набралось существенно меньше. Иванова же без раздумий, на автопилоте, потянуло к меньшинству. В тесный промежуток меж вешалкой и стеной он забираться не стал, а лишь ловко (как ему думалось) раздвинул нагромождение одеяний более пунктуальных собратьев по перу и, просунув туда куртец, пристроил его на один из тыльных крючков. Восхитившись собственной толковостью, мягкими, почти бесшумными шагами направился к столу. Улыбкой как бы извинялся за опоздание, хотя стороннему наблюдателю и трудно было разглядеть эту улыбку. Сам прикидывал на ходу, куда бы теперь пристроить бренный зад, с кем по соседству.

Бросилось в глаза несколько хорошо примелькавшихся лиц – завсегдатаи, как всегда, не уронили имидж, не потерялись, пришли. Вот Лидия Афонинцева, неутомимая тусовщица. Поспевала повсюду, не пропуская ничего литературного. Соцсеть Вконтакте, как Большой Брат, замечала её то тут, то там, где бы что ни затевалось. По правую руку от неё сидела Настя Бубенцова. Сама она писала, кажется, довольно редко и только несколько фривольные, эротические стихи, зато чужие декламировала охотно и без ограничений. По части хождения по литературным тусовкам Настя не уступала Лидии, не отставала от неё ни на шаг, была неразлучна, как нитка с иголкой.

Когда Олег впервые увидел Настю на каком-то стихотворческом сборище, её миловидное лицо с громадными глазами, обрамлённое объёмными тёмными локонами, ладная фигура так поразили своей красотой, что у него просто перехватило дыхание. «You kill me with your smile¹” – так, кажется, пел кто-то за бугром лет за десять до того дня. У Насти была как раз такая улыбка – от которой мужики должны были голову терять. Иванова тогда сразу осенило, как должна выглядеть героиня романа, который продвигался у него с невероятным творческим скрипом. Да-да, это был уже тот самый многострадальный «Триумфатор—Зиждитель», который он до сих пор не мог довести до ума. Значит, не меньше пяти лет уже – потому что встреча с Настей случилась лет пять назад. Сама Настя в ту пору – и вообще довольно долго – Иванова в упор не замечала. Потом стала вроде бы обращать внимание – но путала с кем-то другим. Однажды проговорилась, назвала его Валентином. Казус, конечно, досадный; вроде случился всего-то ещё прошлой зимой.

И вдруг, уже буквально осенью, каким-то волшебным образом всё переменилось. Откуда-то Настя разузнала, как Иванова зовут, и теперь даже более-менее ясно представляла, что он за фрукт и чем он дышит. Главное же, она вдруг начала как-то загадочно поглядывать на Олега! Вконтакте они уж давно числились в друзьях, даже в те дни, когда Настя принимала его за того неведомого Валентина. А тут у них внезапно завязалась переписка, довольно оживлённая, хотя и почти без слов. И ещё – как бы это сказать? – прерывистая, с паузами. Временами какой-то стих обрушивался на Настю, и она с дикой энергией принималась забрасывать Иванова то смайликами, то стикерами, то романтическими картинками, то потешными гифками. А потом – бац! – и этот поток обрывался, наступала тишина. Молчание. Настя будто телепортировалась в другую галактику, куда радиоволны соцсети не долетали. Хотя на самом деле и в эти периоды загадочной Настиной немоты Иванов обнаруживал следы её присутствия Вконтакте. То, прокомментирует чью-нибудь запись. То вступит в очередное сообщество. А то и свою страницу новой фоткой украсит! Цветочков там или кошечек – неважно! Даже ведь и не пыталась скрыть, что она здесь. А ему почему-то не писала…

Иванов себя в этих её внезапных охлаждениях винил. Не умел поддержать беседу. Да, отвечал ей тоже смайликами да гифками, но не так массированно и, видно, не совсем впопад. Не оправдывал ожиданий, что ли; разочаровывал. Вот она и переставала бомбардировать его стикерами. Эх, какой же ты писатель, – даже так однажды сказал себе Иванов, – если бабу, которая на целых десять лет тебя моложе, охмурить не можешь. Ну да, не поэт. Да и романист хреновый…

А всё-таки что-то она в нём находила, Настя. И молчание её не устанавливалось навсегда. Вдруг снова, похоже, стих на Настю нападал. И она опять донимала Иванова гифками и романтическими картинками – что-то пробудить в нём хотела. Он отвечал, старательно и неуклюже. Всё повторялось…

Итак, Настя была здесь…

А по левую руку от Афонинцевой развалился Николай Тарабаров. Этого можно было назвать восходящей звездой местного Парнаса; в ЛитО затесался не так давно, однако на конкурсах и поэтических вечерах уже гремел, гремел.

Парочку-вторую других стихотворцев зацепил Иванов взглядом. Знались шапочно – кивал им при встрече, хотя не всегда мог сразу вспомнить, как зовут.

А ещё ему казалось, что он видит среди всех этих сегодняшних лиц улыбающуюся физиономию Олега Зиновьева. Тёзка – бард, переводчик, поэт. Моложе Иванова, а не чета ему, по-настоящему повидал мир. Бывал в Ливерпуле, прогуливался там возле пабов, которые начинающие «The Beatles» прошли. За это Олег подходящий рингтон у себя в телефоне ему поставил… Да если б в одном только Ливерпуле! – в молодости моряк торгового флота. Душа компании, острослов, эрудит. Ну какое сегодня заседание без Олега? Ему ведь прочили председательскую должность к лету.