– Ну, как бы тебе сказать, – он тяжело вздохнул, стал вновь мять руки. – Ты же сам видишь, мы не живем, а существуем. Пенсии ничтожны, восемьдесят процентов уходит на коммунальные услуги, которые все больше и больше. Правительство подняло пенсию на восемь процентов, а коммунальные услуги на отопление, свет и газ на триста процентов. Где справедливость, где равенство?! – возмутился он. – А ведь мы такие же люди, как и те, что в управлении. Бог ведь сделал нас одинаковыми, равными. А сколько у нас в Украине гробов-то приходит с востока? Почему гибнут невинные дети? Почему крестьянская земля пустеет? Скоро сеять некому будет, пока эти бандиты жиреют да на джипах разъезжают.

– Ну и что? Тебе то что?

– Да я… я всю жизнь честно проработал… – он замолчал, закрыл мутные от слез глаза уродливыми старческими ладонями. Его тело содрогалось от бессилия, он не мог остановить этот поток мучительной боли, напавшей на него так внезапно.

Андрей Степанович, освободившись от флешки, положил левую руку на голову, склонившегося на табуретке и все еще содрогающегося друга.

– Я передам, – сказал он, поглаживая старого друга.

Спустя некоторое время, когда неожиданный приступ прекратился, и Тимофей Савович поднял голову, Андрей Степанович сказал:

– Я обязательно передам ее, если он возьмет.

– Возьмет, обязательно возьмет. Я, конечно, понимаю, что он наш создатель и ему не просто было сотворить нашу Землю и людей, но… если он будет так любезен и прочтет те малые мысли, которые я выразил в своем обращении к нему, то может, все поменяется.

– Обязательно, – утешительно сказал Андрей Степанович.

– Я не для себя, я же понимаю, что стар. Мне это уже ни к чему. За всю свою жизнь школьным учителем, я так и не смог купить дом, машину. Ты не поверишь, я ни разу не водил машину.

– Но ведь права мы вместе получали, – возразил Андрей Степанович.

– Да, но машину я так и не смог купить. Когда умерла жена, все наши скудные сбережения ушли на ее похороны, а теперь и мечтать нечего. Цены взлетели до облаков.

– Это верно, для нас купить машину или самолет – одно и то же, невозможно. Но зачем тебе об этом думать?

– Это не для себя. Я смотрю на своих внуков, которые навещают меня, растут и цветут, как цветы. Но не пройдет и двадцати лет, как они станут взрослыми. Я не могу им ничем помочь, понимаешь?

– Ну и что, у них есть родители.

– Да, есть, – как-то грустно сказал Тимофей Савович. – Но они уже повторяют мою судьбу. Мои дети… Они повторяют меня… – Андрей Степанович почувствовал, что его старый друг вновь начнет плакать. – Я это вижу, они все бедные. Их дети… Они такие славные, юные, их улыбки лучезарны, а глаза такие чистые, как лесные родники – свежие и наивные. Что их ждет? Бедность, упреки, ссоры, тяжесть, невыносимость и боль. Нет справедливости на Земле. Кто понаглее, кто жестокий… тот подминает слабых, а они у меня не из воинов, честные и простые, как и я сам.

– Ты что хочешь сказать, что был учителем и ни разу не брал взяток?

– Ни разу.

– Не верю.

– Это твое дело, но перед Богом я чист. Я… я всю жизнь верил, что воровать плохо, грабить – преступление, обманывать – бесчестно.

– Вот и стал стариком, – упрекнул его Андрей Степанович.

– Я не жалею себя, мне просто обидно…

– За что?

– Что мир не увидел. За всю свою жизнь я был лишь раз в Словакии. Больше я нигде не был, денег не было. Четыреста евро поездка стоит, недавно прочитал в газете, и это самая дешевая. А моя пенсия после выплаты за коммунальные услуги составляет, после пересчета по курсу, десять долларов.

– Да… – только и вымолвил Андрей Степанович. – Ты думаешь, он прислушается к твоим советам?

– Я верю в это, в справедливость. Он ведь не жесток. Был один святой, который хотел сделать нашу жизнь без мук, но его застрелили или отравили. Не хотят они, чтобы были счастливыми все, ведь тогда им мало счастья достанется.

Он ушел, пожав на прощание руку Андрея Степановича. Когда он рассказал об этом визите жене, она сказала с какой-то грустной улыбкой:

– А мы ведь тоже нигде не были. Может, хоть на том свете увидим мир. Людмила сказала, что смерть для тебя будет легкой, ты ничего не почувствуешь, потому что этого хочет Он.

2.

В полдесятого, когда в коридоре затихла суете соседей, в дверь постучали три раза. Андрей Степанович, хоть и находился в кровати, пытаясь войти в контакт с Господом, читая библию, принесенную Надеждой Абрамовной, все же узнал знакомый сигнал.

– Это Борис. Пришел наведать друга в последний час, – сказал он жене.

Люба впустила соседа, а сама пошла на кухню, сказав, что у нее там есть дела, на самом деле она хотела оставить друзей одних, чтобы они могли поговорить наедине.

– Что, помирать собрался? – все еще не веря в слухи, сказал Борис Петрович.

– Да, вот, как видишь, – он указал на библию, лежащую слева от подушки. – Принесли библию, советы для Бога, – он указал на маленькую флешку, лежащую справа от подушки. – Ты что принес, старый друг?

– Надежду на скорое выздоровление.

На утомленном и бледном лице Андрея Степановича заиграла тень улыбки.

– Ну, если чувство юмора есть, значит и помирать нечего, – сказал Борис. – Ты как себя чувствуешь? Боль отпустила? – и, тут же, вдогонку вопросам ответил, – вижу, что легче.

– Говорят, что это божья сила.

– Ерунда! Бог давно уже забыл о нас. Вселенная ведь бесконечна. Сотворил людей, землю, а потом забыл, где и что сделал, ведь у нас миг жизни, а у него вечность. Так мы затерянные и плаваем тут, на этом камне, еще мокром от его слез. А флешку кто принес? Дай-ка угадаю. Тимофей?

– Он самый, жалуется в ней на тяжесть жизни и несправедливость судьбы, – сказал Андрей Степанович.

– Хм. Хочет справедливости?

– Он не хочет быть бедным.

– Если все будут богатые, то кто же тогда работать будет, кто землю пахать станет. Богатые ведь не привыкли землю буравить, им бы потреблять, да и то скукотища. Нет, Андрюша, все продумано до мельчайших деталей, как в шахматах: логично и разумно.

– Как в шахматах? А как же быть с болью?

– Боль испытывает лишь наше тело, оболочка. Душа же не материальна. С гибелью тела и память, хранящая боль, угаснет. Воспоминаний не останется.

– А как же душа?

– А вот душа настрадается, это ее главное и единственное свойство – страдание, – после минутной паузы, в процессе которой каждый думал о своем, он сказал: – а не сыграть ли нам партию, напоследок.

– И то верно, последнюю, – согласился Андрей Степанович.

– Где они?

– Там, на подоконнике, за занавеской.

Борис Петрович взял доску, подошел к кровати.

– Ну, двигайся.

– Зачем, мне и так удобно.

– Хочу лечь с тобой рядом. Вместе жили, вместе играли, может, и умрем вместе.

Андрей Степанович посмотрел на друга с взглядом, который появляется между друзьями, когда они понимают друг друга без лишних слов.

Он пододвинулся, а Борис лег рядом, раскрыл доску, высыпав фигуры, и установил ее одной стороной на своей груди, а другой – на груди Андрея. Расставив шахматные фигуры, они стали играть, не раз ловя себя на мысли, что эту партию они уже когда-то играли.

Обменявшись пешками, а потом слоном на коня, Борис Петрович сказал:

– Расскажи о нашей жизни ему.

Рука Андрея Степановича зависла над шахматной доской, а взгляд пары туманных глаз невольно покосился в сторону Бориса.

– И ты туда же.

– Что поделаешь, я ведь тоже человек. Жить на земле и не страдать – невозможно. А мне так это надоело, мочи нет.

В этот момент тихонько открылась дверь и вошла Люба. Этим партия и кончилась. Налетев, как птица, защищавшая свое гнездо, она прогнала Бориса Петровича, но интересную шахматную позицию друзьям все же удалось сохранить, хоть доска с расставленными на ней фигурами тихо и плавно переместилась на секретер. Друзья расстались, как джентльмены: отдав должное сильной позиции противника, но в мыслях сохранили преимущество комбинации за собой, в надежде разгромить соперника завтра.

Но завтра этому матчу не суждено было завершиться, так как ночью Андрею Степановичу стало тесно в груди, потом появился жар и нестерпимая боль. Когда перепуганные и полусонные соседи вызвали скорую, больной уже ничего не чувствовал. Так, в беспамятстве, его тело унесли на носилках. Все пять дней, в течение которых лучшие врачи Еврейской больницы Одессы боролись со смертью, все жильцы коммунальной квартиры, где проживало восемь соседей в шести раздельных комнатах, думали о счастливом Андрее Степановиче, фантазируя его встречу с Богом и каждый представлял, как о нем рассказывал избранник Бога, перечисляя все его хорошие стороны, вспоминая все земные муки души.

«Клиническая смерть?» – так сказал молодой доктор, привезший на машине скорой помощи возвратившегося с того света Андрея Степановича.

– Теперь ему нужен покой, – сказал он на прощание.

В комнате столпились все. Пришла даже Арина Семеновна, не выдержав своего годичного заточения. Выйдя из своей скромной кельи, она, глядя на Людмилу, державшую на груди библию, твердо заявила:

– Следующей буду я! Он мне приснился этой ночью.

Никто не придал ее словам значения, ведь все взгляды и мысли были направлены в сторону Андрея Степановича, лежащего на своей кровати. Еще более бледное, чем до больницы, лицо Андрея Степановича ничего не выражало, оно было схоже с лицом Девы Марии с поднятыми глазами. Он смотрел не на кого и на все, что его окружало сразу.

Казалось, что взгляд этого святого человека, побывавшего в замке Бога, объединял всё сущее. Они казались просветлевшими, широко раскрытыми, и все еще хранящими в себе частичку загробного мира.

– Ну что? Что молчишь? – первым, не выдержав, нарушил гробовую тишину Борис Петрович.

– Как там? – спросила Людмила. – Ты говорил с ним?

– Ты передал ему мои советы? – тихо, с глубокой надеждой, спросил Тимофей Савович.

Молчала лишь Люба, она сидела на табуретку у изножья кровати, склонив голову и молча глотая слезы, медленно скатывающиеся по ее разрыхленному морщинами лицу.

– Нет, – наконец издал Андрей Степанович.

– Нет! – удивились в один голос супруги Гордиенко.

– Что нет? – спросила Арина Семеновна, дотронувшись двумя пальцами до библии, которую Людмила прижимала к груди все сильнее.

– Не тяни, Андрей! – не выдержал Борис Петрович, уставившись совиными глазами на просветленного друга.

Какая-то едва заметная зловещая улыбка проскользнула на лице Андрея Степановича, но этого было достаточно, чтобы у всех присутствующих поселился безумных страх. Людмила перекрестилась. Андрей Степанович медленно обвел всех взглядом, теперь его лицо выражало насмешливую гримасу, от которой перекрестился дрожащей рукой Федор Александрович.

– А нет там никого, – сказал божий избранник.

Его лицо приняло обычный вид – ничего не выражающий. – Нет никакого Бога. Я был там, лишь пустота. Ясно вам! – с бессильной злобой выбросил он, и вновь опустил голову, направив взгляд на потолок, где по-прежнему была очерчена картина из причудливых тонких линий трещин. Затем, словно не желая говорить, он закрыл глаза, скрестив на груди руки. Наступила гробовая тишина.

– Вот те раз! – воскликнул Борис Петрович.

– Этого не может быть! – раздраженно сказала Людмила, опуская руку с библией и уползая прочь, захватив мужа.

– Чертовщина, – сказала Арина Степановна, перекрестившись, и убралась прочь в свою комнату, откуда спустя пять минут начали раздаваться привычные для всех стоны умирающей.

Все разошлись, разочарованные, не верящие избраннику, со своими смутными и безумными мыслями. Но это и не удивительно, ведь сегодня им открылась тайна. Люба по-прежнему сидела у изножья кровати и тихо плакала.