Княжеское жилище маркизы располагалось в парке Монсо. Окна сверкали огнями тысяч свечей, и звуки оркестра, ослабленные толстыми стенами, доносились на улицу вибрациями эоловой арфы. Преодолев позолоченную арку, экипажи поворачивали и рысью неслись к парадному входу, останавливаясь перед величественным подъездом, обрамлённым экзотическими растениями. Гости могли подумать, что они приехали в Гавану, так как повсюду в вестибюле, просторном как оранжерея, сверкали тропические цветы. На входе этого зимнего сада были установлены две статуи из оникса – черные рабы, держащие вазы с деньгами, в окружении букетов камелий, а затем внезапно возникал колоссальный медведь-чучело из России, где он, должно быть, съел много простых русских крепостных мужиков.

Дарки спешился в самом центре армии ливрейных лакеев малиново-золотого цвета, и быстро взглянув в великолепное зеркало родом из Венеции, дабы убедиться, что его наряд не претерпел никакого беспорядка во время короткого пути с улицы Монтень до проспекта Рисдель и, с непринуждённостью светского льва вошёл в первый салон, где гостей стоя встречала ослепительная маркиза де Брезе.

На ней был очаровательный наряд: белое атласное платье, покрытое кистями красных цветов, застёгнутое на руках застёжками с крупными сапфирами, тремя рядами жемчужин на шее, алмазной диадемой в волосах и алмазными же пряжками на миленьких ботиночках, обхватывающих самые прекрасные ножки в мире. И в тот вечер маркиза казалась красивее, чем обычно. Её глаза сияли, рот расцвёл, словно осенняя роза, а бархатистая кожа окрасилась в тёплые тона и светилась в тон обивки салона. Обеспокоенное выражение, которое совсем недавно временами омрачало её лицо в вечер представления «Пророка» в Опере, сменилось радостным и гордым взглядом. На лице де Брезе было ясно написано, что эта креолка счастлива, богата и красива. У женщин, которые влюблены, частенько бывает такое выражение лица.

Дарки же внезапно, смотря на этот триумф, поразила тоска. Ему уже казалось невозможным, чтобы рука, которую ему любезно протянула де Брезе, могла поразить сердце Джулии д’Орсо, чтобы искренняя улыбка, освещавшая прелестные черты её лица, могла скрывать угрызения совести. Но Дарки знал, что для установления факта невиновности Берты необходимо признать мадам де Брезе виновной в убийстве.

Гастон поприветствовал маркизу с наибольшей вежливостью, на которую только был способен, хотя мужества ему хватило лишь на то, чтобы произнести одну из дежурных, невнятных фраз, обязательно сопровождающих визит. Маркиза же, в свою очередь, не оставила ему времени на завершение банальной тирады.

– Вы тысячу раз любезны, придя ко мне, – милостиво сказала она, – так как мне известно, что вы заточили себя в четырёх стенах вашей квартиры после нашей встречи в Опере. И, так как ваш молитвенный девятидневный обет, Новенна⁸, закончен, я надеюсь, что вы не будете скучать в гостях у меня. Кстати, ваш друг, месье Нуантэль, уже здесь.

Гастон склонился в поклоне и уступил место двум ослепительным американкам, которые выдвигались вперёд с шёлковым шелестом нарядов и бряцанием драгоценных камней на теле. Он прошёл вперёд и вошёл в бальный зал, где уже вовсю танцевали приглашённые маркизой гости.

Этот зал представлял собой очаровательный ансамбль из вышитых обоев, позолоченной мебели, редких растений, элегантных женщин, красивых букетов, и фейерверка цвета. Но Дарки не получил большого удовольствия, лицезрея эту прелестную картину. Он искал Нуантэля, и вскоре заметил его беседующим в центре маленькой группы, где фигурировал и неизбежный Лолиф. Присоединиться к ним было не так легко, так как проход ему преграждала кадриль. Дарки, всё-таки, с грехом пополам, добрался до этой компании, а Нуантэль, увидев его, поспешил взять под руку своего друга и увлёк его в угол зала.

– Мой дорогой, – радостно сказал капитан, – прекрасно, что ты сумел заставить себя появиться здесь. Я для тебя приготовил сюрприз в конце вечера.

– Какой сюрприз? – Громко спросил Дарки.

– Дорогой друг, – ответил Нуантэль, смеясь, – если я тебе об этом скажу прямо сейчас, не будет больше никакой неожиданности, никакого сюрприза, когда настанет нужный момент. Ты ничего не потеряешь, ожидая этого мига, и для того, чтобы ты смог спокойно набраться терпения, я собираюсь вывалить на тебя кучу новостей, которые, уверен, тебя заинтересуют.

– Меня интересует только одна.

– О ней я и собираюсь с тобой поговорить… косвенно. Но признайся хотя бы, что ты меня хотел увидеть после нескольких дней вынужденной разлуки, и ты рад нашей встрече. По крайней мере я… весьма обрадован ей.

– Ой-ли! Я знаю, что моя компания не самая весёлая в этом замке.

– Это действительно так, и всё потому, что ты обижен на весь мир. Спорю, что и меня ты обвиняешь в легкомыслии… и даже равнодушии. Итак, я тебе клянусь, что ты ошибаешься. Я был занят все эти дни только тобой, то есть мадемуазель Меркантур. И я трудился не покладая рук исключительно для неё всю неделю, и сделал за несколько дней больше, чем за месяц, если бы мы работали вместе.

– Так что ты, следовательно, такого сделал?

– Вначале я убедился, что твоя возлюбленная невиновна. Да! Полностью невиновна! Берта не только не убила Джулию, но отнюдь и не она написала компрометирующие их автора письма, за которыми пошла на бал Оперы.

– А ходила ли она туда вообще?

– Да, это уже установленный факт. Но Берта отправилась в Оперу, как мы это и предполагали, ведомая самоотверженностью, возвышенная до небес своим чувством самопожертвования, мой дорогой друг. Письма были написаны её сестрой, и для их возвращения Берта рискнула своей репутацией, так что теперь, когда её обвинили в преступлении, которого она не совершала, твоя возлюбленная предпочитает предстать перед судом присяжных, лишь бы только не выдать правду. Она скорее позволит себя осудить, чем предать гласности тайну мадам Крозон. Ей достаточно было бы произнести только одно слово, чтобы оправдаться, но это слово стоило бы жизни женщине, которая для неё служила матерью, и этого слова она никогда не скажет.

– Значит, скажи его ты за неё! Если ты можешь доказать это, то чего ты тогда ждёшь, почему не спасаешь Берту? Почему ты не бежишь к судье? Ладно, он собирается прийти сюда с минуты на минуту. Разве ты откажешься от того, чтобы изложить ему всё то, что тебе известно.

– Конечно откажусь. Это был бы неверный ход, а неверные действия всегда вредны. Возможно, также, что твой дядя обвинит меня в якобы противодействии официальному обвинению и следствию, после чего вежливо попросит держаться в стороне от этого дела. Я не хочу ссориться с ним, и стараюсь сохранить свободу своих действий, что, кстати, в твоих интересах.

– Я тебя больше не понимаю, – грустно сказал Дарки.

– Нет необходимости, чтобы ты меня понимал, – возразил Нуантэль с совершенным спокойствием на лице. – Ты можешь меня подозревать в том, что я испытываю нехватку в усердии при расследовании этого дела, но, наверняка, ты не подозреваешь о моих истинных намерениях. Итак, позволь мне маневрировать так, как мне необходимо, а я тебе предоставляю моё слово чести, что очень скоро я объясню все мои действия, и уверен, что ты их одобришь.

– Ты забываешь, что, в то время, когда ты готовишь свои изящные комбинации, мадемуазель Меркантур томится в тюрьме, в ужасной темнице.

– Я ничего не забываю, и чтобы тебе доказать, что я постоянно думаю о её положении, я могу прямо сейчас сказать, что её невиновность вскоре вспыхнет ярким светом… и возможно, в течение следующих суток… и я не буду абсолютно чужим в достижении этого результата.

– Как она вспыхнет? Говори! Если только тебе не доставляет удовольствие терзать меня пустыми речами.

– Идёт речь лишь о точке, которую необходимо поставить в этом деле, точку, на которой я позволил себе привлечь внимание месье Роже Дарки, штрих, которому вначале не придавали достаточной значимости.

– Что! Ты видел моего дядю?!

– Нет. Но я попросил кое-кого встретиться со свидетелем, который уже был допрошен, и попросить этого свидетеля дать показания судье Дарки ещё раз и уточнить их. Это должно было быть сделано вчера или позавчера и, если, как я на это надеюсь, свидетельство это было благоприятно к обвиняемой, то она спасена. Её алиби доказано.

Сердце Дарки было готово его задушить. Он вспомнил письмо своего дяди и спрашивал себя, не об этой ли хорошей новости должна была ему сообщить мадам Камбри, но он ещё злился на капитана, и нашел хороший способ ему это выказать, так что вместо того, чтобы рассыпаться в благодарностях, он ограничился тем, что с преувеличенной скромностью произнёс:

– Это было бы слишком красиво. Я так не думаю… по крайней мере, сейчас.

– Не нужно полагаться ни на кого и ни на что, – спокойно ответил ему Нуантэль. – И если мы не добьёмся успеха в этом, то я собираюсь привести в исполнение мой собственный план Б, простой и практичный. Мой план А, как ты знаешь, состоит в том, чтобы убедить судью в том, что бедная Джулия была заколота прекрасной ручкой маркизы де Брезе. Если она виновна, то мадемуазель Меркантур, естественно, таковой не является. Это совершенно ясно и понятно абсолютно всем, в том числе и твоему дяде, так что это стоит всех алиби мира. Итак, кроме всего прочего, я заполучил с потрохами в свои руки Ласко и Сен-Труа. Я знаю о плутовстве этих двух пройдох, которые прижились в доме у маркизы и хотели мне помешать появиться здесь, на этом празднике жизни, но, как видишь, они ошиблись… я с успехом оказался в этом милом дворе, и здесь останусь до тех пор, пока единолично обладаю их тайной. Трансатлантические бандиты сдались на милость мне, и я заставлю маркизу выставить их прочь за дверь её особняка, когда мне это захочется сделать. А пока я терплю их присутствие… по разным причинам, мне известным, но вскоре это будет невозможно… с того момента… с сегодняшней ночи… когда я вырву признание у де Брезе. Именно поэтому я и попросил тебя сюда прийти.

– Опять, как всегда, одни загадки, – прошептал Гастон.

– Загадка, это то самое слово, которое пропадёт из твоего лексикона, если у тебя хватит мужества не пойти сегодня преждевременно спать и дождаться весёлого танца под названием котильон, – рассмеялся капитан.

– Я понимаю тебя все меньше и меньше.

– Это для тебя дополнительный повод, чтобы задержаться здесь подольше. Я понимаю, что у тебя не хватит мужества на танец, но кадриль и не обязательна и, чтобы развлечься, у тебя будет достаточно времени на разговор с твоим дядей, который непременно постарается сделать его интересным для тебя. Он тебе, возможно, расскажет много нового и, в любом случае, поговорит с тобой о своём браке, вопрос о котором, насколько мне известно, уже решён. Ты теряешь, в результате, как я понимаю, восемьдесят тысяч ливров ренты, но я не смею порицать тебя за это решение, так как никакое богатство не стоит независимости. И в силу этой аксиомы ты меня сейчас, уверен, извинишь за то, что я тебя на время покину. Мадам де Брезе уже заканчивает сбор сливок общества, а такая хозяйка дома, как она, не отдаст никому свой тур танца, ведь гаванка, как ни странно – страстная поклонница вальса. Де Брезе, возможно, предпочла бы качучу⁹, но кастаньеты у нас не в почёте, и она не в Испании, чтобы публично исполнять национальный долг. Маркиза восполняет этот пробел в вальсе, и я намереваюсь вальсировать с нею, не говоря уже о котильоне¹⁰, который мне был твёрдо обещан. Именно в котильоне я нанесу решающий удар и, если ты мне веришь, то будешь меня ожидать до тех пор, пока это финальное упражнение не будет закончено.

– Я тебе ничего не обещаю.

– Ладно! Но если ты мне хотя бы пообещаешь остаться до конца танца… может быть бы в качестве наблюдателя, а не активного участника сегодняшнего вечера, то я тебе обещаю вернуться через некоторое время и скрупулёзно, обстоятельно отчитаться обо всех моих операциях. Никаких больше загадок, никакого замалчивания фактов… ты будешь знать всё. Договорились?

– Да, но…

– Этого мне достаточно, и я иду заниматься твоими делами. Присоединяйся к Лолифу, который только и ищет, кому бы причинить неприятности, и если вдруг Сен-Труа или Ласко начнут к тебя приставать, вежливо и безжалостно прерви их речитатив и удались прочь.

– Тебе не обязательно утруждать себя такими рекомендациями. Эти два негодяя и без того вызывают во мне отвращение.

– Ах! Забыл сказать, что здесь был замечен Пребор, сумевший проникнуть на бал, несмотря на оскорбление, которое мадам де Брезе ему накануне нанесла на Елисейских полях. Я думаю, что он будет юлить перед тобой, но несмотря на это, избегай его, поскольку ещё не настал час искать ссоры с этим фатом. На этом, мой дорогой друг, всё… я пошёл… Ах! Чёрт возьми! Кажется, что ты недолго будешь пребывать в одиночестве. Вот и месье Роже Дарки, предлагающий руку мадам Камбри. Она немного бледна, но как красива! И помолодела лет на десять. Значит, у твоего дяди есть талант творить чудеса. Прощай, наследство! Очень скоро у тебя будет пол-дюжины маленьких кузенов и юных кузин, и это именно то, чего ты хотел. Итак, до свидания, встретимся после котильона. Я бегу в распоряжение маркизы.

Произнеся эту фразу, капитан оставил своего друга размышлять над сказанным, и моментально затерялся в толпе, которая неумолимо заполоняла зал.

Оркестр замолчал. Только что закончилась кадриль, и кавалеры провожали своих партнёрш. Одновременно появлялись другие, недавно прибывшие пары, и эти два противоположных течения вызывали некоторое смущение в зале, которое случается почти всегда в каждом антракте большого бала. Гастон искал глазами своего дядю, но не заметил его, и ему пришлось прошить насквозь несколько групп гостей, пока, наконец, после длинных и сложных манёвров по залу Гастон, обнаружил Роже Дарки стоящим перед мадам Камбри, которая, едва присев на изящную банкетку, сразу же была окружена толпой поклонников. Её красота привлекала кавалеров, как свет свечи бабочек, и мадам Камбри окружил целый сонм как из молодых кавалеров, желающих, чтобы она записала их в своём журнале на тур вальса, так и более зрелых друзей, рассыпавшихся в изящных комплиментах, одновременно немного подчёркнуто скромно поздравлявших вдову со скорым новым браком. Месье Роже Дарки также удостаивался сильных рукопожатий в связи с этим предстоящим событием и, как умный человек, старался удачно выпутаться из этого деликатного для своего возраста положения, ситуации будущего мужа, кавалера, сопровождающего молодую женщину… этакая своеобразная школа будущих мужей, которую нужно пройти до официальной церемонии.

Гастон даже не пытался смешаться с этой толпой придворных влиятельного судьи, ведь ему было необходимо поговорить с прелестной вдовой о чём-либо ином, кроме отвешивания пошлых комплиментов, и он ждал лишь удобного момента, чтобы приблизиться к прелестной вдове, когда рой кавалеров вокруг неё разлетится в направлении следующих сладких цветков. И, тем временем, Гастон принялся смотреть на вдову издалека, в надежде прочитать на её приятном лице новость, о которой она должна ему сообщить, но не сумел увидеть на нём совершенно ничего. Абсолютно. Tabula rasa. Женщины на балах умело скрывают свою грусть под улыбками, румяна виртуозно подкрасили бледнеющую печаль их щёк, а глаза, которые ещё недавно плакали, теперь сверкают. Невозможно угадать, что у них на сердце – глубокая тоска или радостная новость, о которой только что объявили, ведь всё их существо – это лишь одна только маска. Гастон сумел увидеть лишь одно – мадам Камбри была действительно очаровательна.

Будущая супруга судьи следовала новой парижской моде, которая, к счастью, была к лицу пепельным блондинкам с иссиня белой, практически, как говорят, фарфоровой кожей. Она была одета полностью в чёрный атлас, так что платье вдовы, очень узкое в бёдрах, восхитительно подчёркивало её гибкий стан. Никакого белого, никаких цветовых украшений на этой тёмной основе. Ничего, кроме редких цветов, цветов одного вида… огромные анютины глазки голубовато-фиолетового цвета, те самые, что садовник, создавший их, назвал глазами Дагмар, потому что они напоминают удивительный оттенок глаз восхитительной принцессы.

Это был некий траурный наряд, своеобразный бальный траур. Красивая вдова, возможно, могла нести смерть в душе и одеться таким образом, чтобы захватить с собой свою боль в мир высшего света и светских развлечений.

На мадам Камбри не было бриллиантов, хотя она гордилась коллекцией алмазов, которые передавались в её семье по наследству ещё от прабабушки. Единственное украшение, которое можно было заметить на прекрасной вдове, скрывалось под букетиком фиалок, зафиксированном на блузке рядом с плечом – маленькая золотая змейка, чьи глаза смотрели на окружающий мир прекрасными хищными рубинами.

– Мадам Камбри любит Берту, и она её защищает, – думал Гастон, – но сколько женщин на месте этой вдовы отреклись бы от бедной, несправедливо обвинённой сироты! И кто знает, может быть лишь благодаря тому, что мадам Камбри сейчас рядом с моим дядей, расследующим дело Берты, нам удастся её спасти?

Гастону не терпелось поговорить с мадам Камбри, и он проклинал лебезящих перед ней кавалеров, обременявших её поздравлениями и приглашениями на рандеву.

– Кажется, мадам Камбри собирается танцевать. Должно быть, она ангажирована на всю ночь, и Бог знает, когда я смогу с ней поговорить, – сказал сам себе Гастон с некоторым беспокойством, – мой дядя тоже здесь, но я предпочёл бы не прибегать к его помощи при общении с его будущей супругой.

В конце концов в зале немного прояснилось, но оркестр уже начал предварять следующий танец, и ноты, разлетающиеся от инструментов, искали гармонию, напоминая кавалеров, рассеянных по залу. Круг вокруг мадам Камбри разбился, и Гастон смог, наконец, приблизиться к ней. К тому же, месье Роже Дарки был пленён только что одним из его друзей-судей и не видел своего племянника. Вдова же его заметила при первом же шаге, который он сделал в её направлении, и её лицо тут же изменило выражение. Это был некий неощутимый знак, хотя она была всё ещё осаждена красивым лейтенантом Тревилем, который настаивал на том, чтобы получить от неё тур вальса, хотя это был бы уже тринадцатый для мадам Камбри, и он получил вежливый отказ, так что Гастону не пришлось молиться о том, чтобы в корне пресечь навязчивые идеи этого любезного гусара, поскольку Тревиль сумел моментально осознать, что он мешает. Лейтенант отступил, направив вдове спасательный круг в виде выразительной улыбки и дружеского пожелания доброго вечера в компании Дарки, его товарища по Клубу.

– Я вас искала, – загадочно произнесла мадам Камбри, протягивая Гастону для поцелуя кончики своих тонких пальцев.