– Не разговаривай! Выражение твоего лица сразу же меняется. Прими нужную позу, шалунья, не двигайся! После этой картины я с тобой сделаю другую, где тебе придётся уже не лежать так комфортно, как сейчас, а стоять, три часа на твоих ногах. И ты будешь так уставать, что тебе уже не захочется щебетать, как сейчас.

В этот момент, дверь мастерской внезапно открылась, и Верро, как прусский артиллерийский снаряд, влетел в мастерскую, воскликнув:

– Я её видел, мой дорогой. Она восхитительна!

– Кого? – спросил Амьен.

– Черт возьми! Покойницу. Я к тебе прямо из Морга. Её там выставили в час дня… и собралась целая толпа, чтобы поглазеть на эту красавицу!…

Когда Верро ещё не успел произнести этих слов: «Я пришел из Морга», Амьен принялся ему делать знаки, смысл которых был очень ясен, но Верро никогда не останавливался посреди речи, которую успел начать, и невозмутимо закончил начатое.

– Ты был прав, она восхитительна, – рассыпался он в комплиментах.– Если бы она стояла на улице живой, я бы без раздумий дал ей двадцать франков в час. Пия – это натурщица, которую я прежде ни у кого не видел, не правда ли? – мимоходом заметил Верро.– Пия красива, но она и близко не стоит рядом с покойницей. Я попытался быстренько набросать её портрет на бумаге перед остеклением, но полицейские меня вынудили циркулировать перед витриной, запретив стоять на месте, и ещё там был один буржуа, который стал мне говорить всякие глупости. Он сказал, что у меня нет сердца, этот дурак. Да оно у меня в сто раз больше, чем у него, это сердце. То, что я делал эскиз, так это в интересах искусства и будущих поколений. К счастью её собирались фотографировать. Впрочем, когда я увидел, что мне выставляют за дверь, я сказал себе: есть только одно средство, и я отправился прямо к…

– Замолчишь ты когда-нибудь, проклятый болтун? – закричал ему Амьен, – если ты произнесёшь ещё хоть одно слово, я тебе выставлю за дверь.

– Почему? Что это с тобой? – спросил бездарный мазила с выражением неподдельного изумления на лице.

– Со мной ничего… кроме того, что мне нужно работать, а ты мешаешь мне это делать… и кроме того, ты пугаешь малышку своими гадкими историями.

– Как! Потому что я рассказываю о Морге! Ах! Как она хороша, та, что там лежит! Но ведь это её, напротив, развлечёт, эту твою малышку. Бьюсь об заклад, что она каждый день проводит у тебя, и жизнь её довольна однообразна- мансарда-дорога к тебе-студия- мансарда…

– Верро, мой мальчик, во второй раз я тебе предписываю молчание, и я тебя предупреждаю, что с третьим предупреждением… если ты не повинуешься… тебе ведь известно, как во времена Второй империи разогнали Национальное собрание.

– Угрозы? Насильственные действия? Какой травы ты накупил себе этим утром на рынке? Вчера вечером ты только и делал, что взахлёб рассказывал мне о своём приключении.

– Ещё одно… и…!

– Хорошо! Хорошо! Я не знал, что Пия столь впечатлительна, но так как мадемуазель оказалась очень нервной, я буду нем, как рыба… до тех пор, пока она не уйдёт, так как потом… у меня куча новостей, которые тебя заинтересуют.

– Оставь меня в покое, пока я не закончу сеанс. У меня нет времени на болтовню во время работы. Поправь позу, дорогая Пия, и если этот сумасшедший позволит себе ещё раз открыть рот, доставь мне удовольствие, не слушай его.

– Морг, это такой дом, где показываются мёртвых? – спросила глубоко тронутая этими разговорами девушка.

– Итак, прекрасно! Ты тоже состоишь в этом заговоре против меня, вы оба не хотите, чтобы я вовремя закончил это полотно! – воскликнул Амьен.– Вы, кажется, поклялись друг другу сделать сегодня все, чтобы я не сделал ничего путного…

– Я знаю, где он находится, – продолжила Пия, – но я не осмелилась туда войти… и никогда не осмелюсь. О!… Нет, никогда!… Никогда!…

– Черт возьми! Я очень на это надеюсь. А ты, Верро, если ты не заметил, то могу заявить тебя прямо, что я тебя совершенно не ждал здесь. Но если у тебя есть новости, то ты можешь подождать немного, я собираюсь вскоре закончить сеанс. Ещё три минуты неподвижности, и я закончу, моя маленькая девочка. Несколько небольших прикосновений к холсту… Я только начал улавливать эти полутона, когда это животное Верро потревожило нас. Ах! Я уловил суть, теперь Пия, замри и больше не шевелись.

Пия, казалось, его не слышала. Её лицо прибрело сумрачное выражение, большие черные глаза больше ничего не выражали, лишь бессмысленно смотрели на Улисса, который только что проснулся и привстал на своих сильных лапах, выгнув дугой пушистую спину.

Верро, успокоившись в предвкушении предстоящей беседы, замолчал, и утешался тем, что рыскал по всем углам мастерской, переворачивая и рассматривая прислонённые к стене картины, открывая и обнюхивая коробки с красками и переставляя мольберты.

И он так действовал на нервы Амьену, что тот, выведенный из терпения, закричал Верро:

– Закончишь ли ты шарить по моей мастерской? Что ты ищешь?

– Табак. Я забыл его купить, – ответил мазила Верро, потряхивая длинной трубкой, с которой он никогда не расставался.

– Кисет у подножья манекена… у окна.

– Отлично. Премного благодарен. Тогда ты не будешь простирать свою строгость до такого абсурда, что запретишь мне курить? Спасибо за вашу снисходительность, мой принц. Ах! Но, заметь, что шутка твоя неудачна, фарс не удался, а твой кисет пуст, внутри него не больше табака, чем мозгового вещества в черепе моего нового знакомого, буржуа из Морга.

– А ты, месье Верро, несносен! Поищи табак в кармане моего пальто, которое висит там, у входа.

– Я повинуюсь, мой сеньор, – серьёзно ответил Верро, поднеся обе свои руки перед лицом, пытаясь изобразить какое-то сугубо восточное приветствие.

И он принялся рыться в пальто, в то время как Амьен, вытирая свои кисти, говорил Пие:

– Достаточно на сегодня, малышка. Я больше не в состоянии что-то увидеть, стало слишком темно.

– Ты шутишь! Ты издеваешься надо мной! – ворчал Верро, – я напрасно стараюсь зондировать глубины этой великолепной одежды, недоступной моему кошельку… мне ничего не удаётся обнаружить… ничего, что способно тлеть в моей трубке… зачем так издеваться над другом… здесь нет ровным счётом ничего… хотя, мои пальцы что-то нащупали… этот предмет послужит мне ещё для… я им буду рыхлить табак в трубке… Неужели это твоя! Это ведь женская булавка!

Верро, восхищённый своей находкой, триумфально размахивал перед собой позолоченной булавкой, которую он извлёк только что из кармана пальто своего друга.

– Ах! Мой бойкий славный малый. Как я вижу, ты парень не промах, – кричал он, – ты наполняешь свою одежду интимными предметами для прекрасного пола! Какая принцесса оставила тебе этот залог своей любви?

Амьен совершенно забыл об этой булавке, которую он подобрал накануне в омнибусе, и он находил неуместной шутку, которую Верро позволил себе по поводу предмета, который, вполне вероятностно, принадлежал умершей девушке.

– Доставь мне удовольствие и положи этот предмет туда, где ты его взял, – гневно сказал он Верро.

– Ты опасаешься, что я его оскверню, вульгарно и заурядно используя, – иронично произнёс неисправимый шутник.– Успокойся! Я не буду им пользоваться. Ты сможешь его хранить у своего сердца. Ах, значит наш знаменитый маэстро кисти влюблён? И с каких это пор?

– Верро, решительно, ты меня раздражаешь.

Пия внезапно встала, и подбежала к Верро, чтобы рассмотреть булавку поближе.

– Ну и что ты об этом скажешь, дитя гор? – спросил у неё горе-художник. Ты такого никогда не носила в своём Субиако… и у тебя теперь в Париже развился такой хороший вкус, что ты не будешь использовать такую булавку здесь… Мещанка, которая всадила эту безделушку в свой шиньон, недостойна любви художника, и Поль должен был бы покраснеть от того, что так тщательно сохранил эту жалкую и смешную реликвию производства новейшей парижской индустрии и купленную на базаре за пятнадцать су. Помоги мне, малышка, устыдить нашего друга за его смешное поклонение этой прискорбной безделушке. Смотри! Она плачет! Почему, черт возьми, ты плачешь? Это, случайно, была не твоя штучка? Неужели тебе хватило неуместной фантазии опозорить твои красивые волосы, украшая их этой нелепой иглой из томпака?

– Я не плачу, – шептала девушка, которая старалась изгонять прочь свои слезы.

– Верро, ты невыносим, – воскликнул Амьен.– Я тебе запрещаю терзать эту малышку. Ты её замучил и расстроил своими глупыми разглагольствованиями. Позволь ей спокойно уйти. Возьми своё манто, Пия, – продолжил Поль, – и отправляйся к себе домой на Рю Дефоссе Сен-Бернар… Наступает ночь, и на улицах становится небезопасно после захода солнца. Попытайся завтра прийти ко мне точно в полдень. Я обещаю тебе забаррикадировать дверь в мастерскую, и никто не сможет нас побеспокоить… у нас будет длинный сеанс.

Пия уже была готова уйти, и когда Амьен ей протянул на прощание руку, она склонилась, чтобы её поцеловать, по итальянской моде, но он отдёрнул руку и поцеловал её в лобик. Девушка побледнела, но он не сказала ни слова, и вышла, не смотря на Верро, который посмеивался исподтишка.

– Мой дорогой, – начал он, как только Пия исчезла, – я сделал за один день больше открытий, чем сделали за век самые известные навигаторы… и последнее… самое курьёзное из всех. Я обнаружил только что, что эта переселённая с итальянских гор пастушка безумно влюблена в тебя. Она плакала, потому что полагала, что булавка была забыта в твоём кармане твоей любовницей. Пия ревнует. Следовательно, она тебя любит и боготворит. Опровергни это моё умозаключение, если ты на это осмелишься… или сумеешь это сделать.

– Я не собираюсь ничего опровергать, но заявляю тебе, что если ты будешь продолжать в том же духе, мы поссоримся.

– Ладно, не волнуйся, но скажи мне, наконец, откуда она у тебя появилась, эта брошка, которую могла носить только персона, посещающая забегаловки, в которых подают почки в соусе за сорок су? Это что- воспоминание о любимой женщине? Я думаю, что у тебя была веская причина для этого. Утверждают, что тебя недавно видели в серьёзных салонах, где показываются молоденькие, хорошо воспитанные и образованные девушки, которые охотно бы вышли замуж за художника, лишь бы он только зарабатывал сорок тысяч франков в год, а твой доход уже должен приближаться к этой внушительной цифре. Но эти девушки не могут носить такие позолоченные побрякушки. Если ты хочешь, чтобы я завидовал тебе, расскажи мне об этом.

– Верро, мой друг, ты говоришь глупости, и мне не следовало бы тебе отвечать, но нужно питать жалость и милосердие к умалишённым. Я готов тебе сообщить, что нашел эту булавку вчера вечером, в омнибусе, и что я её сохранил, как воспоминание о бедной девушке, умершей вчера, ведь она должна была служить ей, чтобы удерживать шляпку на её несчастной головке по время поездки.

– Ах! Тогда поразмышляем! Это – украшение для празднично разодетых кухарок, а я тебя со всей ответственностью могу заверить, что чудесное создание, которое в этот момент располагается на одной из мраморных плит Морга, никогда в своей жизни не таскало корзин с провизией. Я скорее думаю, что её потеряла в омнибусе одна из её соседок.

– Тогда я тебе её дарю, – ответил Амьен.

– Я принимаю твой подарок, – воскликнул Верро.– Это – вещественное доказательство. Иногда достаточно самой маленькой вещицы… чего-нибудь, на что никто не обратил внимания, чтобы поймать убийцу… бумаги… запонка, забытая в театре на месте преступления… как это описано в известном романе «Преступление в Гранд Опера», это называется перст Божий.

– Хорошо! Твоя страстишка будет удовлетворена… булавка твоя!

– Называй это как хочешь – капризом… страстью. Но эта страсть к установлению истины принесла в мою голову одну идею, и я собираюсь проделать перед твоими глазами один опыт. Где Улисс? Иди сюда, ко мне, Улисс! Мяу! Мяу! Мяу! – мурлыкал Верро ласковым голосом.

– Что ещё ты хочешь от моего кота? Не беспокой хоть его, прошу тебя.

Улисс, привлечённый жестами горе-художника и следователя – любителя одновременно, уже подходил к нему медленно, степенно, как и подобает коту, который уважает себя, и является хранителем очага.

– Не иди к нему, Улисс, – сказал Амьен.– Ты прекрасно видишь, что этот господин лишь посмеётся над тобой. У него нет ничего, чем он бы мог угостить тебя.

– Я ему не принёс ничего вкусненького, это ясно, – пробормотал Верро. – Я не могу себе позволить подкармливать кошек моих друзей, но я могу их приласкать. Улисс – сытое и довольное животное, Улисс меня любит за мою доброту, а не за подачки. Позволь ему засвидетельствовать свою привязанность ко мне и потереться о мою штанину.

Говоря без умолку всякую ерунду, чтобы отвлечь внимание своего друга, горе-художник и кошачий дьявол по совместительству сел на скамеечку и протянул свою вероломную руку к ангорскому коту, который самонадеянно приближался к нему.

Амьен, хотя и наблюдал за действиями Верро, не увидел, что тот зажал между своими пальцами позолоченную булавку, скрыв позолоченную головку, и лишь острие булавки, как швейная игла, торчало перед пальцами, но со стороны это не было заметно.

Улисс это видел, но он это был любопытен и жаден – это самые безобидные пороки кошек из хорошего дома – и он приближался, чтобы обнюхать незнакомый предмет, который ему предлагал близкий друг его хозяина.

Его морда оказалась в контакте с заострённым инструментом, и Верро злоупотребил положением, чтобы слегка пронзить розовый нос бедного зверя, который инстинктивное совершил движение назад… только одно.

Голова кота вдруг опрокинулась на шею, его длинные шелковистые волосы стали дыбом, спина выгнулась, как горбатый мост в Дольче Акве, широко раздвинутые лапы напряглись и застыли, челюсти раскрылись, а глаза поблекли… но Улисс на стал мяукать, издавать это всем известное заунывное мяуканье, которым кошки жалуются на свою судьбу, не стал прыгать и шарахаться из стороны в сторону… он осталась неподвижен и нем. Затем конвульсивное колебание потрясло все его тело, и, по прошествии двадцати или тридцати секунд он упал, как подкошенный.

– Что ты сделал с Улиссом? – закричал Амьен, устремляясь к животному, которое он так любил.

И как только художник до него дотронулся, произнёс, взволнованным голосом:

– Он умер.

– Да… точно так же, как девушка из омнибуса, – спокойно подтвердил Верро.

– Ты его убил, – продолжил художник с гневом.– Это уже не шутка. Убирайся вон, и чтобы ноги твоей больше не было на пороге моего дома.

– Ты меня выгоняешь?

– Да, потому что ты разрушаешь и губишь всё, до чего дотрагиваешься, всё, что я люблю. За те полчаса, что прошли с того мгновения, когда ты переступил порог моей мастерской, ты причинил всем только горе. Пия ушла вся в слезах, и причиной тому ты. Но и этого тебе было мало, и ты убил моего несчастного кота, который был радостью моей мастерской. В действительности, если бы я не знал, что ты – на три четверти умалишённый, я бы не довольствовался тем, что закрыл мою дверь для тебя, я бы призвал тебя к ответу за твоё гнусное поведение.

– Это было бы странно, – насмешливо сказал Верро, – чрезмерно странно! Тащить меня на лужайку и сразу же одаривать ударом шпагой за то, что я тебе спас жизнь, это – вершина неблагодарности.

– Ты мне спас жизнь, ты…?!

– Ни больше, ни меньше, мой дорогой.

– Мне было бы любопытно узнать. как! Ты будешь меня уверять, что моя кошка страдала бешенством?

– Нет. Улисс был честным ангорским котом, и если он и был в чем-то виноват, так это только в том, что время от времени он рвал мои брюки, точа об них свои когти. Но эту вину он искупил, погибнув ради своего хозяина, ради того, чтобы одно ужасное преступление не осталось безнаказанным.

– Ещё одна нелепость из твоих уст!

– Можешь ты меня хотя бы выслушать, прежде чем выставишь на улицу? Я у тебя прошу только десять минут, чтобы доказать тебе, что если бы меня не посетила одна гениальная идея, тебя бы вскоре посетило несчастье.

– Ладно, у тебя десять минут! Но потом…

– Потом ты можешь делать все, что захочешь… и я тоже. Видишь ли ты эту булавку?