© Игорь Кабаретье, 2017

ISBN 978-5-4485-4228-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть I

Вам случалось, вечером, ближе к полуночи, пропускать последний омнибус на линии, которая ведёт прямиком к вашему дому? Если вы не обязаны строго регулировать ваши расходы исходя из вашего скромного бюджета и небольших доходов, то ничто не помешает вам взять фиакр, дабы вскоре оказаться в тёплой постели. Но если, напротив, ваше скромное состояние вам запрещает этот лёгкий экстрим в виде дополнительных расходов на наёмную карету, и вам придётся пешком пересечь весь Париж, барахтаясь в дорожной грязи, иногда под проливным дождём и мокрым снегом, то вы имеете право сто раз по дороге в вашу комнатку недобрым словом помянуть Компанию, эксплуатирующую омнибусы, решившую вдруг предоставить немного отдыха своим лошадям и служащим.

Есть несколько способов пропустить её, эту благословенную карету, главную надежду запоздавших пассажиров.

Когда мы нетерпеливо и смиренно ожидаем этот омнибус, и едва завидев его, направляем кучеру умоляющие, но в большинстве своём безуспешные знаки, призывающие остановиться, лишь только потом замечаем написанные прописью белым на голубой основе с красной каймой слова: «Мест нет» или «В Депо», и начинаем закипать гневом… бешенство заливает наши глаза, но, в конце концов, состояние это длится недолго, бешенство уступает место состоянию безнадёжности и обречённости, и уже с добрым сердцем человека, которому походя наплевали на его достоинство, мы продолжаем брести по унылым улицам пожирающего душу ничтожного пешехода огромного города. И в глубине души мы продолжаем смутно надеяться, что по дороге домой̆ нас настигнет ещё один омнибус компании, который мы только что проклинали последними словами, и поддержанные этой иллюзией мы пешком доходим до нашего дома, не слишком замечая усталость, начинающую крепко прихватывать все наши чресла.

Но хуже всего прийти к станции, от которой отправляется последний омнибус, а кассир вам говорит, ехидно улыбаясь уголками глаз, что все билеты проданы и свободных мест нет. Вы начинаете заискивать перед этим служкой, который в этот момент кажется вам посланником божьим, молить его о милости… а может быть найдётся хоть одно местечко… может быть это не последний омнибус и вскоре отправится ещё один?

Ни в коем случае, – отвечает насмешливо кассир, – билетов нет, омнибус последний, а пассажиры омнибуса, уже сидящие на своих местах, откровенно посмеиваются вам в лицо, когда вы вежливо спрашиваете их, не видят ли они хоть одного маленького свободного местечка в салоне тёплого омнибуса.

Решение является окончательным. Приговор вынесен, и все ждут его исполнения. Ведь у вас нет никаких других способов передвижения и доставки вашей персоны к вашему дому, кроме ваших собственных ног, и они должны будут донести вас к месту назначения, потому что у вас не осталось ни малейшей надежды поймать по дороге этот треклятый̆ омнибус, к которому вы только что летели со всех ног.

Таким вот образом, однажды поздним вечером этой зимой, без четверти до полуночи, на углу бульвара Сен-Жермен и Рю дю Кардинал-Лемоан, в тот самый момент, когда кондуктор омнибуса, следующего до овощного рынка на площадь Пигаль поднялся на своё место, в салон, запыхавшись, вошла прилично одетая женщина, ещё довольно молодая, насколько можно было судить, несмотря на сумерки и плотную вуаль, скрывавшую её лицо. Она пришла со стороны Ботанического сада, по набережной Санкт-Бернар, и должно быть, бежала к омнибусу достаточно долго, потому что никак не могла восстановить дыхание, и испытывала вследствие этого проблемы с артикуляцией, так как стала запыхавшись в голосе отвечать на вопросы подошедшего к ней работника, ответственного за отправление омнибуса.

– Всё, мадам, омнибус полон, мест нет, и ничего нельзя придумать, – предупредил её вопрос кондуктор, который был в это время занят заполнением путевого листа.

– Ах! Боже мой, – прошептала она, – мне что, пешком идти на Монмартр! Я никогда не смогу этого сделать.

И в самом деле, в этот час и в это время года, путешествие пешком длиной в четыре-пять километров вполне могло испугать персону, принадлежащую к слабому полу.

Это был сухой холодный вечер, и Мистраль, северный ветер, из Сибири, как говорят парижане, делал его ещё более пронизывающим, пробирающим до костей. Редкие снежинки начинали падать из темноты. Улицы этого квартала были пустынны. Ни одного прохожего на широких тротуарах, ни одного фиакра на горизонте.

Внутри омнибус был, на первый взгляд, заполнен битком, но никто не посмел продемонстрировать свою храбрость и подняться при такой температуре на открытые места на крыше, на империал, где за три су можно было, без всякого сомнения, не только доехать до места назначения, но и непременно поймать простуду и к концу поездки уверенно шмыгать носом.

Женщина подняла глаза на эти места на открытом воздухе, и стало понятно, какое острое желание попасть на этот последний рейс омнибуса владело ею, так как жест отчаяния и возглас, вырвавшийся из её горла, ясно свидетельствовали о том, на сколь она сожалеет, что не в состоянии физически, будучи женщиной, подняться на крышу, несмотря на ветер и мороз.

Затем, прекрасно, по-видимому зная, что это восхождение на империал не позволено дамам и запрещено инструкцией по пользованию омнибусом, она заглянула в длинный салон омнибуса, где не было ни одного свободного места для неё. Без сомнения, в глубине души она до сих пор не отчаялась найти выход из сложившейся ситуации и рассчитывала на то, что ей удастся разжалобить своим положением и видом какого-нибудь галантного кавалера-пассажира, который уступил бы ей своё место.

Это был очень слабый шанс, так как в салоне омнибуса в основном сидели пассажирки, а женщины не охотно расстаются со своими привилегиями, да ещё ради другой женщины, и в особенности, привлекательной.

Тем не менее неожиданное счастье вдруг заинтересовалось судьбой этой женщины.

Господин, сидевший в задней части салона, вскочил со своего места и стал пробираться к выходу.

– Поднимайтесь в салон, мадам, – сказал он, проворно прыгая на тротуар.

– О! Месье, вы слишком добры, и я не хочу злоупотреблять вашей любезностью, – воскликнула дама.

– Ничуть! Абсолютно нет! Не опасайтесь ничего. Я собираюсь пристроиться наверху. Конечно, там не жарко, но у меня дубовая кожа.

– Месье, я даже не знаю, как я могу вас отблагодарить.

– Не за что. Не стоит труда.

– Проходите, мадам, не задерживайте, пожалуйста рейс, – строго сказал служащий компании омнибусов, – мы отправляемся.

Дама была уже одной ногой на ступеньке лестницы, и отнюдь не имела желания задерживать рейс, в чем её только что упрекнули, и не заставляя больше себя упрашивать, она, вместо того, чтобы опереться на руку кондуктора, чтобы подняться в салон, согласилась взять себе в помощники руку, которую ей любезно предложил господин, оказавший ей только что бесценную в этих обстоятельствах услугу, предложив своё место в салоне омнибуса.

Она вложила свою ладонь в его руку, и задержала её там, возможно, на несколько секунд сверх того, что было необходимо, comme il faut.

Это было самое большее, что она могла сделать для столь галантного господина в таких обстоятельствах, и в этом контакте не было ничего компрометирующего, так как у них обоих на руках были перчатки, кожаные, подбитые мехом перчатки, толщина которых была подобна защите кирасиров на зимнем переходе.

Господин, который уступил только что даме своё место, был, между тем, ни очень красив, ни очень молод.

На вид ему можно было дать лет сорок и даже больше. Его усы и седоватые бакенбарды были по-военному, очень коротко пострижены. На нем было пальто, которое должно было быть куплено в какой-то дешёвой лавке, берущей заказы на шитье у низшего класса, и широкополая шляпа из твёрдого войлока, неспособная принимать модные формы.

Он, впрочем, имел довольно правильные, как будто вырубленные топором, черты лица.

Этот, возможно, военный в отставке, со значительной ловкостью поднялся на пассажирские места на крыше, на империал, и сел на скамейку у входа, на первом сиденье, рядом с подножкой, которая служит для того, чтобы спускаться вниз.

В то время, когда он располагался там, поднимая воротник своего пальто, дама, которой он так запросто уступил своё место, уже занимала его сиденье в задней части тёплого салона омнибуса, между старухой, покрытой шерстяной накидкой с капюшоном и молодой женщиной, очень просто одетой.

Чуть дальше, у окна, сидела огромных размеров кумушка, с которой, по совести говоря, требовалось бы брать двойную плату за билет, так как она буквально выталкивала с места своего соседа слева.

Напротив сидел мужчина, вернее юноша, стройный смуглый юноша, с яркими блестящими глазами и улыбающимся ртом, головой настоящего художника, но художника приезжего, потому что одежда его не была неряшливой, а вид турбулентным, кой присущ парижской богеме после набега на окрестные забегаловки за пределами кольцевой дороги.

Другие пассажиры полностью соответствовали облику завсегдатаев местного омнибуса: буржуазия, возвращающаяся домой после вечера, проведённого с родственниками, проживающими по другую сторону Парижа, мамаши с детьми в пелёнках, работники мануфактур после вечерней смены, думающие лишь об одном-как бы побыстрее забыться глубоким сном, едва ступив на порог своих лачуг.

Тяжёлый омнибус начал движение, прозвонив серебряным колокольчиком, и кондуктор потребовал денег, после чего пассажиры стали передавать ему монеты из рук в руки.

Смуглый юноша не упустил свой шанс и воспользовавшись этой возможностью, начал рассматривать своих попутчиков.

Он решил, что всего лишь два персонажа достойны его внимания, чтобы задуматься над их поступками и личностями, и одна из них, это та, что располагалась vis-à-vis по отношению к нему, и не упустил ничего из небольшой сцены, которая предшествовала отправлению омнибуса, и надо отдать ему должное, он и сам был готов предложить своё место незнакомке, но мужчина в круглой шляпе оказался проворнее. Юноша также не упустил из вида рукопожатия, которым обменялись между собой дама и любезный господин, почивший на лаврах успеха своей акции в ветреном империале. Он сказал себе, что это было, пожалуй, лишь начало приключения, и если он не надеялся увидеть развязку этой истории, то обещал себе, по крайней мере не пропустить инциденты и казусы, которые могли возникнуть во время поездки.

Ему уже казалось, что эти две персоны сей передвижной комедии вполне соответствуют друг другу и на самом деле являются парой, знакомой ранее. Хотя женщина, которая казалось, несколько слишком быстро, чем того требуют приличия, согласилась на предложение незнакомца и стала формально обязанной ему, явно занимала не то же самое положение в обществе, что её рыцарь, хотя бы потому, что её платье было почти элегантно в отличие от костюма её кавалера.

Она, казалось, была хорошо сложена, и её глаза сверкали сквозь вуаль, которую она не удосужилась поднять на свои каштановые волосы.

Этого было более чем достаточно для того, чтобы любой пытливый исследователь более внимательно занялся этой парой, а молодой человек, который, приоткроем вам не самую большую тайну, был художником, сидя непосредственно перед этой таинственной личностью, был по природе свой любопытен.

Он разделил своё внимание между завуалированной дамой и молодой девушкой, сидящей рядом с ней, и сумел увидеть под нижней кромкой вуали, прикреплённой к коричневой бархатной шапочке девушки, нижнюю часть её лица, подбородок с ямочкой, и немного крупный рот, но с очень чистой графикой, и бледные щеки… матовой бледности.

Черты лица испанки, – говорил себе художник.– Я уверен, что она прелестна. Жаль, что холод помешал ей показать кончик её носа! Сейчас у женщин просто какая-то мания-как только столбик термометра опустится чуть ниже, они начинают скрывать своё лицо, и чтобы встретить красивую мордашку, нужно ждать лета. К тому же, если бы хотя бы было хоть чуть-чуть светлее в этом чёртовом омнибусе… но нет, один из фонарей погашен, и другой тлеет, как бумажный фонарик, в котором закончилось масло. Не видно ни зги. Мы в какой-то пещере на колёсах. Если здесь сейчас совершат преступление, этого никто даже не заметит…»

Продолжая наблюдать, смуглый юноша пришел к выводу, что девушка не должна была быть богатой.

Она была одета, и это в середине января, в короткое манто без рукавов… то, что обычно одевают, отправляясь в гости осенними вечерами, но из столь тонкой чёрной и уже заношенной ткани, что можно было замёрзнуть лишь от одного взгляда на него, платье из альпаги, цвета коринки, которое длительное употребление сделало блестящим и лоснящимся, и она скрывала свои руки в куцей и ощипанной муфте… муфте, которая должно быть была некогда куплена для маленькой девочки в возрасте двенадцати лет.

«Кто она такая? Откуда она пришла? Куда едет? – спрашивал себя молодой человек.– И почему её соседка посматривает на нее украдкой? Она что, знает её? Нет, иначе она бы с ней заговорила.»

Между тем, омнибус наконец-то двинулся вперёд. Он теперь катился по Новому мосту, и кучер, который спешил побыстрее закончить свой трудовой день, бросил своих лошадей крупной рысью на склон, который спускается к набережной Лувра.

Средства передвижения общественного транспорта не подвешены на рессорах также любовно и тщательно, как частные коляски о восьми пружинах, и это поспешное движение имело следствием сильную тряску пассажиров.

Молодую девушку на ухабе бросило со всей силы на соседку, и уцепившись за её руку, она испустила слабый крик, за которым последовал глубокий вздох.

– Обопритесь на меня, если вы больны, мадемуазель, – громко произнесла дама из под вуали.

Она не ответила, но позволила себе оставить свою голову на плече сочувствующей ей дамы, предложившей ей столь своевременную поддержку.

– Этой молодой даме кажется стало плохо, – воскликнул смуглолицый юноша. – Надо бы попросить кондуктора остановить омнибус… пойду ка я…

– О, нет, месье, она спит, – спокойно сказала окутанная вуалью дама.

– Прошу прощения! Я подумал…

– Девушка уже спала, когда толчки её внезапно разбудили. Но она тут же снова заснула. Давайте позволим ей отдыхать.

– На вас, мадам?! Вы не опасаетесь…

– Что она меня утомит? О! Ничуть. И она не упадёт, я за это отвечаю, так как я её поддержу, – ответила дама, обвив свою правую руку вокруг спящей девушки.

Смуглый юноша слегка наклонил голову, не настаивая. Он был хорошо воспитан, и решил, что уже и так сделал слишком много, вмешиваясь в то, что его не касается.

– Что за молодёжь пошла, право неловко и жаль, – пробормотала толстая женщина в шапке.– Что касается меня, то я толкала свою тележку всю ночь, чтобы продать апельсины, и, если бы требовалось, я бы сейчас спокойно поднялась на вершину Монмартра. Ах! Я бы отправилась танцевать в Буль Нуар, а не спала бы, как старушка. Но вернуться в такое время домой к маме, дудки, как бы не так, ни за что! Сейчас уже таких девушек, как в мои годы, больше нет. Не та нынче молодёжь пошла!

И она погрузилась в свои мысли и, по видимому, в воспоминания. Девушка, которую они обсуждали, не двигалась. Плечо соседки было вполне очевидно использовано ею в качестве подушки, и она делала вид, что ничего не слышит, а художник, сидя перед ними, ничего не сказал, хотя у него чесался язык отпустить толстой торговке какой-нибудь язвительный комментарий по поводу словоблудия в отношении его поколения.

Он вновь принялся наблюдать за ними, и почти умилился, видя, как дама в вуали нежно взяла обнажённые бледные руки спящей девушки и поместила их в её узкую муфту, которую бедная девушка подвесила к своей шее, как монахиня ордена францисканцев, на витом шнурочке.

«… Мать не будет заботиться о своём ребёнке лучше, чем моя попутчица, – подумал юноша, – а я поначалу принял эту превосходную женщину за искательницу приключений! Почему? Мне это интересно проанализировать… Неужели только потому, что она приняла предложение джентльмена занять его место, и потому что она поблагодарила его, позволив пожать кончики своих пальцев. Но… это был просто жест вежливости, результатом которого для галантного кавалера будет… вполне возможно, в лучшем случае пневмония, потому что наверху в империале в такую погоду есть все возможности для того, чтобы все себе отморозить и заморозить себя до смерти.»

«…Мне все равно, по большому счёту, умрёт этот пассажир в империале, или нет, но я бы хотел увидеть всю фигуру девушки, которая спит таким глубоким сном. Внизу её ноги выглядят совершенными. Она, должно быть, не купается в золоте, эта малышка, судя по её одежде, и я уверен, что она охотно согласилась бы позировать мне.»

«…Если она выйдет на какой-нибудь остановке по пути, я не стану её преследовать, но если она выйдет на конечной и пойдёт к площади Пигаль, я пойду за ней и попробую её уговорить дать мне несколько сеансов.»

«…Буду надеяться, что она откроет глаза до конца поездки.»

Во время этих лихорадочных размышлений омнибус двигался быстрее поезда, стараясь, кажется, посрамить самые резвые фиакры. Два крупных мощных вороных першерона которые его тащили, обгоняли все кареты и повозки, что попались им на пути. Они разгонялись бы ещё быстрее, если бы время от времени какой-нибудь пассажир не дёргал за шнур с просьбой остановиться, чтобы выйти.

На площади возле биржи произошло большое изменение. Три женщины, сидевшие впереди возле выхода, вышли из омнибуса и их сменила буржуазная семья, отец, мать и маленький мальчик. Но пассажиры в глубине салона не двигались.

Девушка все ещё спала, опираясь на свою милосердную соседку, да и торговка апельсинами, наконец-то, задремала. Других женщин тоже сморил сон, так что после остановки на станции Шатодюн, последней перед конечной, когда упряжка омнибуса, усиленная третьей лошадью, стала взбираться вверх по набережной улицы Мучеников, салон омнибуса походил на дортуар в монастыре.

Массивная карета катила, как корабль, потряхиваемый волнами, нежно убаюкивая своих пассажиров, и постепенно почти все они позволили себе закрыть глаза и задремать.

Лишь один только художник продолжал сидеть, выпрямившись, как истукан, и бодрствовал.

Кондуктор следовал пешком рядом с омнибусом, чтобы размять ноги, а кучер размахивал кнутом, чтобы согреться.