После смерти отца наступил тяжёлый период в жизни нашей семьи. Мать получала небольшую пенсию за отца, бабушка зарабатывала, перешивая одежду, тем мы и жили. Брат не мог нам помогать: у него была семья и маленький ребенок. С трудом сдав выпускные экзамены в школе, и всё-таки поступив в Ленинградский инженерно-строительный институт, я не смог выбросить из сердца тоску по отцу, учился спустя рукава, как будто предчувствуя, что это – не моё, что всё основное – ещё впереди. Вместо первой зимней сессии я закатился на две недели в тверскую к дяде Сергею. Тропил в полях русаков, стрелял на лунках тетеревов, всегда водившихся вокруг деревни в изобилии, и вспоминал наши с отцом охоты… По возвращении домой меня ждали слёзы матери и бабушки: из института я был отчислен и тут же призван в армию. После года службы в Поволжье я подал рапорт о желании поступить в Военно-Морское училище. В 1965 году я стал курсантом Высшего Военно-Морского училища радиоэлектроники имени А. С. Попова. Вступительные экзамены сдал неплохо, особенно удалось сочинение на свободную тему: я написал свой первый рассказ об охоте с отцом. Получил за сочинение две пятерки.

Чучело токующего глухаря. Работа 2005 года

Во время учёбы охотничья страсть затаилась, накапливая силы. За пять лет я только дважды смог поохотиться. Особо памятна охота за Старым Петергофом на стрельбище Высшего общевойскового Кировского училища. Строго говоря, находиться там было нельзя, но ни грибники, ни охотники не обращали на этот запрет внимания. В тот год там изобильно вывелся тетерев, к ноябрю – моменту моей памятной охоты – тетерева сбились в сотенные (!) стаи. Однако подойти к ним было очень трудно. Мне удалось за день, охотясь самотопом, добыть двух молодых, уже в хорошем пере птиц: петушка и курочку. Мать приготовила тетеревов так, как она это делала раньше, после удачных охот отца. Мы сидели втроём за праздничным столом, наслаждались вкусной дичиной, выпивали по маленькой и вспоминали старые времена, счастливую жизнь с отцом.

В 1966 году охотничья страсть получила новое направление. Моя будущая жена Татьяна подарила мне книгу Михаила Заславского «Таксидермия птиц», купив её совершенно случайно в книжном киоске на Балтийском вокзале, когда ехала навещать меня в училище, в Петергоф. Мне всегда было очень жаль ощипывать красивое оперение птиц или снимать шкуру со зверей, теперь же я понял, что красоту добытых животных можно сохранять на долгие годы.

С тех пор прошло более пятидесяти лет, к этой книге прибавилось много другой подобной литературы, но по-прежнему подарок жены лежит на видном месте, зачитанный почти до дыр. По-серьёзному делать чучела я стал позже, во время службы на Северном флоте.

Североморск. Мост через реку Ваенгу. Татьяна, Марина и Антон. 1974 год

К моменту моего выпуска из училища у нас с Татьяной уже было двое полугодовалых детей-двойняшек, такой большой семьей мы и приехали служить на север Кольского полуострова. Суровая природа Кольского околдовала нас сразу. Служба молодого лейтенанта и маленькие дети позволяли познавать природу Севера лишь урывками, однако тем чётче запоминались эти охотничьи и рыбацкие вылазки. Если у меня выпадали выходные дни, мы всей семьей уходили в сопки, часто с ночёвкой. Делали шалаш, ловили рыбу, любовались чудесными северными далями, открывающимися с вершин сопок. Когда дети подросли, примерно с четырёх лет мы поставили их на лыжи.

После знакомства с охотой по белым куропаткам страсть заставила меня мечтать о легавой собаке. И уже через год у нас появился четырехлетняя английская сеттеришка Вега. Мы сразу влюбились в это оранжево-крапчатое чудо. Сколько потрясающих охот подарила Вега мне и моим друзьям – охотникам! Помню первую, увиденную всей нашей семьёй, стойку собаки по белой куропатке. Вега появилась у нас зимой, а в начале июня мы вчетвером отправились в сопки отметить день рождения Татьяны. Кое-где на склонах ещё лежал плотный снег, но на солнце было удивительно тепло. Начало северного лета встретило нас криками чаек, песней северного соловья – варакушки, кряканьем уток по многочисленным озёрам и речкам. Вега то убегала вперёд по вьющейся вдаль, почти неприметной каменистой тропе, то возвращалась назад, как бы приглашая нас побыстрее идти дальше, в интересное и неизведанное. Маленько устав, присели отдохнуть на солнечном угреве, близ огромного, отдельно лежавшего камня, своими очертаниями напоминавшего знаменитый Гром-камень из-под монумента Петру I в Питере. Слегка перекусили, не забыв и собаку. Неожиданно Вега, непрерывно принюхиваясь, забегала по склону сопки, на длинной потяжке подошла слева к этому самому Гром-камню и, держа голову высоко, стала. Мы замерли. Через несколько секунд из-за камня вышел белоснежный, с кирпично-рыжей головой и шеей куропач, и, что-то недовольно бормоча, взлетел, моментально скрывшись между сопок. Собака, обнюхав место взлета, с довольным видом подбежала к нам. Стойку легавой собаки и Татьяна, и дети видели впервые.

1971 год. Появление Веги

Пропорционально моему взрослению росла и охотничья страсть. С ноября по февраль на Севере наступала полярная ночь. День побеждал ночную мглу только на два – три часа, однако рассеянный свет от снежного покрова давал возможность и рыбачить, и охотиться ещё несколько часов. А если погода была ясная, с луной и звёздами, то и гораздо дольше. Я полюбил ходить на охоту в одиночку, выйдя из дома около часа ночи и к утру оказываясь далеко от города, среди любимых сопок с куропатками и беляками. Мне приходилось говорить Татьяне, которая боялась за меня, что я хожу на охоту с приятелем Степаном. Жена разобралась с обманом только через несколько лет, случайно повстречав Степана в городе, в то время, когда я был на охоте. От неприятного разговора мне не удалось уйти, даже «прикрывшись» добытыми куропатками…

В семидесятые годы прошлого века охота по белым куропаткам на Севере разрешалась до апреля. В апреле иногда выдавались удивительно тёплые солнечные деньки, когда можно было раздеться по пояс и, щурясь от яркого блеска снегов, бегать на лыжах, скрадывая начинающих уже по-весеннему барабанить куропачей. Потом наступало северное лето, которое быстро проходило – удавалось только несколько раз сходить на рыбалку. Охотничья страсть ждала осенней охоты с легавой. Эта охота никогда не надоедала: она длилась до самой зимы, и даже зимой, если снега было мало, либо он превращался в плотный наст под воздействием ветра и мороза.

Мичман Князев Владимир Константинович. 1970-е годы

Удивительно, но охота скрашивала службу, не особенно лёгкую на Крайнем Севере. Она помогала мне – молодому офицеру – обрести уверенность в себе, выработать стойкую жизненную позицию. Сергей Тимофеевич Аксаков писал, что в общении с природой охотник вдыхает в себя «…безмятежные мысли, кротость чувства, снисхождение к другим и даже к самому себе, и тогда неприметно, мало-помалу рассеется это недовольство собою, эта презрительная недоверчивость к собственным силам, твёрдости воли и чистоте помышлений».

Одним из лучших людей, встреченных мною на Севере, да, пожалуй, и в жизни, был мичман Князев Владимир Константинович, старше меня лет на двадцать, страстный рыбак и философ флотской жизни.

Он никогда не читал Аксакова, но мыслил с ним одинаково. Сидя у костра, он учил меня этой своей философии: «Не думай о службе, о всяких неурядицах, вообще о плохом, не мелочись, а лучше подыши свежим воздухом, посмотри на окружающую тебя природу, она укрепит тебе волю, заставит поверить в свои силы, и придёшь ты домой с чистыми мыслями и чувствами». У Владимира Константиновича было и прилепившееся к нему прозвище – Старый. Очевидно, за его мудрую жизненную позицию. Много раз Старый, успевший повоевать на Большой войне, говорил мне о том, что в мирное время быстро оценить человека сложно: все люди кажутся одинаковыми, и что только на природе человек проявляет себя, раскрывается полностью. Потом, через много лет, я прочитал у Соколова-Микитова: «Природе вообще одинаковость не свойственна: вы не найдёте в лесу два одинаковых дерева, два одинаковых листочка на дереве! А люди, удаляясь от природы, становятся одинаковыми…». И снова поразился прозорливости суждений Старого. Попадая по службе в непростые ситуации, я смело пользовался и другими его советами. К примеру: когда меня распекал начальник, я представлял себе ныряющий в волнах поплавок или стойку любимой собаки. И тогда волны неприятных эмоций обходили меня стороной, я словно бы проскальзывал между их колебаниями. А самое интересное, что и начальник в этой ситуации быстро понимал бесполезность своего эмоционального взрыва и переходил на более конструктивное обсуждение!

Однако охотничья страсть не давала мне жить спокойно ни на Севере, ни потом, во время многих охотничье-рыбацких странствий. Она заставляла порой совершать удивительные, иногда на грани безрассудства, поступки. Страсть уводила меня в одиночку за десятки километров от жилья, летом и зимой, толкала на поиск новых, неизведанных мест, я порой забирался в такую глушь, что сердце замирало, где, случись какая-нибудь неприятность, никто бы меня не нашёл. И почти всегда рядом была собака – верный и преданный друг. Мало-помалу я начал воспринимать своего ушастого друга и себя единым существом. В этом слиянии вырастала единая страсть, страсть охотника и собаки.

Охотничья страсть научила меня никогда не пасовать перед трудностями: ни на службе, ни в семье, ни – тем более – на охоте и рыбалке. Так, сначала на охоте, а потом и в других делах, я научился искать Удачу до последней возможности. И много раз было так, что она – Удача – приходила ко мне в самый последний момент.

Страсть дала мне возможность достаточно быстро приобрести навыки опытного охотника и хорошего стрелка. В отдельные периоды жизни мне приходилось с успехом этими навыками пользоваться. Так, во время службы на Севере я частенько снабжал дичью свою семью, что серьёзно разнообразило наш рацион. В период полуголодной горбачёвской перестройки, да и потом, с выходом на пенсию, я, изготавливая чучела животных, значительно повышал денежные возможности семьи, что позволяло в весенне-летне-осенний период достаточно свободно заниматься любимыми делами: собаками, охотой, рыбалкой, просто жить в лесах.

Достаточно рано я начал понимать, что стремление к лёгкой добыче недостойно человека – охотника. Я понял, что лучшие охотники – это те, кем руководит не корысть, а интерес к природе, к самому процессу её познания и приобщения к ней. Аксаков писал: «…чем более трудности, тем более требуется искусства от охотника и тем драгоценнее делается добыча». Золотые слова. И уже давно, особенно в теперешнем моём возрасте, не трофеи влекут меня, а потаённое общение с природой, само охотничье действо, работа собаки. Эти мысли, зародившиеся сначала в каких-то отдалённых уголках охотничьей души, плавно и закономерно привели меня к соблюдению принципов охраны природы. Много читая о североамериканских индейцах, я преклонялся перед их бережным отношением к природе и охотничьим зверям и птицам. А в один прекрасный момент я понял, что во мне ухитряются одновременно уживаться как неуёмная охотничья страсть, так и сильное чувство охранителя природы. Без этих, одновременно живущих в душе чувств, не может быть настоящего, страстного охотника. Пришвин писал: «…особенность нашей охоты – что она содержит в себе священное чувство охраны природы как нашей родины. Наш идеал – это дедушка Мазай, который вместе с Некрасовым со всей охотничьей страстью бьёт дупелей, а весной во время наводнения спасает зайцев. И если бы я не знал в себе как охотник такого же Мазая, хорошо понимающего, когда можно убить зайца и когда, может быть, и самому убиться, чтобы этого зайца спасти, я бы с отвращением бросил охоту и восстал бы против охотников. …охотник – охранитель природы и защитник своей родины». В Западной Европе охотничья фауна практически существует только благодаря охотникам. Именно они, или на их средства, а не безружейные ревнители природы, разводят охотничьих птиц и зверей, разводят и выпускают в угодья.

К сожалению, в теперешнее время всеобщей дозволенности часто встречаются люди с ружьями – так я их называю – которые стреляют осенью глухарей из машины, уток загоняют моторками, зайцев – из-под фар и тому подобное, список можно продолжить. Когда я предлагаю им пойти со мной в лес с собакой и поискать там вальдшнепов или выводки глухарей и тетеревов, эти люди, как правило, отказываются, предпочитая по легкому, с комфортом, из машины стрелять беззащитных птиц. Этих людей объединяет с «евдокиями» одно: они не понимают существующего в душе настоящего охотника простого закона: Охотясь, познавай и защищай! Так, люди с ружьями стреляют всё подряд, не стараясь познать и уж тем более защитить, а «евдокии», заполошно возмущаясь убийствами беззащитных животных и проповедуя вегетарианство, не понимают охотника как исследователя и защитника природы. Виталий Бианки дал таким «евдокиям» блестящий ответ: «Опять от нас вегетарианства требуют, а мальчишкам-то охота куда как завлекательна. Не понимают, что через охоту – в лес, потом глаза разгорятся – любознательность и познание». И как же мне порой хочется сунуть им под нос слова Алексея Ливеровского: «Парадокс: охотник убивает и защищает! …убыль охотничьих животных проще всего объяснить осуждением охотников. Обывателю легче воспринять выстрелы на охоте, чем заметить тихую смерть тысяч подобных живых существ в результате бесхозяйственного применения удобрений, ядохимикатов, мелиорации, вырубки лесов и т. п.... Масштабы потерь несопоставимы!

Объявляя охотников убийцами, незаслуженно обижают миллионы россиян. Некоторые “защитники” считают, что охотник любит в охотничьем процессе сам факт убийства живого существа. Это клевета! Тогда охотник ходил бы на бойню, а не на охоту. Удовлетворение и радость охотник получает не от физического факта умерщвления живого существа, а от достижения цели, завершения подчас сложного, длящегося иногда часами, а бывает, и днями процесса охоты»

Такие вот «евдокии-запретительницы», проспав до 12 дня, вполне серьёзно думают, что охотники перестреляли всю дичь, и в этом своём заблуждении упорно доказывают вредность охоты, а ведь им надо только встать пораньше да выйти в лес, или в поле, или на берег реки, и тогда они убедятся, что жизнь охотничьих зверей и птиц бьёт ключом. Как ответ «евдокиям» звучат и слова охотничьего писателя Георгия Семёнова: «…жизнь охотничьих животных утихает днём, словно её и не было… Не мясо охотнику нужно, а свой, привезённый из далёкого далека, добытый собственным умением, смекалкой и удачей, самый красивый из всех тетеревов, самый хитрый и самый большой, бровястый петух».

Настоящий, страстный охотник слышит разговор леса, лугов, ручьёв. Он замечает такое, что не видит обычный человек. Мне, к примеру, опыт, накопленный в ожидании «завтрашней» охоты или рыбалки, дал возможность предсказывать – и достаточно точно – прогнозы погоды, этим приобретенным свойством пользуются теперь даже соседи по даче. Однако и в городе охотник видит и слышит больше, чем горожанин – не охотник. Вот примеры. Идём с собакой по парку, гуляем. Встретили соседа, тоже с собакой. Разговариваем. Краем глаза замечаю ястреба-тетеревятника, крупную самку, гоняющую голубей. Показываю соседу. Не видит… А когда всё-таки увидел, то мазнул взглядом, и опять глаза в землю… Не интересно ему это примечательнейшее явление, редкое в городе. Второй пример, уже обратного свойства. Знакомый, хороший городской человек, упросил меня взять его на глухариный ток. Сходили. Не слышит. Рассказываю, подвожу… Совсем не слышит. Так он и не понял великого таинства брачной песни этих прекрасных огромных птиц…

К старости я начал замечать за собой некоторые сентиментальные настроения. Они вылезают из моей сущности очень примечательно. Так, много раз на охоте я, после прекрасных работ собаки, отпускал птиц, говоря себе: «Красиво летит… Пусть живёт…». Или вынесу жучка или бабочку, даже карамору, из дома и отпускаю на улице. Замечу камешек красивый, приметный, и не хочу, чтобы он утонул в бетоне, лучше я его брошу подальше, к речке, чтобы жил да радовался… Что это? Как объяснить? Встречается ли это у людей с ружьями? Или это шизо? Но уж больно дельная и приятная шизо!

Охотник нужен людям. Кого зовут, разыскивая заблудившегося в лесу человека? Кого спрашивают, чем кормить приблудную собаку или кошку, как вылечить раненое животное? Кого ценят в армии? Кто станет на защиту леса от порубок? Всё это охотник! А знания эти замечательные пришли к нему через страсть неуёмную. И получилось всё так сказочно-великолепно, что страсть охотничья служит на пользу всем людям, а не только охотнику.

А охотничьи и рыбацкие путешествия? Что может вспомнить в конце своей жизни человек из большого города-монстра, не ночевавший у костра, не блуждавший в лесах, не падавший без сил у хрустального ручья, не видевший северного сияния, ни разу не промокший под летней грозой, не ощутивший упругих толчков огромной рыбины на крючке, не видевший изумительно-страстной работы своей любимой собаки, которую сам же и натаскал? И я счастлив, что за время своей охотничьей жизни мне довелось всё это испытать: ловить рыбу на многих реках и озерах России, проходить бескрайние топкие болота, блуждать в диких лесах и тундре, ночевать в снегу, влезать на скалы и пробираться сквозь камыши, натаскать шесть замечательных собак и охотиться с ними…

Путешествуя с ружьём и спиннингом, я был свидетелем, а иногда даже и участником, таких событий в живой природе, которые «евдокии» и люди с ружьями могут увидеть только по телевизору в программе из жизни животных. Ну, кто из них мог видеть схватку росомахи с лисой, или подъём сёмги по водопаду в период нереста, или, может быть, они переживали нападение громадного лося в период гона, видели погоню и удар кречета по крякве или охоту тетеревятника на вальдшнепа на весенней тяге? А внезапные встречи с медведями? А может, они зашивали своей собаке шкуру после удара кабаньего клыка? Или они убивались по своему ушастому другу, погибающему от укуса змеи?…

Сейчас я живу на берегу тихой реки среди уже совсем не бескрайних лесов Северо-Запада, и услужливая Память выносит эти воспоминания из своих глубин. Воспоминания распахиваются передо мной всеми красками, словно звёздчатое северное сияние, когда оно разбегается над головой быстрыми разноцветными лучами, в совершенном безмолвии производя лёгкое шуршание, как, наверное, шуршало бальное платье Пушкинской Натали…

Началом этих воспоминаний часто служит внезапно проявившееся событие, мгновенно устанавливающее связь с подобным событием, произошедшим много лет назад. Это может быть песенка серой мухоловки у крыльца дома, а может – красиво падающее пёрышко от пролетевшей в высоте птицы, шум листвы или скрип лыж по снегу. Всё это встряхивает мою память и заставляет меня «распахнуться» внутрь себя. И я снова путешествую, проходя заново все свои охотничьи тропы, и снова рядом бежит мой ушастый друг, и страстные наши души снова сливаются в едином охотничьем порыве…