Глава III
ДОМ НА АРБАТЕ

 
Ни почестей и ни богатства
Для дальних дорог не прошу,
Но маленький дворик арбатский
С собой уношу, уношу.
 

Булат ОКУДЖАВА

Для тех, кто не видел Арбат начала 19 века, немного опишу эту легендарную улицу Москвы, ибо по сравнению с сегодняшней, выглядела она «спальным районом» – настолько была малолюдной и тихой, с небольшими особняками, мезонинами, бельетажами в стиле ампир, внутри уютных фруктовых садов.

…После ужасного пожара 4 июня 1736 года заново отстроенная улица стала принадлежать дворянам, отчего Александр Герцен назвал этот район в конце 18 века «Сенжерменским предместьем» Москвы, хотя такое сравнение хозяевам арбатских домов ни о чём не говорило. Одна половина московских дворян никогда не было в Париже по причине ненадобности, другая же – по патриотическим убеждениям, что, дескать, ездить в гости к тем, кто совсем недавно спалил Москву, было, по меньшей мере, безнравственно.

Что же касается самого названия «Арбат», то улица получила его ещё в 15 веке от поселений на этой местности ремесленников разных профессий.

Здесь находились сразу две стрелецкие слободы, слободы дворцовых плотников, живописцев, мастеров серебряного дела и Денежного двора. У самых Арбатских ворот Белого города находилась небольшая Поварская слобода, в 17 домов, населенная дворцовыми поварами. И, наконец, в Староконюшенном переулке, где стоял дом отставного поручика-гусара Агафонова, когда-то располагалась крупнейшая из дворцовых слобод – Большая Конюшенная.

Спустя века, большинство историков почти единогласно сделают вывод, что название улицы произошло от арабского слова «арбад» – что означает «пригород». И дескать, в Москву оно попало либо через крымских татар, либо непосредственно от торговцев с Востока.

Известный московский учёный Иван Егорович Забелин, мнению и знаниям которого можно доверять, высказал совершенно иную топографическую версию, в которой своё название улица получила от слова «Горбат» – по «кривизне местности» – хотя никаких больших холмов или оврагов здесь никогда не наблюдалось.

Согласно еще одной гипотезе, название улицы произошло от татарское слова «арба», так как неподалёку находилась слобода мастеровых Колымажного двора. Однако само слово «Арбат» упоминается в письменных источниках задолго до возникновения «татарской слободы».

И никто с того времени так и не предложил четвёртую версию названия улицы. А ведь она могла вполне иметь место, если бы вспомнили о немецких ремесленниках-мукомолах, владевшими здесь ещё в конце 15 века, свои мельницами и пекарнями.

Конечно, под «немцами» в России тех лет понимались не только выходцы из Германии, но и многие другие иностранцы. Однако самих германцев при царе Иване Васильевиче, среди прочих иноземцев было куда больше остальных по численности.

Жили они в Немецкой слободе, работая с утра до ночи, как и подобает трудолюбивой нации. Оттого большую часть своей улицы с пекарнями назвали «Arbeitsgruppe Straße». Для русского языка уха это название было труднопроизносимым, особенно после третьей рюмки, поэтому очень скоро «Рабочая улица» сначала «ополовинилась» и стала называться просто «рабочей», или «Arbeitsgruppe», а вскоре и это название сократилось до слова «работа» – «Arbeit».

Прошли века и годы. Немецкие мельницы и пекарни сгорели в огне бесконечных московских пожаров, многие немцы с тех пор покинули Москву и даже Россию, и только улица «Arbeit» осталась навсегда Арбатом.

…– Тпру, Сивый, приехали! – потянул за вожжи Никифор.

Сани с нашими героями остановились у ворот двухэтажного каменного дома с длинным балконом по центру, на втором этаже.

Однако Атаназиус и Татьяна продолжали сидеть под волчьей шубой.

– Приехали, господа хорошие! – обернулся к ним извозчик. – Дом 204!.. Чай не замёрзли?…

Атаназиус отбросил полу шубы, спрыгнул из саней и, обхватив Татьяну за талию, легко поставил её из саней на мостовую.

– Ждать прикажете долго? – поинтересовался извозчик, вешая на шею лошади мешок с овсом. Та сразу же громко захрупала им на всю улицу.

– С четверть часа, если повезёт, – ответил Штернер.

– С четверть так с четверть, – ответил Никифор. – Сосну малость… Всю ночь ребятёнок спать не давал. Простыл, сердешный…

Штернер поглядел по сторонам. Улица была почти пуста. Лишь несколько фигур мелькнули в снежной дымке. Из труб над заснеженными крышами вился к сияющим небесам беспечный печной дымок.

– Пойдёмте… – позвал он Татьяну.

Та стояла, ни жива, ни мертва.

– Боитесь?

– Боюсь… – ответила еле слышно.

Он взял девушку за руку, и вместе с ней двинулся к чугунным воротам.

По-морозному затрещал под ногами снег. Где-то во дворе, за витыми прутьями запертой калитки, залаяла собака. Не успели молодые люди подойти к ограде, как из заднего двора появился седой бородатый старик, видимо, дворник, в наброшенном на плечи старом овечьем тулупе. Не отперев калитку, молча поглядел исподлобья на незваных гостей.

– День добрый! – улыбнулась ему Татьяна.

– Чего желают господа? – строго спросил он.

Гости переглянулись:

– Мы к Пушкину, – официальным тоном объявил Штернер. – К Александру Сергеевичу.

Но дворник и на этот раз не спешил отпирать засов. За домом продолжался надрывный собачий лай.

– Цыть, Цезарь! – крикнул он жёстко. Собачий лай оборвался, превратившись в нетерпеливое поскуливание.

– Нет его здесь! – наконец ответил старик.

– А скоро ли будет? – поинтересовался Штернер.

– Кто ж его знает, барин? Четвёртый год, поди, как здесь не живёт.

– Как не живёт?! – изумлённо воскликнул Атаназиус.

– Уехали они с женой из Москвы. С тех пор ни разу не приезжали…

– А куда уехали?… – в растерянности спросил Штернер.

– Об этом мне не докладывали… Может, фрау Анхель в курсе…

– Кто это фрау Анхель?

– Анна Гансовна, наша экономка.

– А можно её увидеть?

– Чего ж нельзя?… Входите! – разрешил на это раз дворник, отпирая калитку. – Вы кто, прошу прощенья, будете?

– Скажите, что книгоиздатель Атаназиус Штернер из Германии… Со своей невестой.

Татьяна тут же вспыхнула, но осознав неопределённость ситуации, смолчала.

Впустив гостей во двор, дворник запер калитку и провёл их к особняку.

– Ждите, передам…

А сам скрылся за тяжёлой дубовой дверью парадного подъезда. Над низким крыльцом висел, будто в воздухе, изящный металлический навес, сплетённый по бокам из витых чугунных прутьев.

Рядом с подъездом сидел у собачьей будки на цепи рыжий лохматый пёс с добродушной мордой – настоящий «дворянин» дворянской усадьбы. Увидев гостей, он гостеприимно завилял пушистым хвостом и уже залаял повеселее.

– Свои, Цезарь! – успокоил его Штернер.

Татьяна достала из дорожной котомки остатки пирога и бросила их псу.

Тот обнюхал угощение, но не поспешил его съесть, а улёгся рядом на снег и только тогда распробовал.

Со всех сторон просторный дом окружал небольшой уютный сад, припорошенный инеем. Деревьев было много, а вдоль ограды белели ягодные кусты. Внутри сада, у резной беседки, в которой наверняка летом хозяева пили самоварный чай и вели светские беседы с гостями, стояла снежная баба – с картофельным носом, глазами-углями, закутанная в деревенский платок, из-под которого торчала прядь волос из пакли.

– Какая смешная! – рассмеялась Татьяна. – Мы в своём дворе, в Вязьме, тоже лепим такую же каждую зиму. А у вас, в Германии, снежных баб лепят?

– Там лепят снеговиков, – ответил Атаназиус, – с огурцом вместо носа. Иногда с усами и бородой, с тростью или зонтом в руке, но обязательно в котелке.

Татьяна обвела взглядом дом и флигель:

– Хорошие хоромы у Александра Сергеевича! Большие, просторные!

– И тёплые, наверное, – согласился с ней Штернер, обивая от холода один носок сапога о другой.

– У поэтов должны быть тёплые дома, – сказала Татьяна.

– И не только у поэтов, – добавил он.

Чего не знали наши герои, так это то, что сии «хоромы» принадлежали не Пушкину, а отставному чиновнику, прапорщику, карачаевскому предводителю дворянства, а также губернскому секретарю Никанору Никаноровичу Хитрово и его супруге Екатерине Николаевне, урождённой Лопухиной.

На первом этаже жила экономка фрау Анхель. Сам же Пушкин когда-то снимал весь второй этаж.

В книге маклера Пречистенской части Москвы Анисима Хлебникова сохранилась даже запись той сделки.

…«1831-го года января 23-го дня, я, нижеподписавшийся г-н десятого класса Александр Сергеев сын Пушкин, заключил сие условие со служителем г-жи Сафоновой Семёном Петровым сыном Семёновым данной ему доверенности от г-на губернского секретаря Никанора Никанорова сына Хитрова в том, что 1-ое нанял я, Пушкин, собственный г-на Хитрова дом, состоящий в Пречистенской части второго квартала под № 204-м в приходе ц. Троицы, что на Арбате, каменный двухэтажный с антресолями и к оному прилежащему людскими службами, кухней, прачечной, конюшней, каретным сараем, под домом подвал, и там же запасной амбар, в доме с мебелью по прилагаемой описи сроком от вышеописанного числа впредь на шесть месяцев, а срок считать с 22-го января и по 22-е июля сего 1831-го года по договору между ними за две тысячи рублей государственными ассигнациями, из коей суммы при заключении сего условия должен я, Пушкин, внести ему Семёнову, половинную часть, то есть тысячу рублей ассигнациями, а последнюю половину по истечении тех месяцев от заключения условия, принять мне, г-ну Пушкину дом со всеми принадлежностями и мебелью по описи 6-е в строениях, занимаемых мною Пушкиным, выключаются комнаты нижнего этажа дома для жительства экономки и приезда г-на Хитрова. К сей записи 10-ого класса Александр Сергеев сын Пушкин руку приложил».

…Сюда же, в дом Хитрово, Александр Сергеевич привёз свою молодую жену – красавицу Наталью Николаевну. А за день до свадьбы здесь же прошёл «мальчишник» с участием ближайших его друзей. Приглашёнными были: брат Лёвушка, поэты – Денис Давыдов, Николай Языков, Евгений Боратынский и Пётр Вяземский с одиннадцатилетним сыном Павлом, которого очень любил Пушкин, называя его «распрекрасный мой Павлуша», а ещё издатель Иван Киреевский со своим отчимом Елагиным и композитор Алексей Верстовский, а также коллекционер, меценат и покровитель искусств поручик Лейб-Кирасирского Её Императорского Величества полка в отставке – Павел Нащокин.

Вяземский под дружеский хохот читал, сочинённые здесь же на мальчишнике, стихи:

 
– Пушкин! завтра ты женат!
Холостая жизнь прощай-ка!
Обземь холостая шайка!..
 

Сам же А. С., как вспоминали его друзья, «был необыкновенно грустен и говорил стихи, прощаясь с молодостью»…

 
«В начале жизни школу помню я;
Там нас, детей беспечных, было много;
Неровная и резвая семья…»
 

Читал он и другие свои стихи, которых после никто и никогда больше не видал в печати.

Зато назавтра, 18 февраля 1831 года, в день своей свадьбы, что состоялась сразу же после венчания в Храме Большого Вознесения у Никитских ворот, Пушкин был шумен, весел и очень счастлив.

…Штернер и Татьяна подождали у парадного подъезда совсем недолго.

На крыльцо выкатилась невысокого росточка энергичная дама с пухлым лицом и добродушной улыбкой.

– Guten Morgen! – сказала она по-немецки. – Ich bin eine Haushälterin Herren Chitrowo. Und mein Name ist Angel Koch.

По-русски это звучало так:

– Здравствуйте! Я экономка господ Хитрово. А зовут меня Анхель Кох.

– Wie Sie aus Deutschland, – продолжила она, – Herz und Zastučalo als Starling im Frühjahr Fenster gehört…

Что в переводе означало:

– Как услышала, что вы из Германии, сердце вовсю застучало, словно скворец в весеннее окно…

Как все пожилые немки, фрау Анхель была очень сентиментальна.

Атаназиус представил себя и Татьяну и попросил говорить по-русски, так как Татьяна не знает немецкий язык.

Это немного расстроило пожилую экономку, зато имя девушки вызвало у неё искренний восторг.

– Татьяна! Настоящее пушкинское имя!

Говорила фрау Кох по-русски, почти с таким же акцентом, что и Штернер. И тут же вновь произнесла по-немецки, чтобы не понял сторож:

– Entschuldigen Sie mich, Kollegen, dass Sie Kuzma House eingeladen! Es geht – Mann! Komm schon, bitte!

– Простите, господа, что Кузьма не пригласил вас в дом… – вполголоса перевёл её слова Атаназиус Татьяне. – Что с него возьмёшь – мужик! Входите, прошу вас!

Гости нерешительно переглянулись.

– Спасибо за гостеприимство, фрау Анхель, – промолвил Штернер. – Но у нас к вам всего один вопрос – как и где можно найти господина Пушкина…

– Все вопросы потом! – тоном, не терпящим возражений, произнесла экономка. – А сейчас, прошу ко мне!.. Кузьма, попридержи двери!

Дворник легко распахнул тяжёлую дубовую дверь.

Не желая показаться невоспитанным, Атаназиус обернулся к Татьяне:

– Что ж, зайдёмте! Ненадолго…

Она прошла в дом первой, за ней экономка, за ними сам Штернер. Последним вошёл Кузьма, крепко хлопнув за собой дверь.

Гости очутились на первом этаже главного дома. Молчаливая горничная помогла им снять верхнюю одежду, повесив пальто с беличьим полушубком на вешалку в виде оленьих рогов. Специальной метёлкой смела с их обуви снег.

– Ах, какая вы хорошенькая! – сразила Татьяну экономка, отчего та моментально покраснела.

Она, и вправду, выглядела с мороза очень миловидной, даже по-своему красивой – большие синие глаза под чёрными бровями на нежном, румяном с мороза лице, обрамлённым строгой причёской из тёмных волос.

– Прошу в залу! – радушно промолвила фрау Кох и повела гостей за собой.

Гостиная была большая, уставленная высокой грубой мебелью, словно из средневекового замка. Как потом выяснилось, эту мебель экономка привезла с собой «из фатерлянд». Повсюду громоздились разные статуэтки, изображавшие пастухов и пастушек. В больших и маленьких вазах пылились бумажные цветы. На стенах, в деревянных и бронзовых рамках, висели литографии городских пейзажей. На столе лежал раскрытый молитвенник на немецком языке.

– Садитесь, прошу вас! – улыбнулась экономка. – Вот с утра читаю молитвы… Я ведь прихожанка лютеранской церкви на Гороховом Поле…

Гости присели с хозяйкой в кресла, вплотную придвинутые к горящему камину.

– Значит, это вы приехали из Германии? – экономка глянула на Атаназиуса.

– Я, – ответил Штернер, что по-немецки прозвучало и как – «да».

– И где вы там жили? – не спуская улыбку с поводка, продолжала пытать его фрау Анхель.

– В Берлине.