–Тебе говорили, садись за наши столы, а ты делал вид, что не слышишь.

Он подошел вплотную.

Я съежился, но удара не последовало.

–Полтора!

Сгибаю ноги в полу-приседе.

–Значит, ты утверждаешь, что у тебя всё в порядке с дисциплиной? -спрашивает мл. сержант Г. Киваю.

–Вот, завтра и увидим. Будешь делать всё, что скажем. Если не будет косяков-может быть тебя простим, но учти, тебе придется постараться. Завтра не заставляй нас искать тебя, сразу после завтрака подходи.

–Понял? – добавляет Молгунов, видя моё молчание.

Киваю, тяжело дыша, чувствуя, как наливаются тяжестью ноги, которые и так болели после кача прошлых ночей.

–Тогда иди.

–Стой! – Дедов, шатаясь подходит ко мне. – Стой смирно.

Он подпрыгивает и в воздухе ногой пытается ударить меня в грудь, но лишь смазано попадает в плечо и мешком падает на пол.

Все гогочут, кроме меня, Влада и Отца, что пьяно смотрел куда-то в пустоту.

–Нужно сначала научиться балансом управлять. – снисходительно улыбается лежащему на полу Дедову Фахылов. -А вообще эти прыжки, вертухи-показуха. Удар с места в устойчивой поступи всегда сильнее и опаснее.

Дедов, встаёт, потирая копчик.

–Стой смирно! – орёт он мне. -Ща вертуху попробую!

Он сгибает ноги, будто собирается прыгнуть, делает кривой разворот и бросает по дуге в меня прямую ногу. Теряет равновесие на пол пути и снова падает мне под ноги.

Молгунов, мл. сержант Г, Тыхтамышев гогочут.

Отец мрачно пьяно смотрит на меня, не моргая.

–Вас всех пидарасов ебать надо.-говорит он не понятно кому.

Дедов встает.

–Заебал иди от сюда. – он разворачивает меня и отвешивает поджопник.

Выхожу из сушилки с мыслью, что лучше получить вертуху в голову, чем пинок под хвост.

Захожу в темный кубарь.

В конце, между шконок, узкоглазые кого-то прессуют.

Слышу шлепки, стоны. Залезаю на шконку.

Заходит Влад, будит Точилкина и ведёт его в сушилку.

Я засыпаю, мечтая не проснуться.

23-го нет никаких построений.

Дежурный офицер дрыхнет, ушёл или вообще умер, мы не знаем.

С самого утра в конце кубрика Дедов, Молгунов и Тыхтамышев, сдвинув табуретки, организовывают стол «для своих», полный водки и простейшей закуски.

Перед завтраком Чепчик подходит ко мне.

–N-ов, дай телефон позвонить, а то я свой сдал ротному, чтобы не отжали.

–У меня нет.

–Знаю, что есть. Ну дай, хочу маму услышать, праздник же.

–Хуй с тобой, только никому не отдавай.

Протягиваю ему тяжёлый кнопочный телефон.

После завтрака Чепчик вылавливает меня.

–Слушай, ты извини…

–Что? – я уже примерно понимаю, что случилось.

–Ко мне Алиев подошёл, спалил трубу, спросил чей это телефон. Я, чтобы он отъебался, сказал, что эта мобила старослужащего, он сказал мне позвать этого «старослужащего» в сушилку и забрал трубу. Он ждёт.

Я медленно закрываю глаза, сдерживая порыв уебать Чепчику.

–Блять, удружил. Сука, нахуя я с тобой связался.

–Ну извини.

–Да что мне твоё извини? Мне сейчас надо разгребать твою тупость, а тебе похуй.

Чепчик молчит.

–Идём.

Заходим в сушилку.

Алиев стоит с моим телефоном в руках.

Рядом Джамбеков, Исламов и Мамедов.

–N-ов.-тихо говорит Алиев. – Тут говорят, что ты старослужащий?

Смотрю ещё раз на Чепчика.

–Иди от сюда.-говорю я.

Тот даже рад сбежать и быстро покидает сушилку, хлопнув дверью.

Мне страшно. Вспоминаю, как он избивал Зайцева… Жестко, беспощадно.

Они молча на меня смотрят. Делаю вдох, медленный выдох.

–Слушай, Али. Я ему дал телефон, чтобы он позвонил семье. Я не просил говорить, что эта труба принадлежит старослужащему. Мой косяк лишь в том, что я доверился не тому человеку. В твоей власти избить меня за это или нет, я это понимаю. Потому, решать тебе.

Я смотрю Али в глаза. Я готов, что меня сейчас будут калечить, унижать или требовать выкуп за телефон.

Алиев около минуты смотрит молча на меня. Вдруг, он, ухмыляется и подходит ко мне вплотную, сует мне в руку мобилу.

–Чтобы больше такого не было.-и выходит из сушилки.

Покидаю её и я, чувствуя на себе недовольные взгляды Джамбекова, Исламова и Мамедова.

Весь этаж наполняется хаосом и ужасом.

Шагая по коридору, отовсюду слышны крики, звуки ударов, стоны.

Ко мне постоянно подскакивают сослуживцы моего призыва и просят, кто деньги, кто сигареты, которые им надо достать в течение часа.

Я стараюсь не попадаться на глаза нежелательным личностям, особенно тем, с которыми был ночной разговор в сушилке.

Моя маскировка проста – не засиживаюсь на месте больше двадцати минут, а во время перемещений делаю озадаченное лицо и быстрый шаг, будто уже нагружен кем-то и спешу это выполнить. Достаточно долго, почти до обеда, эта маскировка канала, пока не…

Захожу в бытовку. Созваниваюсь с Хлопушкой.

Разговор не клеится. Я не хочу говорить о себе, потому что кроме дерьма рассказать нечего, но и слушать о её делах не хочу, так как это причиняет мне боль. Пленному тяжело знать, что есть другая жизнь. В процессе ругани она называет меня по фамилии.

–Что N-ов? – ору я в трубку и тут в сушилку влетает дневальный.

–О, N-ов! Вот ты где! Тебя там ждут! В конце первого кубрика.

Я тяжело вздыхаю.

–Ну вот началось.

–Что началось? – спрашивает Хлопушка.

–Лучше тебе не знать. Давай пока, не знаю когда выйду на связь и выйду или вообще.-кладу трубку.

Иду с дневальным к кубрику.

–Вот! Привел! – услужливо заявил он Молгунову, пьяно-расслабленно лежащему на шконке. -Молодец, пиздуй. -отмахивается он.

Дневальный уходит.

Я стою и жду.

Молгунов будто не замечает меня. Берёт с табуретки стакан водки, выпивает.

–Ништяк, да, Илюха?-спрашивает он.

–Ага. – откуда-то сзади голос Бритнева.

Смотрю влево на соседний ряд шконок. Там пируют «восточные», между ними Отец.

–Ебать их будем. Да, эй, шлюха? -Отец громко спрашивает.

– Да…-слышу чей-то тихий дрожащий голос из-под шконки и у меня бегут мурашки по телу.

–N-ов. Ты значит решил хуй на нас положить? – Молгунов, наконец обращается ко мне.

–Нет. Просто у меня дела были после завтрака.

Он зевает, садится на шконке.

–Нагнись, кое-что скажу тебе.

Нагибаюсь, прекрасно понимая, что будет подстава. Молгунов резко бьёт мне кулаком в пах, хватает меня за голову и три раза бьёт лбом о угол тумбочки. Отшагиваю, прижимаю ладонь ко лбу и чувствую, как меж пальцев течет что-то тёплое.

–Сел, нахуй! – говорит он мне.

Сажусь на табуретку, рядом со шконкой, на которой развалился Бритнев.

–Залупистый ты, я это чувствую. – улыбается Молгунов.

-Что-то крови много. – говорю я, чувствуя, как капли стекают уже на глаза. – Надо бы умыться, а то испачкаю…

–Пошел на хуй! – орёт резко сбоку Бритнев и бьёт меня ногой в голову.

Он садится на шконке, хватает меня, стаскивает с табуретки и прижимает к боковине шконаря.

–Вы, суки, вообще ахуели! – обдаёт перегаром меня он, глядя абсолютно мертвыми глазами.

-Э..не…

-Думаешь вам хуево? Вы даже не знаете, что с нами тут было! Вы щенки и слабаки, только ныть можете, суки, ненавижу вас!!!

На последних словах Бритнев принимается вколачивать мне в грудь тяжёлые удары. Снова и снова, пятый, десятый. Бритнев бьёт исступленно, как обезумевший. Я ощущаю, как грудь моя горит, но одновременно, чувствую, что вот-вот не выдержу и врежу ему по морде. Просто врежу так, чтобы изуродовать его пьяное деградированное от водки и злобы лицо, я почти на грани…

Ещё два удара в грудь. Я почти не выдерживаю, но тут он резко переводит на хук в челюсть и от удара я слетаю с кровати, слыша только свист в ушах.

Пытаюсь встать, но получаю удар ногой по лицу.

-Иди от сюда на хуй! – орёт Бритнев.

Встаю, выхожу из кубрика. Иду в туалет.

Прохожу по коридору мимо сослуживцев и они смотрят на меня глазами, полными ужаса.

Все моё лицо залито кровью из рассечения, а я сам… улыбаюсь, дабы не проронить лица, хотя в душе, мягко говоря кошки скребут.

-Ебать, они нас убивают. – слышу чей-то отдалённо знакомый голос.

Захожу в туалет, смотрю на своё окровавленное лицо.

-Это тебя кто? – слышу сзади голос Алиева.

-Упал, ударился о тумбочку.

-Ты мне эти сказки не говори, нет. Говори, кто?

Молчу.

Заходит Молгунов.

-N-ов, кто тебя так? – спрашивает он.

-Упал, о тумбочку ударился.

-Мда, тебе надо быть осторожнее солдат. – Молгунов идёт к кабинкам.

-Это ты? – Алиев обращается к нему..

-Да.

-Нахуя?

-А чё?

-Нахуя беспределишь?

-А твои чё беспределят? Ебать Али, я не вкуриваю, чё ты, вдруг, правильного включил?

-Ты долбаеб, раз не понимаешь. Мы-другие, а вы один народ, а ты ебашишь своих и доволен от этого. Мы ебашим ваших и тебе нормально. Узкоглазые ебашат вас-тебе похуй.

-Меня никто не ебашит. N-ов и прочие чмошники – это не я. Им полезно, сильнее станут, а кто сломается – изначально слаб.

-Ебанутый ты. Даже мы со своими молодыми так не обращаемся, заметь. Вы очень скотского отношения друг к другу. Это единственная беда ваша, а все остальное-её последствия.

Молгунов смотрит удивлённо на Алиева.

-Ты чё, Али? Иди бухни водки лучше, развёл тут философию.

-Сам иди бухай, это всё что ты можешь. – брезгливо ухмыльнулся Али, перевел взгляд на меня, вышел.

Я умыл лицо, лоб, достал кусок ткани из кармана, приготовленный для воротника, прижал ко лбу.

Выхожу из туалета, иду в бытовку, вижу Петрова со сломанным носом и решаю уйти в другое место.

Чуть позже ко мне прямо на центральном проходе подходят Бритнев и Молгунов.

-Ты ещё ремень и свои косяки не отработал.-говорит Молгунов.

-С тебя бабки.-добавляет Бритнев. – Пятьсот рублей.

– У меня нет денег.

Получаю тяжёлый удар в голову от Бритнева, падаю.

-А теперь? – уточняет Молгунов.

-Нет, что-то не появилось.

-Он ещё ёрничает.

Бритнев бьёт меня ногой по ребрам.

-Ну?

-Хоть что делайте. Ничего не получите, потому что у меня ничего нет. Я живу на другом конце страны и денег мне не присылают, да и просить не буду. Убейте, пожалуйста, просто уже меня и всё. Я правда этого хочу.

Они стоят надо мной около минуты… и молча уходят.

Встаю с пола.

Не знаю куда идти.

Везде пиздец.

Хочется просто лежать здесь, пока не затопчут.

Мимо проходит Дайнеко с пустыми глазами и полуоткрытым ртом и я вспоминаю, что это его голос звучал из под шконки, где сидел Отец с узкоглазыми.

-Отправь скорее мне, мам! Мне очень надо! – орёт в трубку Сорокин, проходя мимо.

Я иду по коридору роты, слыша боль и страдания людей, видя ужас в их глазах…

Ночью нас не будят.

Все отрубились: кто от недосыпа, кто от алкоголя.

Но меня будит другое, – желание помочиться.

Хромая, иду в туалет.

Захожу и застываю от увиденного.

Возле раковин стоит на карачках Котлованов и воет, как животное.

Над ним Джамбеков и Кабанов, своими габаритами, оправдывающий фамилию.

–Языком, я сказал, берцы мне почисти э. – орёт Джамбеков.

-А потом и хуй нам отполируй. – гогочет Кабанов.

Я застыл, чувствуя, как во мне что-то ломается.

-Да вы тут совсем ёбнулись. – вылетело у меня изо рта и они меня только заметили.

-Чо сказал, э! – Джамбеков орёт. -Ну-ка давай сюда к нему спускайся!

Кабанов двинулся на меня.

Я сделал несколько шагов назад и, глядя в глаза Кабанову, Джамбекову, Котлованову,-услышал щелчок в голове, в районе висков.

Сам того не понимая до конца, неожиданно для себя, кричу и бросаю кулак в голову Кабанову.

Тот кило на двадцать меня тяжелее, но настолько не ждал от меня удара, что от моей плюхи он моментально падает на жопу в нокдауне.

Странное помутнение накрывает меня, одновременно с градом ударов от Джамбекова. Пропускаю три поставленных удара и моё тело поглощает легкость.

Я несусь на врага и мы сходимся в обоюдном размене ударами.

Он выше и крупнее меня, к тому же кандидат в мастера спорта по рукопашному бою, потому я много пропускаю и не могу дотянуться до него, за исключением пары скользящих ударов, задевших его скулу.

Но тем не менее продолжаю драться и напирать.

Начинаю плыть от полученного урона и тут же получаю удар ногой в грудь.

Теряю равновесие, спотыкаюсь обо что-то, то ли Котлованова или ногу Кабанова и падаю.

Понимая, что падение для меня означает поражение, пытаюсь перебирать ногами, но делаю только хуже: правая нога становится под неестественным углом и упав, чувствую боль в ней, даже несмотря на пыл драки.

Джамбеков окунает в меня берцы, целясь то в голову, то в корпус. К нему присоединяется Кабанов.

Пропускаю сильный удар в лицо, плыву и теряюсь.

Прихожу в себя, когда в туалете пусто.

Пытаюсь встать, забыв про ногу и тут же кричу от боли, падаю на пол, забрызганный пятнами моей крови.

Правая стопа как каменная.

Похоже, перелом.

На карачках выползаю из туалета, иногда облокачиваясь на стену и зачем-то ползу обратно в кубрик.

Дневальный смотрит на меня-ползущего, с капающей с лица кровью, глазами полными ужаса.

Примерно за час доползаю до кубрика, облокотившись на одну ногу встаю, и кое-как забираюсь в свою шконку.

На следующее утро меня, неспособного даже идти в строю, нехотя увозят в госпиталь, в травматологическое отделение.

Чему я рад, – несколько дней провести вне ада.

При этом, я понимаю, что весть о инциденте в туалете и «борзом русском срочнике» разнеслась по роте и меня ждут, чтобы сломать…