Командование Императорской армии Японии великодушно разрешает заключённым готовить в домах, заниматься рукоделием, с разрешения командования – собираться для проведения религиозных обрядов, праздников и иных массовых мероприятий. В лагере будет действовать самоуправление под надзором администрации. Заключённые должны приветствовать японских солдат поклоном под углом 45 градусов и офицеров под углом 90 градусов.

Наш ежедневный рацион состоял из риса. К нему добавлялась пара ложек рагу, или горстка рыбных костей с редкими вкраплениями мяса, или самое отвратительное – вонючая креветочная паста.

– Пять процентов риса – лучше, чем сто процентов ничего, – шутил Николас. Но через неделю у него, как и у большинства заключённых, начались сильные боли в животе. Несколько правдолюбцев, рискуя понести наказание, обратились к лагерному начальству с жалобой, но им объяснили, что интернированный съедает в день ровно столько же, сколько японский солдат.

Николас как-то позвал нас с Бетси в гости и подвёл к распаханному квадратику земли, откуда торчали небольшие ростки.

– Вуаля! Семечки из консервированных помидоров, оказывается, неплохо прорастают!

Бетси присела на корточки и принялась разглядывать побеги.

– Откуда такие способности?

– Я работал на метеорологической станции Королевской обсерватории, мы там чего только не выращивали, сидя в горах неделями.

– Ого! – присвистнула Бетси, – Рыцарь Ланселот предсказывал погоду?

– Предсказывал. И отправлял сводки морякам и в газету. А Вы?

– Я работала в «Лэйн Кроуфорд». Одевала богатеньких дамочек в роскошненькие наряды.

– Ах вот почему Вы так элегантны даже в лагере, леди!

Несколько помидорных побегов переехали в наш огород, который мы с Бетси вскопали за домом. Посадили всё, что можно было добыть на обеде – куски моркови и сладкого картофеля, корешки кинзы и много семян помидоров.

В домах, где прежде жили охранники тюрьмы, нашлось несколько швейных машинок, и Николас выменял одну из них на свой портсигар и подарил Бетси.

– Боже! Что Вы хотите за это сокровище, Ланселот? Только душу не просите, её у меня нет.

– Это – мой рыцарский дар, леди. Но я не так бескорыстен, как может показаться – у меня всего две рубашки, и скоро они придут в негодность. Рассчитываю на Ваше полное понимание.

Бетси прекрасно шила и перешивала ветхую одежду, а я делала вышивку по её задумкам, вышивать меня научили рано. Вещи мы могли обменивать на еду или продавать. Торговые операции в лагере запрещались, но японцы закрывали на это глаза, а охранники и сами приторговывали, доставляя из города сигареты, продукты, нитки, иглы.

Поначалу никто не верил, что наше заключение продлится долго, но, когда стало очевидным, что освобождение не при дверях, люди успокоились и принялись устраивать жизнь кто как мог. В очищенном от грязи и завалов главном здании наладили школу, профессора университета читали лекции для взрослых, артисты ставили спектакли, пасторы совершали богослужения и скрепляли браки. Жильцы, квартировавшие в крыльях главного здания, пытались изгнать оттуда хоровой кружок, но победила музыка.

В нашем классе было 12 человек, «дети беспечных родителей», как называла нас учительница. Заботливые родители вывезли своих детей в эвакуацию до начала войны. У меня был русский друг Мишка, сын полицейского. Его семья, как и наша, переехала из Шанхая, отец поступил на службу в полицию и получил британское гражданство. Всю семью из четырёх новоиспечённых британских душ интернировали в лагерь. А дядя Мишкин остался на свободе, ему паспорт с королевским гербом получить не удалось, и теперь он, наверное, радуется.

Николас однажды достал сигаретную пачку, и я увидела, что вся она размечена столбцами мелких цифр и букв.

– Наблюдения за погодой, не могу без этого. Вот это – осадки, а здесь – направление ветра, а самое интересное начнётся в тёплый сезон – тайфуны. Обожаю тайфуны!

– Они ведь опасные.

– В этом и вся прелесть. Сначала ты ощущаешь, что воздух уплотнился, словно множество мелких капель встало плечом к плечу. Ветер пахнет по-новому – далёкими морями, чужими странами, и вся природа начинает нервничать, как малый ребёнок, – вспыхнет солнце, а через минуту закапает дождь, и опять солнце. И вот – пришёл чужестранец, завоеватель, ловкий охотник-великан. Вздыбил воду, повыдёргивал с корнем деревья, ободрал листья и растёр их в клочки. И ты смотришь на этот сумасшедший дикий танец, от которого у тебя ноет на сердце, и понимаешь: вот это и есть – жизнь! – Николас махнул рукой, задел пустую жестянку, и она прогрохотала по полу.

– Да Вы, – страстный человек, Ланселот, – в дверях, прислонившись головой к притолоке, стояла Бетси и улыбалась, мы не заметили, как она пришла. Она сняла косынку, повязанную вокруг головы, и растрёпанные светлые кудри упали на загорелый лоб. Она была очень красива в этот момент в своей защитного цвета рубашке, перешитой из гимнастёрки, с вышитой слева на груди волной.

Наступил май, жаркий и влажный. Целыми днями мы шили на заказ шорты и майки. Пришла Карин с отрезом лёгкой материи и стала предлагать его Бетси.

– Что-то подозрительно дёшево ты отдаёшь этот шёлк, Карин.

– Только тебе по такой цене и предлагаю на добрую память. Нас ведь скоро освобождают, куплю себе новый.

– Да ладно, – усмехнулась Бетси. – Нас уже полгода освобождают.

– Не вас, британцы остаются в лагере. Американцев.

Машинка Бетси остановилась.

– Представь, как повезло той англичаночке, что обвенчалась в воскресенье с нашим парнем! Поедет на свободу, в Америку.

Бетси стала часто пропадать на другой стороне полуострова в квартале, где раньше жили охранники тюрьмы, а теперь – американцы. Комнаты здесь были теснее и кишели клопами, но людей в них жило меньше, а Карин с мужем и вовсе роскошествовали вдвоём. Николас не переставал удивляться, неужели Бетси сдружилась с Карин так, что встречается с ней ежедневно?!

Днём мы работали, а к вечеру Бетси убегала, от неё пахло духами. Возвращалась домой без нескольких минут девять; а однажды и вовсе не пришла ночевать. Всю ночь я воображала, как её схватили японцы за нарушение комендантского часа или убили безымянные мертвецы, но она вернулась к завтраку в прекрасном настроении.

Как-то я застала на кухне сцену – перед вечерним выходом Бетси вытащила из-за шкафа консервную банку с мясной тушёнкой.

– С ума сошла! Это же ваш запас на чёрный день! – всплеснула руками соседка.

– Я закрепляю у него рефлекс: Элизабет Хантер – праздник.

– Смотри, не прогадай, Бет. Попользуется тобой, да и только.

– А я свои капканы расставляю грамотно.

Летом, под наблюдением охраны, нам позволили спускаться к пляжу в Твидовой бухте. Купаться ходили все, кто не ленился преодолеть несколько десятков ступеней. Воскресным днём на пляже мы с Николасом строили песчаную метеорологическую станцию; он соорудил башню и приспособил бечёвки, на которых поднимались специальные знаки, отображавшие силу тропического циклона.

«Сильный ветер и вихри с юго-востока», – объявлял он, и я поднимала за верёвочку перевёрнутую букву «Т». «Штормовой ветер с северо-запада. Нет, Айрин, треугольник углом вверх, а не вниз».

Я увидела, как по ступенькам к пляжу медленно спускается Бетси с худым и низкорослым пожилым мужчиной.

– Ой, Бетси с каким-то дедушкой.

– Дедушкой? С женихом!

Я рассмеялась, а Николас повернулся лицом к морю и начал с силой бросать в воду камешки.

Минуло несколько дней, Бетси вернулась домой рано, не сказав никому ни слова, бросилась на свою кровать лицом к стене, накрылась с головой одеялом и пролежала целые сутки, не издав ни звука. Мне было страшно, я подходила к её кровати и подолгу стояла рядом, а потом ложилась на свою и лежала, глядя в потолок.

Вечером следующего дня пришёл Николас, принёс поесть, присел на краешек кровати и начал нежно тормошить Бетси за плечо, раскачиваясь и читая нараспев:

 
Ставан был упорный малый,
Скажем мы ему спасибо,
Что он дал коням напиться
И помчался за звездою,
В той ночи, во тьме холодной,
Звёзды радостно мерцали.
Два коня в пятёрке были
Рыжими, скакали живо,
Знали, что бежать им нужно
За звездой, что ярко светит.
 

Бетси затряслась и всхлипнула, совсем как девчонка: «Не могу! Я больше не могу здесь!» А Николас смешно возвысил голос:

 
«Так вставай, петух мой старый,
Пой же, если это правда»,
И вскочил петух безглавый
Прокричал он горлом утро.
В эти радостные святки,
Пьём за петуха и радость,
И за всех людей хороших,
И за тех коней, что мчали
Ночью Ставана Святого…
 

Николас, едва касаясь, гладил рыдающую Бетси по волосам. Брюки на коленках у него вытянулись, и из скукоженной гармошкой штанины торчала тощая щиколотка в огромном самодельном башмаке. Бетси вскочила, обхватила Николаса за шею, выставив свои костлявые локотки, и долго плакала, пока он укачивал её и повторял: «Ну, всё. Всё».

Наутро больше тысячи человек запрудили кладбище, откуда открывался вид на море и на два военных корабля, стоявших на рейде под американским флагом. Вместительные шлюпки и катера, гружённые до отказа, увозили с пристани интернированных, теперь свободных, американцев. Бетси среди провожающих не было. Её пропуск в Америку уплывал домой к жене и детям.

Однажды утром Бетси побежала знакомиться с новой партией заключённых – медиков и инженеров, которых японское командование держало на службе в городе.

– Смотри, Айрин, кого я тебе привела!

В дверном проходе стоял высокий мужчина. Ему пришлось слегка нагнуться, чтобы войти к нам в комнату:

– Здравствуй, Ирина! Меня зовут Александр, – произнёс он по-русски с акцентом и продолжил уже по-английски, – моя невеста – русская, мы познакомились в Харбине и перед войной переехали в Гонконг. Ты не знакома с Еленой Борисов?

– Можешь говорить с ним по-русски, Алекс немного понимает. И он может приходить к нам, чтобы не скучать по своей невесте, да, Алекс? – Бетси сияла.

Александр стал часто у нас бывать. На свободе он служил врачом, и в лагере сразу поступил на работу в лазарет. Он научил нас заваривать иголки австралийских сосен, источник витамина С, и приносил к чаю то бисквит, то сахар, то кусочки затвердевшего шоколада с белым налётом. – С врачом мы не умрём от голода, – смеялась Бетси и в благодарность чинила Александру одежду. Он сначала отговаривался, что проживёт и с дырками на рукавах, а потом привык.

Как-то раз мы вернулись в комнату, получив на кухне тарелки утреннего риса, и увидели на столе шапку, накрытую тряпицей.

– Это ещё что? – нахмурилась Бетси.

Послышался тонкий писк, я подняла тряпку – в шапке сидел цыплёнок, крохотный желтоватый, как зимнее солнце, испуганный комочек.

– Боже! – завизжала Бетси.

Через минуту на пороге появился смеющийся Александр.

– Где ты его взял?! Айрин, мы должны расцеловать этого мужчину!

Целый день цыплёнок переходил из рук в руки. Прибегали соседи из других бунгало и просили подержать или просто посмотреть.

Зашёл Николас, и мы вдвоём долго болтали и наблюдали, как цыплёнок забавно путается в высокой траве.

– Надеюсь, Бетси не приготовит куриный пирог? – хмыкнул он. – Хотя, вряд ли, масла и сала в лагере не добыть.

– Ну нет, – засмеялась я. – Она его гладит и зацеловывает.

– Цыплёнка?

У врачей лазарета было много работы. А вечерами Александр заходил за Бетси и они шли гулять на кладбище. «Пойдём-ка навестим наших самых любимых соседей».

Мишка однажды засиделся у меня, мы нашли в библиотеке папку с фотографиями колледжа и рассматривали их допоздна.

– Ну я побежал, а то темно совсем, – засобирался он. – А Бетси где?

– На кладбище, думаю.

– На кладбище?

– Они с Александром по вечерам навещают могилы.

– Ну ты, Иринка, наивная! – засмеялся Мишка как-то нехорошо и покраснел.

– А что ещё можно делать в темноте на кладбище?

– Любиться! Все этим там занимаются.

Горячая волна ударила мне в лицо, и в ушах сильно зазвенело.

– Дурак! – крикнула я вдогонку. – У него есть невеста!

Перед Рождеством мы решили перемыть все окна в доме. Декабрь стоял тёплый и сухой, работалось весело, вспоминали рождественские песни.

– Только не «Тихую ночь», а то заснём и свалимся с подоконника. Давайте что-нибудь повеселее, «12 дней рождества».

Пели, путали слова, смеялись. Вечером сидели вдвоём в комнате с чистыми окнами и пили чай. Я встала, чтобы затворить створку, холодало.

– Как ты выросла, Айрин.

– Выросла?

– Да, смотри, это платье было тебе по колено, а стало почти мини. Ну-ка, повернись кругом.

Я повернулась, как в танце.

– А ты красивая. Аккуратненькая такая. Гладкие волосы, и профиль точёный, благородный. Не вертись, постой ровно. Ты точно не княгиня? И двигаешься красиво. Мишка в тебя не влюблён?

– Да нет! – я рассмеялась, а потом вспомнила последний разговор с Мишкой и покраснела.

– Ага! Краснеешь! Влюблён?!

– Бетси, ты любишь Николаса?

– Ланселота? Люблю.

– А почему не выходишь за него замуж? – выпалила я и осеклась. – Просто он такой хороший.

– Ты бы за такого вышла?

– Да.

– Эх, Айрин, выходить надо не за хороших, а за любимых! – Бетси обхватила меня за плечи. – Пойдём посмотрим, не видать звезды?

Это было последнее Рождество в оккупации. Все – и заключённые, и японцы – чувствовали, что война на исходе. В городе случались перебои то с электричеством, то с водой. Наш рацион сократился до горстки риса, и даже то, что территория лагеря превратилась в заросли томатов, не спасало от хронического недоедания и связанных с ним болезней.

К празднику получили посылки от «Красного креста» – сахар, чай, солонину, карамель, желатин, сардины, мыло. После обедни устроили большой стол для друзей, сделали себе короны из веток.

– Мы больше похожи на скелетов в День всех святых, чем на рождественских волхвов, – заключил Алекс.

Вспомнили, что ещё до ёлки в Англии было святочное полено, послали мужчин за поленом, раз ёлки нет. Подожгли его потом на улице и долго сидели в свете костра, пели песни. Пламя отражалось в начищенных стёклах и бросало тени на стену нашего дома, заросшую плесенью. Разыграли представление теней, много смеялись. Николас поднялся подбросить хвороста в костёр, и на стене выросла его тень.

– Ой, смотрите, Николас похож на человека без головы, – засмеялась я.

Он вздрогнул и обернулся, и все как-то неловко затихли.

– Пойдёмте в дом, – позвала Бетси.

В январе в небе над Гонконгом появились американские бомбардировщики. Завязались воздушные бои. Мы наблюдали и молились.

– Смотрите, какой дым!

– Это в Тайку.

– Японские склады горят! Молодцы ребятушки!

Недалеко от лагеря находилась пулемётная станция. «Они не имеют права держать огневую точку рядом с таким скоплением людей. На крышах должны быть начертаны белые кресты, чтобы лётчики распознали лагерь», – говорили сведущие.

В 8.15 утра 5 января мы завтракали, когда прогремел сильнейший взрыв. В доме повыбивало стёкла, предметы попадали со своих мест. Люди кричали. Мы выскочили на улицу и увидели, как пылает соседнее бунгало.

В те дни у Мишкиного папы было много работы, он вырезал надписи на четырнадцати могильных камнях.

Зарядили дожди, настроения ни у кого не было.

– Давайте сами выложим из камней белые кресты, – предложил Николас. – Пойдём-ка, Айрин, соберём камешков для вашей крыши.

Все спорили, что одного большого креста будет достаточно, чтобы лётчики не нанесли удар, но Николасу хотелось обезопасить наш дом. Мы с ним спустились к пляжу; я промокла под дождём и капризничала:

– Они, когда мокрые, – все серые.

– Ничего подобного, надо только сделать усилие, и тогда заметишь, как много белых вокруг.

Я делала вид, что присматриваюсь, а сама набирала любые, только бы скорее вернуться в дом. Николас смешно поскальзывался в своих неуклюжих башмаках с подошвой, сделанной из автомобильной шины, но собирал по-честному.

Наша крыша была слегка покатой, и камни можно было уложить между черепицей. Николас полез наверх.

– Айрин, сходи пока за кипятком, у меня зуб на зуб не попадает. Напоишь своего друга чаем.

– Вам из Дарджилинга или из Нилгири, сэр? – поинтересовалась Бетси.

– О, что Вы, леди, только с берега Стэнли, с вершин австралийской сосны.

– Ты там аккуратнее на своей вершине! Скользко.

За кипятком стояла очередь, я встретила Мишку, поболтали.

– Ну я побежал, а то у нас с отцом сейчас одна пара обуви на двоих, мои истёрлись и малы, а кожу найти не можем.

– Беги.

Чайник был тяжёлым, но от него шло тепло, согрелись руки и ноги. Над кустами показалась наша крыша с крестом, Николас успел закончить. Я поторопилась.

У дома стояла толпа. Я подумала – пришли посмотреть на крест, подошла поближе и увидела, что Александр накрывает брезентом кого-то лежащего на земле.

Брезентовый холмик получился совсем невысоким, можно было подумать, что там лежит что-то плоское. Справа из под грубой ткани торчала очень худая нога в огромном башмаке с подошвой из шины.

Дальше ничего не помню. Очнулась я через несколько дней в лазарете, рядом были Бетси и Александр. Бетси почему-то – в белом халате и косынке с красным крестом. Похудевшая, с ввалившимися глазами, красивая как-то по-новому.

– Иринка! Моя дорогая! – она целовала мои ладошки.

– Ты была здесь со мной?

– Да. Я теперь всё время буду здесь, – она указала на крестик на своей косынке. – Будешь помогать?

– Буду.

Когда я смотрела на неё, привыкая к новой, ещё незнакомой Бетси, она отводила глаза, словно боялась вопроса. А я хотела спросить, но тоже боялась. Наконец она решилась:

– Иринка, ты помнишь, что произошло?

Я покачала головой, боясь расплакаться.

– Хочешь увидеть, где его похоронили?

– Да.

– Там хорошо. На холме, море видать, как будто ты птица. Будет наблюдать свои тайфуны.

Я притянула Бетси к себе и заплакала. Первый раз с того момента, как потеряла родителей. Меня учили, что плакать при посторонних – дурная манера.

Александр всё это время стоял рядом:

– Я бы сказал, что тебе сейчас нельзя плакать, Иринка, но я рад. Мы думали, что эта девочка не умеет плакать, её заколдовали.

Уже много позже я узнала, что под койкой Николас хранил коробку с выцарапанной надписью: «День победы». Внутри лежали хорошие туфли, рубашка, брюки, галстук. В них и похоронили.

Три года время тянулось как нитка из новой бокастой катушки, разматываемой вручную. После смерти Николаса казалось, что катушку вставили в машинку, и она закрутилась как сумасшедшая.

В августе 1945-го японский император Хирохито объявил о капитуляции, об этом нам сообщили на общем сборе. Мы не понимали, чего ждать дальше. Японцы ходили угрюмые, часть лагерной администрации уехала в город, но из лагеря никто не уходил. За ограждением со стороны деревни толпились китайцы, местные рыбаки. Швыряли камнями в будку охраны, и им за это ничего не было.

А через пару дней в небе поднялся рёв самолётов. Американцы кружили над лагерем и выделывали такие трюки, что женщины и дети визжали. На нас полетели цветные парашюты – жёлтые, зелёные, красные – с едой, одеждой, лекарством. И тогда, когда у всех уши заложило от шума и охрипло горло переговариваться друг с другом, вдруг пришло осознание того, что мы победили. Закончилось.