Внезапно у него возникло спонтанное желание сжать руками голову монашки и втолкнуть пенис вглубь, прямо ей в глотку. Он пытался сдержать себя, но руки его и пальцы двигались сами по себе, помимо его воли. Пьеро хотелось коснуться кончиками пальцев ее шелковистых волос. И как только он это сделал, устоять уже не мог. Обеими руками мальчик ухватил Элоизу за волосы, затолкнул ей пенис глубоко в рот и тут же испытал оргазм. Ощущение оказалось настолько острым, что он так и не понял, хорошим оно было или плохим. Он так его испугался, как не боялся ничего раньше. Он понял только то, что легко мог бы заниматься этим всю оставшуюся жизнь.

Его пенис пульсировал у нее во рту. По всему его телу прошла дрожь, его качало, словно флаг на ветру. Элоиза поперхнулась и закашлялась. Потом мягко вытолкнула его наружу и сплюнула в ванну.

– Можешь возвращаться в постель, – сказала она.

Пьеро вышел из ванны. Он быстро вытерся и надел ночную рубашку. Потом, дрожа, на цыпочках быстро вернулся в кровать. За окнами шел дождь, превращавшийся в лед, когда капли достигали земли, – звук при этом был такой, как будто за Пьеро гналась сотня ребятишек. Ему было холодно, пришлось закутаться в одеяло, чтобы снова заснуть, придя в себя после странного сна наяву. Он даже не осознал, что именно они с сестрой Элоизой там делали. Раньше он вообще понятия не имел о том, что такое бывает. При этом он понимал, что произошедшее как-то связано с сексом.

Он был слишком юн, чтобы жениться на монашке. Она была обвенчана с Господом! Что бы сказал Господь, узнав о случившемся? Ведь Господь знает абсолютно все, поэтому Он наверняка знает и об этом. Почему же он так глупо поступил, обидев Господа? Он ведь считал, что ему в последнее время очень везет, потому что его не бьют, как других детей.

Он плакал в подушку. Он не знал, почему плачет. На следующий день он заплакал, взглянув на кашу. Его обильные слезы придали каше особенный вкус.

Сестра Элоиза продолжала будить Пьеро посреди ночи. Это случалось столько раз, что Пьеро сбился со счета. Это продолжалось, пока на улице не растаял зимний снег. Однажды, когда Элоиза ему это делала, он сосредоточивался настолько сильно, что на ветках деревьев прорвались маленькие почки, а когда испытал оргазм, то распустились листики. На следующий день он стал натягивать свой черный свитер с высоким горлом, собираясь выйти на улицу. Ему трудно было просунуть в узкий ворот голову, он сел на кровать и представил себе, что выглядит как шахматная пешка. Когда он вышел из приюта, его обдал порыв весеннего ветра. Пьеро рассказал детям о том, как плавал на корабле в Париж, как ездил на поезде в Италию. Дети танцевали с босоногим, беззаботным ветром.

Ни с кем из приютских сирот Пьеро не делился тем, что с ним творится. Как будто происходившее между ним и Элоизой было всего лишь сновидением. Дети редко рассказывали про свои сны. Что толку было растить лошадь о двух головах, которая совала бы свои головы в спальню? По ночам скрывавшиеся под кроватями чудовища просили его спуститься, чтобы заняться с ними любовью.

Сестра Элоиза заставила Пьеро поклясться, что на исповеди он не станет рассказывать священнику, чем они с ней занимаются. Она сказала: то, что они делают, это секрет, но не грех. А способность хранить секрет составляет признак любви. Но здесь было что-то не так, он чувствовал, что здесь что-то неправильно. А это чувство тоже было признаком чего-нибудь? Может быть, различия между добром и злом? Но Пьеро не осмелился рассказать об этом священнику. И потому самым главным стало чувство Пьеро, что он раз за разом проваливается в ад.

Другие стали замечать, что с Пьеро происходят некоторые перемены. Если раньше он почти всегда казался счастливым ребенком, то теперь мальчик часто бывал печальным. Он просил оставить его в покое, потому что боялся смерти и ему надо было поплакать. Порой складывалось впечатление, что он изображает тоску.

Он сжимался в комок, как будто и впрямь был живым воплощением безысходности. Какое-то время он раскачивался вперед и назад, а потом кувыркался. При этом после каждого кувырка он делал вид, что потрясен, и в подтверждение этого будто с перепугу раскидывал в стороны руки и ноги. Все дети прыскали со смеху.

Он бежал, натыкался на стену, бился об нее, как птица о стекло, потом сползал по ней на пол.

Он выходил из здания в сад и там останавливался. В руках у него был зонтик матери-настоятельницы, он раскрывал его и поднимал над головой. Когда дети спрашивали его, что он там делает, Пьеро отвечал: ждет, когда пойдет дождик.

Когда у него случался приступ печали, Пьеро окружали дети. По какой-то причине его грусть отгоняла их собственную тоску. С их горестями можно было легко справиться. Их плохое настроение казалось просто какой-то глупостью. Их грусть была совсем не страшной. Над ней можно было просто посмеяться. На такую ерунду можно было начихать. Она длилась не дольше боли от пчелиного жала.

Пьеро просто стоял себе под зонтиком и стоял. Рядом прошествовала курица, выпятив грудь, как малыш, который учится ходить. Дети вскоре устали глазеть на Пьеро и пошли играть в свои игры. Все, кроме Розы. Она продолжала на него смотреть. Девочка подошла к нему на цыпочках, чуть склонила голову и встала вместе с ним под зонтик. Она взяла его за руку, и он почти сразу почувствовал себя лучше, как будто Роза была решением всех важнейших философских проблем.

– Я ужасный человек, – сказал ей Пьеро.

– Я тоже нехорошая, – отозвалась с улыбкой Роза.

Пьеро знал, что Розу наказывают каждый раз, когда она заводит с ним разговор. Все ее слова были как контрабанда, как дорогой товар с черного рынка. Каждая ее фраза была как баночка с вареньем в военное время.

– Тебя это беспокоит? – спросил ее Пьеро.

– Нет. Мы же здесь не останемся навсегда. А когда мы отсюда уйдем, сможем делать все, что нам понравится.

Какая замечательная мысль! Разве можно было отсюда убежать? Пьеро никогда об этом не задумывался. Всю свою жизнь он был ребенком, поэтому вполне резонно было бы ожидать, что ребенком он и останется до конца своих дней. А при таком подходе к делу существовала возможность освобождения.

Роза сделала жест рукой в сторону поля, раскинувшегося перед приютом. За ним был виден город, в котором ни на день не прекращалось строительство. Каждый раз при взгляде на город панорама его менялась. Там постоянно возникали новые башенки и мансарды, крыши, окна и кресты. Они приближались к приюту, как армада военных кораблей, подплывающая все ближе и ближе к берегу.

Из здания вышли три монахини с поднятыми над головами палками, чтобы разлучить мальчика с девочкой. Роза отпустила руку Пьеро и бросилась бежать через двор.

В тот вечер Пьеро тихонечко нашептывал слова: «Я тоже нехорошая». Ему это нравилось. Ему нравилось самому произносить ее слова. Ему хотелось открыть рот и услышать ее смех. У него возникло странное страстное желание, которое он не мог ни выразить словами, ни понять, логически себе его объяснив: ему хотелось слиться с ней воедино.

Позже тем же вечером Розу выпустили из чулана, и она пошла в свою спальню. Она была довольна, что уже настал поздний вечер, потому что от яркого света у нее болела голова. Она считала, что ей повезло. В этот раз она просидела в чулане всего пять часов, а не пять дней.

Все проведенное в чулане время она расшатывала большой коренной зуб. Он начал шататься, когда ее ударили по лицу за то, что она разговаривала с Пьеро. Теперь этот зуб лежал у нее в кармане.

Сестра Элоиза сказала ей, что она потаскушка и что она хотела его соблазнить. Может быть, сестра была права. Ей очень хотелось быть рядом с Пьеро. Это всегда доводило ее до беды. Ради него она рисковала всем.

Другие девочки уже уснули. Сиявшая на небе полная луна освещала спальню причудливым светом. Роза села на краешек матраса, сняла туфли и поставила их под кровать. Потом сунула руки под платье и стянула чулки. Выпрямив ноги, она какое-то время ими любовалась. Ноготь на большом пальце правой ноги был совсем черный и скоро должен был отвалиться, потому что по нему стукнули палкой. На левом колене темнел синяк от падения после того, как ее сильно ударили.

Она начала через голову стягивать платье. Но перед этим девочка не до конца расстегнула пуговицы, запуталась в нем и стала похожа на бабочку, пытавшуюся вылезти из кокона. Наконец Розе удалось его стянуть, она сложила платье и положила в свой сундучок. Руку, за которую ее грубо схватили, полукольцом охватывал еще один фиолетовый синяк.

Она сняла рубашку, служившую ей нижним бельем, тоненькую, как дымок от сигары. На спине остались отметины там, где ее били палкой. А на боку – во время предыдущего избиения ей сломали ребро – все еще виднелся коричневато-бурый след. В нижней части трусиков алели три пятнышка, потому что у нее были месячные. Они выглядели как лепестки розы.

Девичье тело представляет собой самую большую опасность в мире, поскольку именно над ним, вероятнее всего, может быть совершено насилие.

Роза натянула на себя ночную рубашку и прыгнула в кровать. Она долго вертелась под одеялом, думая о Пьеро. Она не знала, что означает желание постоянно быть рядом с кем-то. Ей хотелось, чтобы его переживания совпадали с ее ощущениями. Ей хотелось так его ударить, чтобы синяк появился на теле у нее.

– Я ужасный человек, – шептала Роза в потолок.

– Я тоже нехорошая, – шептал ей в ответ Пьеро.