4. Ранние годы блистательного идиота

Таланты Пьеро проявились достаточно поздно. В самом раннем детстве он вообще ничего не делал. Даже сидеть ему не хотелось – он просто лежал на спине и глазел в потолок. А когда в конце концов мальчик научился сидеть, говорить он не спешил и молчал месяцы напролет. Ему, должно быть, больше нравилось, чтобы другие дети болтали обо всем, что придет на ум. Сам он предпочитал слушать остальных и не встревать. Время от времени он внезапно разражался хохотом, но понять, что именно его рассмешило, бывало непросто.

Мать-настоятельница уверенно полагала, что еще до того, как мальчику исполнится шесть лет, ей придется сложить его вещи в чемодан, объяснить ему, как дойти до психбольницы, и выдворить его из приюта.

Сестры милосердные поначалу решили было держать его в стороне от других мальчиков, но он совсем неплохо с ними играл. Ребята не пытались от него отделаться, как обычно поступали с детьми, которые отставали в развитии. Такое их отношение давало основания полагать, что он соответствовал их уровню. Дети сами лучше всего разбираются в таких вещах. И действительно, когда однажды в трехлетнем возрасте Пьеро раскрыл рот, оказалось, что он достаточно сообразителен.

Хотя, по правде говоря, от сумасшедшего дома, где он мог бы провести большую часть жизни, его скорее избавили некоторые поразительные способности, которые он всячески развивал. Он умел стоять на руках и ходить колесом. Он делал обратное сальто, как будто для любого ребенка это было обычное упражнение. Кроме того, он обладал врожденным актерским даром. Когда, например, Пьеро изображал, что сидит на стуле, хотя на самом деле под ним ничего не было, такая непритязательная в своей абсурдности сценка приводила детей в полный восторг. Иногда он разыгрывал другое представление – как будто в него ударила молния, и он замертво падал на землю. Зимой его иногда можно было встретить во дворе: он делал вид, что срывает цветы и вдыхает их аромат.

Когда он ничего подобного не изображал, вид у Пьеро был серьезным и ангельским, чему в немалой степени способствовала его белокурость. Он был очень стройным. По мере роста он становился только выше, но не шире. Трудно было представить, что он когда-нибудь достигнет половой зрелости. К одиннадцати годам Пьеро нередко посещали глубокие, диковинные мысли. Куда бы он ни шел, ему казалось, что они колышутся за ним на ветру хвостом воздушного змея. Как правило, люди сначала в уме формулируют мысль или желание, а потом уже их высказывают. Но у Пьеро мысли были вроде как на кончике языка, поэтому возникало впечатление, что он сначала говорит и только потом осознает произнесенное вслух. Казалось, пластичная форма речи мальчику нравится так же, как ее сущностное, смысловое значение. Именно поэтому он стал известен тем, что нередко высказывал мысли, которые были гораздо мудрее, чем сам он мог предположить.

Все, кто с ним общался, воспринимали Пьеро как своего рода парадокс. С одной стороны, он был совершенно бесподобен, а с другой, о нем трудно было сказать что-нибудь кроме того, что он – недоумок. Но именно потому, что он был таким забавным, Пьеро всегда присутствовал на всех приемах архиепископа.

Обычно архиепископ не задавал ранимым сиротам такого рода вопросы, но однажды – исключительно из любопытства по поводу того, каким будет ответ мальчика, – он спросил Пьеро, как тот представляет себе своих родителей.

– Ох, – ответил Пьеро, – я представляю себе печальную девочку-подростка, которую совратил бандит. Подобные вещи иногда случаются, и во всем мире нет такой силы, которая могла бы это остановить. Давайте будем честными – я родился в самой отвратительной сточной канаве.

Архиепископ, как и все присутствующие, понимал: если Пьеро прилично приодеть, он станет парнем хоть куда. Его даже можно будет принять за сына премьер-министра. Можно было даже вообразить, как он выступает с небольшой речью по радио по случаю кончины отца и говорит о том, как опечален потерей столь выдающегося родителя.

Но самым поразительным даром Пьеро была его способность подбирать на пианино некоторые мелодии всего после нескольких уроков. Он был невероятно талантлив. Ему незачем было учиться нотной премудрости, он играл со слуха, сочиняя собственные мелодии, а потом импровизируя на их темы. Чтение партитур слишком напоминало Пьеро работу в классе. А уроки математики, естествознания, географии и правописания он воспринимал как пытку. Очень скоро мальчик стал играть много лучше, чем сама мать-настоятельница. Пальцы Пьеро двигались невероятно проворно. Звуки его игры походили на торопливо разбегавшихся по полу мышей.

Родись он где-нибудь в ином месте, Пьеро наверняка стал бы молодым музыкальным дарованием. Но он воспитывался в детском приюте и потому играл на пианино во время обеда в столовой. Обычно он исполнял мелодии религиозного характера, которые приказывала ему сыграть мать-настоятельница. Но время от времени он не мог воспротивиться непреодолимому желанию сочинять собственную музыку. Тогда псалмы и церковные гимны превращались в джазовые мелодии. При этом все начинали смеяться и хлопать в ладоши. Слушатели так энергично трясли головами, что делались похожими на свинок-копилок, из которых хотели вытрясти немного мелочи.

Если он так отклонялся от заданного курса, подходила мать-настоятельница, закрывала крышку пианино и иногда била его линейкой по ладоням. Тем не менее потом она всегда снова просила его поиграть. Она ничего не могла с собой сделать. Когда дети знали, что Пьеро в одном с ними помещении, не было такой силы, которая могла бы заставить их слушать учителя или играть с другими детьми.

И, конечно, именно Роза, как-то вечером нарушив традицию, встала со стула и принялась танцевать под мелодию, которую исполнял Пьеро. Она изящно прошла колесом, потом встала на руки, вытянув прямо вверх ноги так, что юбка упала вниз, накрыв ей голову. При виде этого Пьеро сначала обомлел. Потом он чуть подался вперед, как будто только что уловил мелодию, подходящую для сопровождения столь экстравагантного выступления. Он сыграл еще один бравурный такт заводной мелодии, желая подбодрить девочку. Роза танцевала, помахивая руками над головой, как будто прощалась с солдатами, уезжавшими на поезде. Одна монахиня проворно поднялась с места, подскочила к Розе и так стукнула ее по затылку, что девочка упала на пол, а другая сестра милосердная тем временем занялась Пьеро. Матери-настоятельнице не нравилось, когда одновременно наказывали этих незаурядных детей, поскольку это могло пробудить в них дух солидарности. Но разве у нее был выбор?

Даже мать-настоятельница, которая частенько бывала суровой и злобной, испытывала к Пьеро что-то вроде симпатии. Он иногда так умильно ее изображал, что это вызывало у нее улыбку. Тем не менее она отвешивала ему тумаки, как и всем остальным детям, пока в приюте не появилась сестра Элоиза.

Сестра Элоиза пришла в приют еще совсем молодой – ей исполнилось только двадцать два года. У нее был высокий лоб, рыжеватые брови, веснушчатые щеки, симпатичный носик и розовые губы. Чтобы в полной мере оценить соблазн ее пышной, дородной фигуры, нужно было видеть ее нагой. Любой мужчина счел бы ее привлекательной. Впервые ее увидев, Пьеро почему-то подумал о стакане с молоком. Она вызвала у него ассоциации с выстиранными простынями, которые колышет на веревке ветер, когда они высохли и снова стали сухими, легкими и мягкими.

Всем детям казалось, что после прихода в приют новая молодая монашка будет оставаться доброй, нежной, хотя бы чуточку будет вести себя так, как вела бы себя настоящая мама. Но, конечно же, их простодушные надежды никогда не сбывались. Милосердные сестры всегда становились злыми и спустя несколько месяцев начинали бить детей и кричать на них. Старшие сироты со временем уже больше ни на что не надеялись, понимая, что эти перемены происходили с монашками из-за специфики самой работы.

Но Пьеро возлагал на сестру Элоизу большие надежды, поскольку она хорошо к нему относилась. В классе она подходила к его парте и поверх плеча смотрела на его работу. Почерк у него всегда был ужасный. Его рука постоянно пыталась написать не то слово, которое он хотел. Монашка никогда не давала ему подзатыльников, в отличие от других сестер, которые постоянно это делали, взглянув на его жуткие каракули. Она брала у него из руки мелок и прекрасным почерком изящно писала на его грифельной доске: люби и лелей. Ее рука парила над партой как птица, которая совершенно не боится упасть и разбиться.

Когда он проходил рядом с сестрой Элоизой, она ему улыбалась, а он краснел и вздрагивал.

Несмотря на молодость, сестре Элоизе вверили попечение над детьми от семи до одиннадцати лет, располагавшимися на третьем этаже. Она подмечала намерения детей совершить какой-нибудь поступок раньше, чем подобное желание у них возникало. Такой дар мать-настоятельница обнаруживала у очень немногих милосердных сестер. Элоиза обладала способностью заранее наказывать некоторых детей. Хотя некоторые другие сестры полагали, что это аморально, они не могли отрицать эффективность такого подхода.

Однажды, когда Пьеро пребывал в задумчивости, сестра Элоиза взяла его за руку и отвела в укромный уголок.

– Загляни-ка мне под сутану. Я приготовила тебе угощение.

Он бросил быстрый взгляд под ее облачение, как фотограф смотрит в фотокамеру, накрыв голову черной тканью, с намерением запечатлеть неуловимые тайны мироздания. Когда он сконфуженно вынырнул из-под юбки, на раскрытой ладони монахини лежал небольшой пирожок с малиновым вареньем. Детям в приюте никогда не давали сладостей. Потом ему стало стыдно, что он ел пирожок в одиночку и никому не мог об этом сказать. Пирожок оказался очень вкусным, но это был вкус смерти.

Когда ему задали трепку за то, что он собирался мыть пол, привязав к ногам тряпки, чтобы по нему скользить, вмешалась сестра Элоиза. После этого случая он обнаружил, что его вообще перестали бить, что бы он ни натворил. Он пришел бы от этого в восторг, если бы то же самое относилось и к другим детям, но, к своему огорчению, Пьеро выяснил, что на других детей это не распространялось. Его единственного избавили от жестоких наказаний. Это вызвало в нем чувство обособленности и вины. Вместе с тем он обратил внимание на то, что Розу стали наказывать чаще обычного. Он как-то увидел, что Роза с подбитым глазом кормит курочек. И ему вдруг захотелось, чтобы его побили. У него возникло внезапное желание разделить с Розой судьбу. Он не знал почему.