Цитаты из книг автора «Хелене Флод»

Это мама обставила для меня комнату. Поэтому у меня рука не поднималась что-нибудь поменять здесь. Когда теперь я ложусь на кровать, в груди у меня снова вырастает этот тяжелый давящий ком – скорбь по всему, чего не случилось. По семейной жизни, которой мне не довелось испытать. Как сильно, должно быть, любили девочку, для которой обставили эту комнату… С каким тщанием ее мать оклеила стены любовно выбранными обоями в мелкий цветочек. Сколько она размышляла о том, какие занавески лучше всего подойдут к ним, какая кроватка. Сколько часов ушло у нее на вязание покрывала. И все ради того, чтобы детская для дочки получилась такой уютной. Успеть до того, как заболеешь. До того, как примешь слишком много таблеток и упадешь без сознания в прихожей этого дома…

Над кроватью висит стихотворение Дороти Паркер, переписанное моим детским почерком на листок в линейку, а на стеллаже стоят книги, которые я читала подростком, – разумеется, книги для взрослых: Йенс Бьёрнебу, Достоевский, Сильвия

Мой отец написал это всего через какие-то месяцы после смерти собственной жены. И его жена страдала тем, что он столь неделикатно называет . Согласно логике отца, такой диагноз должен был сподвигнуть того, кому он поставлен, взять и умереть. Не могу взять в голову, как он смел написать такое. Написать и опубликовать вскоре после того, как в его собственной семье произошла такая трагедия… Мало того, он высказывает мнение, что в том случае, если такие люди, как мама, не хотят добровольно покинуть этот мир, помочь им в этом должно государство. А поскольку государство этого не делает, он весьма недвусмысленно защищает тех, кто лишает жизни своих близких. И это ставит передо мной вопрос, над которым я предпочла бы не задумываться: значит ли это, что он сам мог совершить подобное?

бы это наиблагороднейшим поступком в завершение их жизни? То же касается тех, кто неизлечимо болен, страдает хроническими психическими заболеваниями или дегенеративными заболеваниями головного мозга. Но представим, что люди не захотят добровольно делать выбор по примеру собак; не стоило бы тогда иметь орган, который помогал бы в этом? Я представляю себе некую комиссию, куда можно было бы обратиться, когда индивид становится слишком большой обузой. Ради своей семьи, своей стаи близкие такого индивида могли бы подать заявление в эту комиссию с просьбой удалить его из стаи. В таком случае детям не приходилось бы расти в тени болезни. В таком случае супруг и другие близкие индивида получили бы возможность использовать свои ресурсы на благо тех, кто может дать что-то обществу, а не просиживать часами у постели больного или в комнате свиданий медицинского учреждения. «В отсутствие подобной комиссии кому-то из индивидов приходится делать подобный выбор под свою ответственность, и я задаюсь вопросом: могу ли я осуждать их моральный выбор? Разве они, в конечном итоге, не совершают наиблагороднейший, возвышенный

Разве для общества не было бы выгоднее – для системы здравоохранения и социальных служб, но и для каждой отдельно взятой семьи, – если б такие старики поступали как саванновые собаки? Разве не стало

одители, бабушки и дедушки жертвуют свои время, силы, деньги и другие ресурсы на благо грядущих поколений. Любая мать, рискуя жизнью, бросится под потерявший управление грузовик, чтобы спасти ребенка. Мы проделали долгий путь к тому, чтобы благородно ставить интересы других выше своих, но боимся довести эту максиму до ее логического экзистенциального следствия

Статья начинается с истории о диких собаках, которые стаями живут в африканских саваннах. Члены стаи, повествует папа, превыше всего ставят общее благо. Больные, старые и раненые индивиды покидают группу, чтобы не ослабить ее. Собаки понимают, что стали обузой для стаи, и поступают в соответствии с этим: уходят умирать в одиночку, от голода ли, болезни или от зубов других хищников. Чтобы другим было легче выживать. Подобную жертвенность мы находим и у людей, принадлежащих определенным культурам, пишет папа дальше. Но в западном обществе, ориентированном на индивида, его права ставятся выше блага стаи. Мы как птенцы, каждый из которых чирикает: «Мне! Мне! Мне!»

О чем писал папа в то время, когда умерла мама? Он наверняка не переставал писать, наверняка сидел здесь, сосредоточенно вырезая и наклеивая, пока она болела, и если не делал этого в дни, предшествовавшие похоронам, то уж точно после, пока все были в трауре. Мне никогда не приходило в голову проверять. Его работа меня не интересовала. Я не желала знать о ней

долгий срок, чем если виновный останется на свободе и причинит страдания десяти невинным? – Нет, не лучше! – крикнула бы Анника, когда ей было пятнадцать, двадцать или двадцать пять лет. – Государство не может наказывать людей, которые не сделали ничего плохого, это злоупотребление!– Ну что ты, Анника, милая моя, – сказал бы папа своим самым дружелюбным, самым невинным тоном, – разве мы, как общество, не должны выбирать такие решения, которые позволят максимально снизить совокупную сумму страданий? Это же логично?– Вегару нравится сотрясать общепринятые устои, – сказала бы бабушка, – но давайте не будем об этом.Разумеется, в каждом случае права была Анника. Разумеется, нельзя приговаривать людей, совершивших мелкий проступок, к суровому наказанию. Разумеется, нельзя пороть преступников плетью или наказывать одного за прегрешения другого. Но мне страшно хотелось верить в то, что бабушка права. «Давайте не будем об этом». Я

Я ей верила. И верю по-прежнему. Папин конек – следовать логике до победного конца, без оглядки на этику. Принятую в обществе мораль он отбрасывает и ведет масштабный анализ соотношения между ценой и пользой, в который подмешана капелька его собственной философии жизни – неподражаемой смеси из Чарльза Дарвина, Джона Стюарта Милла, Пера Фюгелли и «Rage Against the Machine», настоянной на ошеломляющем утилитаризме собственного изобретения. Подается это нежнейшим голосом и с наивным взглядом: разве не лучше, если невинно осужденный отсидит