Они вошли в гостиную; то ли от усталости, то ли от туманящего мысли отчаяния, но девушке показалось, что все происходит во сне. Этот дом ничем не напоминал жилище владельца ее деревни, картина перед глазами была самым роскошным и прекрасным, что ей когда-либо доводилось видеть. Ее окружал сонм скульптур, витрины с украшенными драгоценными камнями часами, бархатные кресла с позолоченными подлокотниками, ковры, переливающиеся солнечными бликами хрустальные люстры, пианино и попугай с алым оперением, который сидел в огромной клетке и повторял незнакомые слова.

– Дон Кайетано очень хорошо о тебе отзывался…

Донья Мария-Хосефа дель Кастильо, супруга дона Херонимо Ихосы, была изысканной красавицей, но при этом любезной и деликатной; одевалась она просто, дома не носила украшений и драгоценностей, а светлые волосы собирала в незатейливый узел. Исабель слышала множество рассказов о хозяевах, которые обращаются со слугами хуже, чем с собаками, постоянно отчитывают их, ругают и могут даже ударить в присутствии гостей. Сейчас же, едва увидев свою госпожу, Исабель осознала, как ей повезло. Эта женщина составляла полную противоположность деревенской сеньоре – та смотрела на всех свысока.

– Какая ты худышка, дитя мое… – сказала дама теплым тоном. – Ладно, у нас ты будешь есть вдоволь.

Исабель робко кивнула головой.

Вмешалась мулатка:

– Я ей объяснила, что в ее обязанности входит накрывать на стол, приносить завтрак в спальни, поддерживать огонь в каминах и помогать вам одеваться и обуваться.

– В последнем нет необходимости, для этого у меня есть вы, – оборвала ее сеньора. Обернувшись к Исабель, она продолжила, глядя девушке прямо в глаза:

– Исабель, священник тебе объяснил, для чего именно мы тебя наняли?

– Нет, сеньора…

– Прежде всего, чтобы ты занималась моими детьми; их двое, и они скоро вернутся из школы. Мне говорили, что ты умеешь читать и писать…

– Буквы знаю немного.

– Может, в буквах и понимает толк, а вот на стол накрыть совсем не умеет, – перебила мулатка.

– Честно говоря… – Исабель пристыжено потупила взгляд.

– Ничего, научишься. Главное, чтобы ты занималась детьми, одевала их, водила в школу, играла бы с ними и заставляла читать и делать уроки. Для этого мы тебя и взяли.

– Да, сеньора…

– У тебя будет свободное время – по воскресеньям, с трех до семи.

– Хорошо, сеньора.

Теперь Исабель начала понимать: уроки грамоты с деревенским священником дали ей преимущество, позволившее выделиться из массы и заполучить это место. Она волевым усилием выкинула из головы мысль о том, что, возможно, пишет и читает хуже, чем сами дети. Ей вспомнилась мать, Игнасия, и девушка подумала, что та и сейчас, из другого мира, продолжает управлять ее судьбой.

Она обессилела от стольких переживаний, все здесь было другим и непривычным, и люди показались странными. Тяжелее всего было выносить отношение других слуг – оно колебалось между молчаливым укором и откровенным презрением. Бедные девушки, как и она сама, только приехавшие из деревни, находились на самой низкой ступеньке сложившейся иерархии. А то, что она обучена грамоте, только подбавляло жара в огонь неприязни. Намеренно проигнорировав слова доньи Марии-Хосефы, мулатка заставляла Исабель начищать пемзой железную кухонную плиту, пока она не стерла руки до крови; поручала щеткой и мылом скрести полы, научила наводить глянец на обувь и крахмалить белье, а также велела ей продемонстрировать свои способности к глажке. Когда Исабель, выжатая как лимон, надела черное платье с кружевным воротником и манжетами и белый передник, чтобы предстать перед хозяином дома, ее вновь охватило желание стремглав бежать в свою деревню. Но дон Херонимо Ихоса оказался столь же дружелюбен, как и его супруга:

– Здесь ты ни в чем не будешь нуждаться, дочь моя, – промолвил он отеческим тоном.

И Исабель снова захотелось плакать, на этот раз от признательности.

Позднее она познакомилась с детьми. Старшей, Марианне, исполнилось десять, а ее брату Гонсало – семь. Они были прекрасно одеты, хорошо воспитаны и жизнерадостны; ей не составило труда завоевать их дружбу. Достаточно было изобразить звуки, которые издают деревенские животные, чтобы дети покатились со смеху. Исабель обладала внушительным репертуаром и под конец порадовала слушателей гусиным гоготом, коровьим мычанием, щебетаньем птички, собачьим лаем и стрекотанием сверчка. Как же они отличались от ее собственных племянников! Их гладкая кожа светилась белизной, ростом они могли равняться с взрослыми жителями деревни. У них была великолепная правильная речь, они умели играть на фортепьяно, да и читали они лучше, чем сама Исабель, чего она и опасалась. Когда это выяснилось, казалось, родители вовсе этому не удивились и никак не стали укорять девушку. Напротив, они вручили ей целую стопку непереплетенных брошюр с популярными стихами, чтобы она совершенствовалась в чтении. По ночам, лежа в кровати, – оттуда была видна луна и краешек неба с бегущими облаками, – Исабель проглатывала их от корки до корки, включая даже объявления. Общение с господскими детьми не только оберегало ее от нападок других слуг – вскоре между ними зародилась настоящая сердечная привязанность. Девушка сжимала их в объятиях, целовала, всячески баловала, играла с ними в классики, в прятки и жмурки. По утрам она будила их к завтраку, подтягивала носочки, надевала форменные костюмчики, перчатки и шарфы и по затянутым предрассветным туманом улицам отводила в школу. По вечерам она резвилась вместе с ними, облачала их в пижамки, читала сказку на ночь и водила в уборную перед сном. Довольно скоро у них образовалась своя маленькая семья внутри большой.

7

Исабель научилась работать так сноровисто, что остальные слуги перестали обращаться с ней как с новичком. Ее главной защитницей стала кухарка – толстая веселая тетка с испещренным оспинами лицом, тройным подбородком и смеющимися глазами. Родом она была из деревни, соседней с деревушкой Исабель. Она заметила, что девушка совсем не бережет силы и не норовит при первой возможности переложить свою работу на других. Напротив, новенькая ко всему относилась с крайней серьезностью и ответственностью, чем славилась с малых лет. Ее скромный и дружелюбный нрав, нежность по отношению к господским детям, услужливость и преданность вскоре завоевали всеобщую благосклонность; не был исключением и сам дон Херонимо, который умел ценить подобные качества в людях.

Исабель быстро привыкла к сытой жизни. Как и прочие слуги, она кормилась остатками с господского стола. Кухарка заботилась о том, чтобы еды оставалось побольше. Конечно же, когда очередь доходила до Исабель, все успевало остыть, но девушка, памятуя о былых лишениях, жадно съедала все до последней крошки. При хорошем питании, когда над головой не висит угроза голода, она начала поправляться. Со щек сошел лихорадочный румянец, кожа посветлела, угловатые черты лица смягчись. Поначалу, выйдя на улицу, она смущалась при виде дам в юбках чуть повыше лодыжек, слишком коротких на ее вкус.

– Такова нынешняя мода, – сказала ей как-то портниха, ежедневно приходящая в их дом.

Она объяснила, что это в порядке вещей. Так же, как и носить нижние юбки – предмет, доселе девушке незнакомый.

– Кабальеро очень любят шелест юбок, – говорила швея с плутовским выражением лица, и Исабель всякий раз краснела.

Понемногу ее облик менялся: грудь увеличилась, а бедра округлились. Портнихе уже несколько раз пришлось расставлять ее форменную одежду; кроме того, она сшила девушке платье для прогулок из такой тонкой и невесомой материи, какую Исабель в жизни не видела. Прибавив в весе, она вытянулась, как ухоженный цветок, и начала привлекать внимание как осанкой, так и красотой.

Ла-Корунья благодаря своему стратегическому положению всегда кишела солдатами:

– Роскошная корма! Жаль, что я не моряк!

Комплименты так и сыпались, Исабель опускала глаза, щеки ее становились пунцовыми.

Этот город был слишком велик для нее; она терялась на его улицах, куда выходила лишь по самой неотложной надобности. По воскресеньям она предпочитала оставаться дома и играть с детьми, а не идти на прогулку. Ее пугали толпы народа и мужские заигрывания. Кроме того, она никогда не мерзла в доме семейства Ихоса, что могло считаться чем-то из ряда вон выходящим: тогда мерзли все, богатые – из-за скупости, бедные – из-за нищеты.

Постепенно она узнавала историю своего благодетеля. Говорили, что дон Херонимо, приехав из своего родного городка Медина-де-Риосеко в Кастилии, сразу же занялся импортом ржи, кукурузы и пшеницы; он ввозил их по морю из Сантандера и с юга Франции, чтобы облегчить царящий в Ла-Корунье голод.

– Это зерно, – рассказывала кухарка, – он продавал за гроши. Говорят, он на этом много потерял, вполне возможно, что так и есть. Но то, что он потерял в одном месте, – она потерла пальцы, словно пересчитывая купюры, – он с лихвой окупил в другом. Все эти люди оказались ему обязаны, он их держит в кулаке; мы уж не станем сообщать об этом властям, правда? И теперь он снабжает винами Рибейро^[4], соленой рыбой и тканями всю Америку, от Филадельфии до Чили, а оттуда экспортирует какао и сахар. И все, заметь, возит собственными кораблями!

– Оборотистый господин, – подхватывал трубочист, который все вечера просиживал в компании кухарки; она всегда угощала его остатками вкусного кушанья или каким-нибудь лакомством.

Исабель не уставала благодарить Бога за эту редкостную удачу – попасть в дом человека, входящего в узкий круг избранных, который состоял из галисийских, баскских, каталонских и французских негоциантов.

– Все богачи приехали сюда одновременно, – продолжал рассказ трубочист, – ровно тогда, когда в тысяча семьсот семьдесят восьмом году поменяли законы и открыли порт для торговли с Америкой. Они тут же налетели, чтобы не упустить своего.

– Слышь, прекрати злословить! – возмущалась кухарка. – Кто оплатил ремонт Башни Геркулеса? Кто строил дорогу в Мадрид? Корниде, Баррие и наш хозяин. Так что перестань говорить гадости, завистник!

– Это я-то завистник? Нет уж, это они завидуют королевским министрам, дворянам, городским советникам…

Вся Ла-Корунья знала, что дону Херонимо пришлось ехать в Вальядолид, чтобы начать хлопотать о получении дворянского звания; ему предписывалось доказать, что в жилах его предков «не текла дурная кровь мавров, евреев или какой-либо другой секты, порицаемой Святейшей Инквизицией». Купеческая элита страстно желала примкнуть к аристократии Ла-Коруньи, а это на деле оказывалось весьма непросто, ибо зависело только от чистоты крови, а не от богатства или деловой хватки.

Даже через год городской жизни Исабель редко пользовалась своим свободным временем по воскресеньям; гулять она отваживалась лишь тогда, когда кто-нибудь из служанок или кухарка звали ее с собой. Прихорошившись и нарядившись в сшитое портнихой выходное платье, Исабель преображалась: узкую талию подчеркивал облегающий крой, волосы убраны под яркий платок, плечи укутаны мантильей; осанка гордая, походка решительная. Она казалась девушкой без возраста – раскрывшийся цветок, источающий невинную чувственность. Однажды она приняла предложение другой служанки поучаствовать в большом ежегодном празднике – крестном ходе в честь Спасения от Пороха. Два века назад взрыв порохового склада унес жизни двухсот человек; с тех пор потрясенные бедствием жители Ла-Коруньи устраивают шествие, вознося свою благодарность за то, что жертв не оказалось больше. Ла-Корунья жила, подчиняясь ритму своих традиций, чуждая гудевшему по всей Европе звону революционного набата. Под моросящим дождиком, вдыхая запах ладана и дым свечей, обе девушки присоединились к процессии – нескончаемому потоку жителей, распевающих молитвы; кто-то веселился, будто пьяный, кто-то брел, словно дремал на ходу. Казалось, здесь собрался весь город: военные, писари, лекари, ремесленники, рабочие из шляпных и швейных мастерских, крестьяне, каменщики… и все с семьями. Вдруг Исабель заметила в толпе кающихся и страждущих какого-то военного в сверкающем мундире. Много раз впоследствии она задавалась вопросом – привлекла ли ее внимание форма или ее владелец. Но в тот момент она не могла глаз оторвать от этого солдата, который на голову возвышался над всей толпой. Он был смуглым, прядь черных волос падала на лоб; пышные бакенбарды придавали ему сходство с рысью. Довершали картину орлиный нос, ослепительная улыбка и живые глаза, с любопытством поймавшие взгляд Исабель.

– Кто это такой? – спросила она у подруги.

– Даже и не смотри в его сторону, – ответила ей служанка и так сильно потянула Исабель за рукав, что она сразу потупила взор.

Но она просила о невозможном… Как было отвести взгляд от этого алого мундира со стоячим воротником, белых кюлотов, шапки с красной кокардой, кожаной перевязи, подсумка из черной телячьей кожи и туфель с металлическими пряжками? И девушка решила поступить так, как хочется: она гордо подняла голову, откинула мантилью и улыбнулась незнакомцу, послав ему «сладкий взгляд», в чем ее упрекнула потом служанка. Исабель сама удивилась, что ей хватило смелости на подобное поведение. Вероятно, в тот самый миг она поверила, что это неотвратимый и неизбежный знак судьбы, отразившейся в блестящих золотых пуговицах мундира.

– Такие, как он, только и делают, что ищут приключений, – сказала подруга. – Веры им ни на грош…

Исабель молчала. Но ее «сладкий взгляд» явно был приглашением к флирту.

8

Исабель быстро забыла этот эпизод, вернувшись к привычному жизненному распорядку. Священник, благодаря хорошо отлаженной системе сообщения между приходами, регулярно поставлял новости из ее родной деревни. Некоторые хорошие – как, например, то, что сестра Франсиска вышла замуж за соседа, с которым дружила с детства; другие – плохие, как та, что у отца рецидив воспаления легких, и он не встает с постели. Когда господские дети засыпали, Исабель садилась писать письма семье, представляя себе, как падре читает их вслух отцу или брату с сестрой. Тогда ей чудилось, будто она дышит ароматным воздухом полей, будто ощущает кожей холод деревенских ночей. Она скучала по семье, но вовсе не испытывала никакой тоски по прежней жизни. Особенно с тех пор, как солдат в ослепительной униформе, к ее изумлению, вновь появился на ее горизонте. «Позвольте вам помочь», – попросил он, пока она старалась наполнить кувшин водой из источника. Она сразу же его узнала; более того, она узнала бы его из тысячи. Не давая ей времени ответить, солдат наклонился так близко к Исабель, что она смутилась. Его запах – земли и выделанной кожи – навсегда отложился в памяти девушки. Она не успела согласиться, да и нужды не было, так как солдат уже тащил кувшин.

– Меня зовут Бенито Велес, я вас видел недавно на празднике Пороха, и с того дня не перестаю думать о вас… А вас как зовут?

Исабель пробормотала свое имя.

– Самое прекрасное имя на свете! – произнес он убежденно, с андалузским акцентом. И прибавил: – Я из Гранады…

Этот мужчина был искусным ухажером. Говорил он бархатным голосом, с таким выражением, словно знал ее всю жизнь и словно их встреча была предопределена свыше. Он пожирал ее взглядом и даже осмелился поправить развязавшийся головной платок.

– Разрешите, я помогу, дитя мое… – Он воспользовался случаем и провел указательным пальцем по щеке Исабель, очень медленно и нарочито дерзко. – Ну какое же милое личико…

Исабель, оцепенев от страха и восторга, сглотнула. По спине побежали мурашки. Не то что бы она не знала, что ответить, она просто потеряла дар речи. Ей не приходилось сталкиваться с подобными юношами – такими смелыми, языкастыми и беззастенчивыми, в корне отличавшимися от тех немногих, с кем ей довелось иметь дело: те ухаживали чинно, всем своим видом демонстрируя сдержанность и кротость. Этот же был воплощением страсти, огня. Он служил капралом в роте стрелков Пехотного полка Кастилии номер шестнадцать, недавно созданной герцогом дель Инфантадо части Королевской армии, предназначенной для защиты Испании от революционного пыла французов.

– Но я воюю не потому, что мне это по душе, – уточнил Бенито. – Когда начался призыв, семья заставила меня пойти в армию. Сам-то я хотел сбежать, потому что мечтаю об Америке…

Правда слегка отличалась от изложенной версии: его семья была слишком бедна, чтобы заплатить и тем самым избавить сына от службы. Напротив, они считали армию благом, поскольку становилось одним ртом меньше, – в семье было десять детей.

– В Америке, – вещал он, глядя на горизонт, – не надо ни перед кем гнуть шею, ты можешь упасть, а потом подняться и начать все сначала; последний бедняк способен выбиться в люди.

Казалось, ему все известно о почтовых кораблях, курсирующих от Ла-Коруньи до Буэнос-Айреса: они перевозили галисийских крестьян, которые вознамерились колонизировать Рио-де-ла-Плата. Он говорил о Новой Испании, о Кубе или Перу с таким обилием деталей, будто ему самому довелось отведать изысканно-свежий вкус маракуйи, торговать изумрудами в Картахене-де-Индиас или запросто общаться с самыми сливками креольского общества. Описывал города из чистого золота, затерянное в лесах царство амазонок, полные драгоценных слитков повозки, исцеляющие все болезни воды… У него не было ни малейших сомнений в том, что человек вроде него сможет без труда сколотить состояние на тамошних богатствах.

– Но к чему эти мечты, если мне не с кем разделить их? – вопрошал он, пристально глядя в глаза Исабель. – Надо скрыться, бежать подальше от хаоса войны. Смотри, что происходит во Франции… И здесь тоже все рухнет к чертям.

Исабель завороженно слушала своего нового знакомца, прилагая немалые усилия, чтобы понять его. До того ей не доводилось встречать такие слова, как «океан», или «индеец», или «континент». Ей казалось, что человек, говорящий с такой уверенностью и с таким знающим видом, никак не может ошибаться. Особенно она уверилась в этом тогда, когда кавалер признался торжественным тоном, что он не хочет ехать один; он хочет создать семью с девушкой, которая лишила его сна с той секунды, когда их взгляды пересеклись во время крестного хода. Это он сообщил в их третью встречу. Также он сознался, что знавал других женщин, но ни одна из них не могла сравниться с Исабель.

Исабель же просто таяла, слушая эти речи, поскольку не привыкла занимать центральное место в чьих-нибудь мыслях. Ей не хватало смелости задавать вопросы, чтобы, не дай бог, не затуманить волшебное стекло, через которое ее солдат взирал на реальность. Намного приятнее было подпасть под власть этого чудесного сновидения, чем ставить под сомнение быстроту и силу обуревавших кавалера чувств. «Он весь пылает, – думала она, – и это любовь». Рядом с ним она не шла, а плыла на облаке. Вместе с ним Исабель забывала обо всем, о своем месте в мире и даже о времени. Рука об руку с ним она ощущала свою завершенность, ее переполняло счастье, которое она затруднилась бы определить. Она постоянно думала о нем – когда делала уборку, стирала или подавала на стол. Только с детьми ей удавалось прогнать его из мыслей, да и то ненадолго.

Канули в прошлое времена, когда ей не хотелось выбираться из дома по воскресеньям; сейчас Исабель считала часы до долгожданной встречи со своим капралом. Она до предела затягивала талию на платье, которое теперь стирала мылом с ароматом роз, заплетенные косы украшала бантами и на свидания одалживала бусы у кухарки, которая между тем напевала, помешивая пучеро^[5]:

– Красавица-дочка, не стоит влюбляться, словам кавалеров нельзя доверяться.

До этого момента весь любовный опыт Исабель ограничивался тем, что она позволяла себя трогать соседскому сыну, когда они кувыркались на пшеничном поле; а чуть позднее играли в свадьбу, изображая супружеские утехи – мальчишка ложился сверху, они елозили по соломе, но при этом не раздевались. Игра всякий раз останавливалась, когда она, чувствуя вину за вспыхнувшее жгучее желание, вскакивала, застегивала пуговицы и отряхивала с юбки прилипшие сухие стебельки.