– Мне надо работать. Это не имеет никакого отношения к Кристоферу.

– Точно?

– Совершенно точно. Мне пришлось бы уехать, даже если бы мы с тобой сидели вдвоем. Ты же знаешь, как бывает.

Вильма кивнула. Она прожила вместе с ним достаточно долго для того, чтобы знать: он исчезает, когда должен, и отсутствует столько, сколько требуется.

– Кого-то убили?

– Да.

Ничего больше Торкель рассказывать не собирался. Он давно решил, что не станет завоевывать внимание детей рассказами о волнующих и жутких подробностях своей работы. Вильма это знала. Поэтому она не продолжила расспрашивать, а только снова кивнула. Торкель посмотрел на нее серьезно.

– Я считаю, это хорошо, что мама кого-то встретила.

– Почему же?

– Почему бы и нет? Ей ведь незачем оставаться в одиночестве только потому, что она не со мной.

– А ты кого-нибудь встретил?

Торкель немного посомневался. Встретил ли он кого-то? На протяжении долгого времени он состоял в своего рода отношениях с Урсулой, замужней коллегой, но они никогда всерьез не определяли, что это за отношения. Они спали вместе, когда работали на выезде. В Стокгольме – никогда. Никаких совместных ужинов или будничных разговоров на личные темы. Секс и болтовня о работе. Вот и все. А теперь не было даже этого. Несколько месяцев назад он подключил к расследованию бывшего коллегу Себастиана Бергмана, и с тех пор они с Урсулой вместе только работали. Торкелю это не давало покоя. Больше, чем ему хотелось признавать. Не то, что их отношения, или что там у них было, столь откровенно подчинялись ее условиям, с этим он мог жить, но ему ее не хватало. Больше, чем он предполагал. Это его раздражало. В довершение всего она, похоже, снова сблизилась с мужем, с Микке. Они даже несколько недель назад съездили на выходные в Париж.

Так встретил ли он кого-нибудь?

Вероятно, нет, а объяснять сложности своих отношений дочери, которой едва исполнилось тринадцать, он в любом случае не собирался.

– Нет, – ответил он, – я никого не встретил. Но теперь мне действительно надо ехать.

Торкель обнял ее. Крепко.

– Поздравляю с днем рождения, – прошептал он. – Я тебя люблю.

– Я тоже люблю тебя, – ответила дочка, – и мой телефон.

Она прижалась намазанными новым блеском губами к его щеке.

Когда Торкель ехал в машине в городок Тумба, на его лице по-прежнему сияла улыбка.

Он позвонил Урсуле.

Она уже выехала.

В машине Торкель поймал себя на мысли, что надеется, что это окажется нечто другое. Кто-то другой. Что связи с остальными убитыми женщинами не обнаружится. Окажется, что этот случай первый. Но нет. Торкель понял это, как только заглянул в спальню.

Нейлоновые чулки. Ночная рубашка. Расположение.

Третий.

Для описания огромной раны на горле «от уха до уха» было не достаточно. Скорее, от одной стороны позвоночника до другой. Как, когда открывают консервную банку и оставляют маленький кусочек, чтобы иметь возможность отогнуть крышку назад. Горло женщины было практически полностью перерезано. Для нанесения ей подобных ран требовалась изрядная сила. Кровь была повсюду: высоко на стенах и по всему полу.

Урсула уже вовсю фотографировала. Она аккуратно ходила по комнате, стараясь не наступать на кровь. Всегда первая на месте, если только могла. Она подняла взгляд, кивнула в знак приветствия и продолжила снимать. Торкель задал вопрос, ответ на который уже знал.

– Такое же?

– Абсолютно.

– Я по пути сюда позвонил в «Лёвхагу»^[2]. Он сидит, как сидел.

– Это нам вроде и так известно?

Торкель кивнул. «Не нравится мне это дело», – думал он, стоя в дверях спальни и глядя на убитую женщину. Ему уже доводилось стоять в дверях других спален и смотреть на других женщин в ночных рубашках, со связанными нейлоновыми чулками руками и ногами, изнасилованных и с перерезанным горлом. Первую они нашли в 1995 году. Затем последовали еще три, прежде чем им в конце весны 96-го удалось схватить убийцу.

Хинде приговорили к пожизненному пребыванию в «Лёвхаге».

Он даже не обжаловал.

И по-прежнему сидит там.

Однако новые жертвы были идентичными копиями его жертв. Руки и ноги связаны таким же образом. Перерезанное горло. Даже голубой оттенок белых ночных рубашек точно такой же. Это означало, что человек, которого они ищут, не только серийный убийца, но и copycat^[3]. Некто, по какой-то причине копирующий убийства пятнадцатилетней давности. Торкель посмотрел в свою записную книжку и снова обратился к Урсуле. Она принимала участие в тот раз, в девяностые годы. Она, Себастиан и Тролле Херманссон, которого потом в принудительном порядке отправили на пенсию.

– Муж сообщил, что около девяти утра получил ответ на смс, а в час дня нет, – сказал он.

– Может соответствовать. Она мертва уже более пяти часов, но меньше пятнадцати.

Торкель лишь кивнул. Он знал, что Урсула права. Если бы он спросил, она бы указала на то, что rigor еще не достиг ног, autolys недостаточно выражен, начали образовываться tache noire^[4] и прочее на судебно-медицинском жаргоне, который он, невзирая на долгие годы в полиции, так и не позаботился освоить. Если спрашиваешь, тебе отвечают на нормальном шведском языке.

Урсула вытерла тыльной стороной ладони пот со лба. На втором этаже было жарче, чем на первом. Июльское солнце палило весь день. В комнате жужжали мухи, привлеченные кровью и пока еще не заметным глазу, но уже начавшимся разложением.

– Ночная рубашка? – поинтересовался Торкель, в последний раз взглянув на кровать.

– Что с ней такого? – Урсула опустила камеру и присмотрелась к старомодной хлопчатой рубашке.

– Она одернута.

– Возможно, муж. Чтобы ее немного прикрыть.

– Я спрошу его, прикасался ли он к ней.

Торкель покинул дверной проем. Вернулся на кухню, к безутешному мужу. Это дело ему очень не нравилось.

* * *

Высокий мужчина проспал несколько часов. Придя домой, он рухнул в постель. Так он поступал всегда. Ритуалы. В крови у него бурлил адреналин. Он толком не знал, что происходило, но задним числом казалось, будто за то короткое время, что он активно действовал, растрачивался недельный запас энергии. Но вот он очнулся. Часы прозвонили. Настала пора быть эффективным. Снова. Он вылез из постели. Так много еще нужно сделать. И все надо непременно выполнять правильно. В нужное время. В правильном порядке.

Ритуалы.

Без них все превратилось бы в хаос. Хаос и страх. Ритуалы создавали контроль. Делали зло меньшим. Боль менее болезненной. Ритуалы не подпускали тьму.

Мужчина присоединил фотоаппарат «Никон» к компьютеру и быстро и привычно закачал туда 36 снимков.

Первый – когда женщина, плача и скрестив руки на груди, стояла в ожидании, пока он даст ей ночную рубашку. Кровь из одной ноздри стекала на нижнюю губу. Две капли по пути на пол задели ее правую грудь, оставив красные следы, точно дождь на оконном стекле. Раздеваться она поначалу отказывалась. Думала, что одежда ее, возможно, защитит. Спасет ее.

На тридцать шестом, последнем снимке, ее безжизненный взгляд устремлен прямо в камеру. Он тогда присел возле кровати на корточки и наклонился поближе, так близко, что чувствовал тепло крови, которая все сочилась и сочилась из зияющей дыры в горле. Бóльшая часть крови к тому времени уже покинула тело и более или менее впиталась в простыни и матрас.

Попутно он быстро проверял фотографии. Ночная рубашка надета. Нейлоновые чулки. Узлы. Трусы сняты. До содеянного. После. Нож в работе.

Страх.

Осознание.

Результат.

Все выглядело хорошо. Все 36 пригодны для использования. Отлично. Несмотря на почти неограниченную мощность цифрового аппарата, ему хотелось держаться в рамках старой пленки. 36 снимков. Не больше и не меньше.

Ритуалы.

* * *

Когда Торкель спустился с лестницы, Билли стоял на коленях возле входной двери.

– Насколько я вижу, на двери никаких повреждений нет, – сообщил он своему начальнику. – Похоже, его впустили.

– Когда мы приехали, была открыта дверь на террасу, – уточнил Торкель.

– Ее открыл муж, когда пришел, – согласно кивнул Билли. – Она, по его словам, была заперта.

– А он уверен? Он, казалось, плохо соображал от шока.

– Говорил он довольно уверенно…

– Я спрошу его еще раз. Где Ванья?

– Снаружи. Она только что приехала.

– Наверху, в кабинете, стоит компьютер, – Торкель кивнул в сторону лестницы, с которой только что спустился. – Возьми его с собой и посмотри, не найдется ли там чего-нибудь. Желательно такого, что связывает ее с остальными.

– Значит, она третья?

– Многое указывает на то, что да.

– Мы будем кого-нибудь подключать или…?

Билли не договорил. Торкель понял, что он, собственно, имел в виду: «Будем ли мы подключать Себастиана Бергмана?» Торкель уже сам подумывал об этом, но сразу отбросил эту мысль. Минусы казались очевидными и значительно перевешивали плюсы, но так было до сегодняшнего вечера.

До третьей.

– Посмотрим.

– Я хочу сказать, учитывая то, кого он копирует…

– Я говорю, посмотрим.

По его тону Билли сообразил, что продолжать расспросы не следует. Он кивнул и встал. Раздраженность Торкеля Билли понимал. У них не было никаких следов или, вернее, их имелось много. Отпечатки обуви и пальцев, сперма и волоски, но тем не менее они ни на йоту не приблизились к поимке преступника по сравнению с тем, что было двадцать девять дней назад, когда нашли первую женщину, связанную и убитую таким же образом. Небрежность, с какой преступник оставлял после себя технические доказательства, указывала на то, что этот человек знает, что не присутствует ни в одном регистре. Он проявлял слишком большую организованность для того, чтобы просто допускать небрежность. Значит, ранее не наказывался, во всяком случае, за сколько-нибудь серьезные правонарушения. Но стремился рисковать. Или был вынужден. Обе возможности вызывали тревогу. Это означало, что он с большой долей вероятности совершит новое преступление.

– Захвати Ванью, возвращайтесь в офис и проверьте все еще раз.

Если бы им только удалось обнаружить связь между жертвами, это дало бы им очень многое. Тогда можно было бы кое-что узнать о преступнике и начать его вычислять. Самое худшее, если убийца выбирает жертв наобум. Видит кого-то в городе, направляется следом, проводит рекогносцировку, планирует и выжидает удобного случая. Если это так, если он выбирает жертв таким образом, то им не схватить его, пока он не совершит ошибку. А до сих пор он ни одной не совершил.

* * *

Билли в несколько прыжков преодолел лестницу, бросил беглый взгляд в спальню, где по-прежнему работала Урсула, и зашел в кабинет. Очень маленький. От силы шесть квадратных метров. В углу письменный стол, перед ним компьютерное кресло. Под ним лист плексигласа, чтобы не царапать колесами паркет. Низкий столик с принтером – современным, с роутером, бумагой, папками и канцелярскими принадлежностями. На стенке над письменным столом висела длинная рамка для восьми фотографий. Жертва – Катарина, если Билли правильно запомнил ее имя, – одна на снимке, улыбается на камеру перед яблоней, соломенная шляпа поверх темных волос, белое летнее платье. Прямо реклама шведского лета. Например, в Эстерлене^[5]. Муж – Рикард – тоже один на одном из снимков. На корме яхты. Солнцезащитные очки, загорелый, сосредоточенный. На остальных шести снимках они вместе. Рядышком, в обнимку, улыбающиеся. Похоже, они много путешествовали. Одна из фотографий снята на белоснежном песчаном пляже с пальмами на заднем плане, а на двух других Билли узнал Нью-Йорк и Куала-Лумпур. Детей, очевидно, нет.

Значит, в этот раз никто, по крайней мере, не лишился мамы.

Он задержался перед фотографиями, вглядываясь в нежные улыбки супругов. На всех снимках они обнимают друг друга. Возможно, так они всегда позировали перед камерой. Может, это просто игра, чтобы показать окружающим, как им хорошо вместе. Однако тут этого не видно, оба выглядят действительно влюбленными. Билли никак не мог оторваться от фотографий этих мужчины и женщины. Что-то в их счастье его поражало. Они выглядят такими радостными. Такими влюбленными. Такими живыми. Обычно Билли это так сильно не трогало. Он мог без труда сохранять профессиональную дистанцию между жертвами и собой. Это, разумеется, всегда оказывало воздействие, он сопереживал родственникам, но горе обычно не пронзало его так глубоко. Он точно знал, почему в этот раз все по-другому. Совсем недавно он встретил кое-кого, чей веселый взгляд и располагающая улыбка напоминали женщину на снимках. От этого трагедия становилась многоплановой и реальной. Он думал о Мю. Как она сегодня утром натягивала одеяло и сонно обнимала его. Как пыталась заставить его остаться у нее еще немного и еще чуть-чуть, и еще чуть-чуть, пока все утро не пошло прахом. Образ улыбающейся Мю хорошо сочетался с романтическими фотографиями перед ним, но никак не вязался с жутко извернувшейся, связанной и изнасилованной женщиной в соседней комнате. И тем не менее это та же женщина. На мгновение Билли представил себе, что это Мю лежит, уткнувшись в огромную лужу крови. Он тут же отвернулся и закрыл глаза. Такой страх его еще не посещал.

Никогда.

И нельзя вновь подпускать его к себе. Билли это знал. Нельзя впускать в душу насилие и боязнь, позволять им себя отравить. Это разрушит любовь. Привнесет в нее испуг и постоянное беспокойство. Необходимость четко разграничивать личную жизнь и работу была ему предельно ясна, без такой дистанции он рискует потерять все. Сможет обнимать ее, крепко прижимать, но не делиться чувством. Оно слишком темное и бездонное, чтобы вводить его в их отношения. Придя домой, он будет долго не выпускать ее из объятий. Очень долго. Она спросит, почему. Он солжет. К сожалению. Но не захочет открывать ей правду. Билли развернулся, взял с письменного стола ноутбук и пошел вниз искать Ванью.

* * *

Высокий мужчина дал компьютеру команду распечатать все снимки, и принтер сразу ответил эффективным жужжанием. Пока снимки печатались – 10х15, на глянцевой фотобумаге, – мужчина создал новую папку для находящихся на экране фотографий, скопировал ее, зашел на защищенную паролем веб-страницу, идентифицировался как администратор и выложил туда папку. Страница имела ничего не говорящий адрес fygorh.se. Собственно, это была лишь случайно выбранная комбинация букв с единственной целью не попасть в приоритеты какой-нибудь поисковой системы. Если кто-нибудь, не имеющий к странице отношения, против ожидания все-таки до нее доберется, у него появится плохо отформатированный, почти нечитабельный текст на ярком, движущемся фоне. Тексты, спорадически менявшие шрифт и цвет, представляли собой выдержки из книг, государственных отчетов, диссертаций, других веб-страниц и чистой бессмыслицы, без абзацев и даже пробелов. При этом то тут, то там без всякой задней мысли возникали странные изображения и рисунки. Страница казалась цифровой версией тарабарщины, созданной человеком, не способным выбрать среди обилия возможностей и испробовавшим все сразу в одном и том же месте, такой, как иногда вывешивают на автобусных остановках и щитах электроуправления. Никто не мог сохранять концентрацию на этой странице особенно долго. Он в свое время запрашивал статистику посещений. Из 73 человек, по какой-то неведомой причине заходивших туда, дольше всех задержался тот, кто пробыл там 1 минуту и 26 секунд. Именно этого ему и хотелось. Никому не удавалось добраться до пятой страницы или заметить маленькую красную кнопочку посреди отрывка о принципах охраны зданий в муниципалитете Катринехольма. Если нажать на нее, то открывалась новая страница, запрашивавшая пароль и идентификатор пользователя. За ней обнаруживалась папка, которую он только что выложил. Папка имела ничего не говорящее название «3».

Принтер закончил работать. Мужчина взял распечатанное. Перелистал и подсчитал. Все 36. Достав большой зажим для бумаг, он соединил фотографии вместе за верхние края. Перешел к другой стороне комнаты, где на стене была прибита мазонитовая пластина, и повесил зажим с фотографиями на гвоздь в правом верхнем углу. Над гвоздем значилась цифра три, обведенная черным кружком. Он взглянул на верхние снимки, висевшие на гвоздях «1» и «2». Женщины. У себя в спальне. Полуобнаженные. Плачущие. До смерти перепуганные. Крайний слева зажим содержал только 34 фотографии. Две первые у него не получились. До действа. Поторопился. Отошел от ритуала. Он проклинал себя. Торжественно пообещал, что больше это не повторится. Уже вторая пачка была полной. Он снова взял аппарат и сфотографировал мазонитовую пластину с ее чудовищным содержимым. Первая фаза завершена. Положив камеру на письменный стол, он взял с пола возле двери черную спортивную сумку.

На кухню.

Мужчина поставил сумку на пустой кухонный стол, расстегнул молнию и извлек пластиковый пакетик с кусочком картона – упаковку от нейлоновых чулок, которыми он воспользовался. «Филипп Матиньон Ноблесс», 50 ден, песочно-коричневые.

Как обычно.

Как всегда.

Он открыл шкафчик под мойкой, бросил туда упаковку и закрыл дверцу. Вернулся к сумке, достал нож в пластикатовом пакете, вынул его, положил в раковину, а окровавленный пакет опять бросил в шкафчик под мойкой. Закрыв дверцу, он открыл кран. На широкое лезвие полилась теплая вода. Присохшая кровь начала отставать от металла и, слегка завихряясь влево, потекла в сток. Он взял нож за рукоятку и перевернул. Когда кровь перестала стекать сама по себе, он, чтобы счистить остатки, прибег к помощи щетки и средства для мытья посуды. Затем тщательно вытер свое оружие и положил обратно в сумку. Выдвинул третий сверху ящик стоящего возле плиты пенала и достал рулон трехлитровых пакетов для замораживания продуктов. Оторвал один пакет, вернул рулон на место, задвинул ящик и положил пакет в сумку рядом с ножом. После этого мужчина покинул кухню.

* * *

Обойдя вокруг дома, Билли нашел Ванью на газоне. Она стояла спиной к террасе и панорамным окнам. Перед ней простирался тщательно подстриженный газон, завершавшийся двумя цветущими клумбами. Билли никаких названий растений не знал и предполагал, что внимание Ваньи привлекли тоже не роскошные цветы.

– Как дела?

Ванья вздрогнула. Она не слышала, как он подошел.

– Здесь он визитной карточки не оставил, если ты это имеешь в виду.

– Ну ладно… – Билли немного отступил назад.

Ванья сообразила, что ответила необычно резко. Возможно, вопрос коллеги даже не касался работы. Он знал ее. Знал хорошо. Знал, насколько она ненавидит этот тип преступлений. Не из-за крови и сексуального насилия. Она видала и похуже. Но жертва – женщина.

Убита.

Дома.

Женщин не должны насиловать и убивать у них дома. Они и так повсюду непрерывно подвергаются опасности. Им лучше переодеваться перед тем, как отправиться из ресторана домой. Им надо избегать подземных переходов, парков и безлюдных дорог. Не ходить в наушниках, слушая музыку с айпода. Их свобода передвижения ограничена, их возможности ограничены. Хотя бы в собственном доме они должны чувствовать себя спокойно.

Расслабленно.

Надежно.

– Я обнаружила вот это, – сказала Ванья, разворачиваясь и направляясь обратно к террасе.

Билли пошел следом. Они поднялись на обработанный пропиткой деревянный пол, миновали плетеные кресла и стол с опущенным зеленым зонтом в центре, показавшимися Билли более подходящими для уличного кафе, чем для террасы, и подошли к двум белым деревянным шезлонгам, в которых хозяева, возможно, сидели в лучах вечернего солнца каждый со своим бокалом в руке.

– Там, – Ванья указала на крайнее окно слева.

Билли посмотрел. За окном виднелась бóльшая часть первого этажа. Он увидел Торкеля, разговаривающего с Рикардом Гранлундом, и криминалистов, которые изучали оставшуюся часть дома, но едва ли Ванья хотела показать ему именно это.

– Что это такое? – спросил он.

– Там, – повторила она, указывая на этот раз более определенно.