Таким образом, экспрессионистские, оказывающие глубокое воздействие на массы, нередко импровизированные действия национал-социалистического движения нашли поддержку в среде опытной бюрократии. Несмотря на всю готовность служить делу нации, чиновники не отказались ни от одного из своих прежних инструментов управления и контроля. Счетная палата и гражданские суды продолжали свою работу; координирование, право на визирование и заслушивание, многоуровневая административная структура – все это продолжало работать с поразительной эффективностью. Гауляйтеры, мечтавшие об отсутствии бюрократии и близости государственных структур к народу, превратились в финансовых чиновников, настаивавших на точном исполнении бюджета. Это создавало раздражающую обстановку, постоянные трения, споры, но прежде всего это было умелое балансирование между головокружительными политическими или прямыми военными комбинациями. Поликратическая организационная структура национал-социалистического государства не привела к хаосу, как это часто сейчас утверждается. Совсем наоборот. Постоянная возможность иметь дело с конфликтующими интересами и всегда находиться в поисках наилучшего пути объясняет всегда неустойчивую силу режима: таким образом можно было разработать (более радикальные) альтернативы, избежать управленческих неудач и достичь высокой степени осуществимости принимаемых (часто по идеологическим причинам) мер. Таким образом, возникла убийственная смесь политического волюнтаризма и функциональной рациональности.

Взаимодействие экспертов, политиков и большинства населения основывалось также и на готовности гитлеровского правительства к проведению долгожданных реформаторских законов, в свое время застрявших в конфликте интересов республики. Движимая жаждой действий национал-социалистическая администрация решительно выбросила за борт многое из того, что уже долгое время считалось бесполезным и устаревшим. Например, в 1941 году она выполнила требование Якоба Гримма, назвавшего введенный в 1854 году готический шрифт «нескладным и режущим глаз»^[24], и посредством «приказа о шрифтах» добилась отмены шрифта Зюттерлина и фрактуры в пользу обычного латинского шрифта. Статья 155 Конституции Веймарской республики предусматривала отмену фидеикомисс-феодальной формы собственности, все еще широко распространенной на северо-востоке Германии и тормозившей современный капитализм.

Однако республика была пока не в состоянии обеспечить соблюдение конституционного стандарта, поддержанного еще в 1849 году на Франкфуртском национальном собрании. На соответствующем законе стоит подпись «6 июля 1938 года, Берхтесгаден, Адольф Гитлер».

Нацистское руководство способствовало появлению ощущения грядущей автомобилизации населения, ввело (почти неизвестное до тех пор) понятие отпуска, удвоило количество выходных и стало развивать привычный сегодня массовый туризм. Ответственный за Берлин гауварт Германского трудового фронта пламенно агитировал народ: «В 1938 году мы хотим охватить еще больше сограждан, которые и сегодня все еще думают, что поездка в отпуск не для рабочего человека. Такая нерешительность должна наконец-то быть преодолена». Двухнедельное путешествие по Германии со всеми расходами стоило от 40 до 80 рейхсмарок^[25].

С самого начала нацистское государство всецело поддерживало семьи, ставя незамужних, неженатых и бездетных в худшее положение по сравнению с семейными. Правительство также защищало фермеров от неопределенности мирового рынка и прихотей погоды. Основы регулирования сельскохозяйственного производства, порядок расторжения брака, правила дорожного движения, обязательное страхование гражданской ответственности владельцев транспортных средств, начисление детских пособий, разряды налогообложения, а также основы охраны природы были заложены именно в то время. Социальные политики национал-социализма выработали общие черты концепции пенсионного обеспечения, которая с 1957 года считалась уже само собой разумеющейся в ФРГ и согласно которой слова «старый» и «бедный» больше не должны были быть синонимами, напротив, «уровень жизни ветеранов труда не должен слишком сильно отличаться от уровня жизни трудящихся сограждан»^[26].

Поскольку многие лидеры НСДАП происходили из среды, в которой не понаслышке были знакомы с деятельностью судебных приставов, то уже в первые несколько недель правления они обеспокоились ужесточением (особенно в кризисные времена) угрожающих большинству тогдашних немцев мучений, связанных с арестом имущества и принудительным выселением. Среди первых нацистских законов были законы, ограничивавшие права кредиторов в пользу должников. Они были призваны противодействовать «обнищанию народа». Принятый в 1938 году закон о списании старых долгов объявил недействительными сотни тысяч правовых решений, уже принятых для взыскания долгов. Вышедший в конце 1934 года закон о предотвращении злоупотребления возможностями принудительного исполнения был направлен против «почти неограниченной свободы кредиторов» прошлого^[27]. В итоге реформы предоставили отдельно взятому судебному приставу значительную автономию и свободу принятия решений, и это характеризует национал-социалистический режим в целом^[28].

Центральный орган службы судебных приставов, «Газета германских судебных приставов», тут же задала новый тон: «Социально чувствительный судебный пристав не сможет ввергнуть своих беднейших сограждан в полную нищету, одновременно лишив их вместе с последним имуществом доверия к защищающему их государству и любви к отечеству, в котором они тоже считали себя вправе жить по крайней мере сносно». В «истинно народном государстве» даже у пристава должно было выработаться «по-настоящему социальное чувство», «во что бы то ни стало избегающее жесткости». В нацистский период ему не следовало «страшиться ни усилий, ни личных неудобств для соответствия социальным идеям». Ведь «при тесном переплетении социальной и национальной мысли» он всегда выполняет свой долг перед народом.

В соответствии с этим Гитлер (считавшийся «народным канцлером») первым делом изложил главный руководящий принцип: «Германия станет величайшей державой тогда, когда наибеднейшие ее граждане превратятся в преданнейших»^[29]. Геринг вторил ему: «Домовладелец, безжалостно и бесцеремонно лишающий крова бедных сограждан из-за мелочности, своими действиями теряет право на защиту государства». Это применимо и тогда, когда во время его проступка против «основных законов национального единства» на его стороне оказывается «подобие буквы закона»^[30]. Разумеется, от судебных приставов по-прежнему требовали «со всей строгостью относиться к злостным должникам»^[31], которых иногда также называли «вредителями германского народа».

После начала Второй мировой войны никто больше не имел права арестовывать имущество призывников и их семей: «Все процедуры с целью принудительной продажи предметов недвижимого имущества в соответствии с законом были прекращены или отложены независимо от того, были ли назначены торги до или после вступления в силу положения [от 1 сентября 1939 года]». Нацистское правительство также улучшило защиту прав квартиросъемщиков для призывников. Даже если впоследствии процедура вновь ужесточилась, защита должников оставалась главной задачей каждого отдельно взятого судебного пристава, чтобы таким образом «внести свой важный вклад в победу нашего народа, так упорно борющегося за свое существование»^[32].

В этом же ряду находится положение об обращении налога на заработную плату от 30 октября 1940 года, еще больше усилившее защиту немцев от принудительного взыскания. Оно оставляло нетронутой часть заработной платы в виде надбавок за сверхурочную работу, а также отпускные, рождественские премии, детские пособия и пенсии по инвалидности. Положение впервые установило достаточные, не подлежащие налогообложению минимальные суммы в пересчете на человека и члена семьи, основывавшиеся на заработной плате после всех вычетов, а не до них. Для достижения большего равноправия между немцами закон аннулировал унаследованную из раннебуржуазных времен привилегию, которая особым образом ограждала чиновников и священнослужителей от ареста имущества^[33]. Именно такие законы сделали национал-социализм популярным в народе, и уже тогда в них проступали контуры возникшей впоследствии Федеративной Республики Германия.

При национал-социализме духовные и даже государственные институты сохраняли значительную степень внутреннего плюрализма мнений. Многим представителям интеллигенции, чиновникам или инженерам казалось, что институциональные самоограничения сломаны и наконец-то приближается час великого рывка – компетентности, не ограниченной ни партиями, ни установками о социальном статусе. В период противоречий между разрывом и преемственностью, профессиональной приверженностью принципам и повсеместным расширением карьерных возможностей специалисты всех областей стали весьма востребованными и по-разному полезными инструментами нацистского режима. И им не нужно было озвучивать свои личные убеждения. В отличие от коммунизма национал-социализм никогда не добивался абсолютной лояльности, но требовал антиэлитарной, часто заманчивой для европейской интеллигенции ХХ века близости к народу.

Это привело к своеобразному сочетанию политики популистских настроений, разумного вмешательства и расчетливых убийств. Обычные объяснения подъема национал-социалистического движения, ссылающиеся на германский бюрократизм или прусский верноподданнический дух, вводят в заблуждение, так как национал-социализм в большей степени, чем республика, и в явном противоречии с представлением гитлеровского государства о самом себе ограничил принятие решений по вертикали управления в пользу более современного – по горизонтали. Он стимулировал инициативу в существующих и особенно во вновь созданных учреждениях. Он ослабил жесткость традиционных иерархий. Там, где раньше на первом месте стояла служба по указке, проснулась радость от своего труда, нередко – в соединении с видящим будущие перспективы коллективным мышлением.

Так, летом 1935 года министр финансов Шверин фон Крозиг начал среди своих чиновников сбор идей с целью налогового ограбления германских евреев. Согласно озвученной в устной форме общей инструкции сотрудники выделили «рекомендуемые», «возможные, но нерекомендуемые» и «ни в коем случае не рекомендуемые» меры. Они предложили тихо убрать десятки льгот, которые приносили пользу евреям. Что касается все еще действующих законов, они считали, что в случае с евреями «обращение contra legem^[34] возможно уже сегодня»^[35].

В апреле 1938 года министр финансов снова организовал антисемитские мероприятия, передав собранные предложения сотрудников своему коллеге, министру внутренних дел. Двое чиновников из налоговой службы предложили обсудить вопрос, следует ли отменить налоговые вычеты по налогу на имущество для всех евреев или оставить их только для имеющих несовершеннолетних детей. Кроме того, они также обратили внимание на то, должны ли собаки-поводыри ослепших во время войны евреев по-прежнему освобождаться от муниципального налога на собак. Еще один сотрудник даже представил готовый к подписанию проект закона, который предусматривал особую надбавку для евреев по подоходному и имущественному налогу со следующим нюансом: размер надбавки должен быть «гибким, чтобы в случае наличия причины (вредящего народу поведения отдельных евреев) его можно было увеличить»^[36]. Привычные «автоматические немецкое повиновение и безынициативность», как правило, выглядят по-другому.

То, как окружение Гитлера характеризовало представителей старой элиты, действовавшей конструктивно в интересах режима, подробно изложено в дневнике Геббельса на примере министра финансов Шверина фон Крозига: хотя тот «слегка возражал» перед началом каждого нового обострения ситуации, но затем неоднократно доказывал свою надежность. По своему характеру он был «одним из чиновников, которых мы можем должным образом использовать в нашем государстве»^[37]. В 1937 году Гитлер наградил графа золотым почетным значком НСДАП. С тех пор к фон Крозигу стали обращаться как «к дорогому товарищу по партии», и он тоже был вынужден отвечать подобным приветствием. В 1939 году почетный нацист дворянского происхождения взял 450 тыс. рейхсмарок из государственного бюджета на министерскую квартиру, подобающую его положению^[38].

Первоначально беспартийный чиновник-карьерист граф Людвиг Шверин фон Крозиг (1887–1977) происходил из прусской помещичьей знати, графский титул он получил в результате усыновления. Он родился в герцогстве Анхальт, с 1905 по 1907 год учился в Лозанне и Оксфорде и закончил обучение в области государствоведения сдачей государственного экзамена по праву в университете Галле. Первую мировую войну он завершил в звании подполковника, имея несколько высоких наград. В 1919 году он попал в только что созданное министерство финансов, где спустя десять лет стал руководителем отдела по бюджету. В 1932 году рейхсканцлер фон Папен назначил его министром финансов Германии. Рейхсканцлер Шлей-хер, а вскоре после этого и Гитлер сохранили его в своем кабинете министров как отличного специалиста. Шверин фон Крозиг (до последних часов сохранявший верность приближенному кругу нацистского руководства) еще 2 мая 1945 года был назначен преемником Гитлера Дёницем главой нового правительства. Приговоренный к десяти годам лишения свободы по «Процессу Вильгельмштрассе», дело XI, он находился в заключении до 1951 года^[39]. Будучи министром-профессионалом, он блестяще разбирался в своем деле. Он всегда мог правдоподобно разъяснить своим оппонентам имевшиеся финансовые проблемы Второй мировой войны в многочисленных письмах, надиктованных им.

В отличие от Шверина фон Крозига, его статс-секретарь Фриц Рейнгардт (1895–1980), сын тюрингского переплетчика, не родился с серебряной ложкой во рту. Он учился в городской школе, а затем в торговом училище в Ильменау. Впоследствии стал купцом. В 1914 году был арестован в Риге как гражданин вражеской страны и сослан в Сибирь. В 1924 году Рейнгардт создал в Хершинг-ам-Аммерзе заочное торговое училище. Он был приверженцем новой идеи получения полного среднего образования для взрослых, но не нашел ее поддержки в министерстве Веймарской республики (в отличие от НСДАП, в которую вступил двумя годами позже). Основываясь на идее заочного обучения, Рейнгардт создал организацию партийных ораторов, в которой сосредоточился на бюджетной политике, затем он стал пресс-секретарем рейха по финансово-политическим вопросам, а в 1930 году – депутатом рейхстага.

С 1933 по 1945 год Рейнгардт занимал пост статс-секретаря. Он постоянно и компетентно пропагандировал цели своей политики в сотнях речей, брошюр и статей. Обладая социально-политической волей к переменам, Рейнгардт продвигал бесчисленные налоговые льготы для низших и средних классов (оставшиеся в силе и после 1945 года). Предложение министра труда в 1941–1942 годах уравнять (тогда еще очень разные) пенсии для рабочих и служащих он встретил восторженным восклицанием «Прекрасно!»^[40]. Рейнгардт понизил основные критерии отбора для различных карьерных путей и в то же время ввел обязательное повышение квалификации для всех чиновников своего министерства. Для этого он создавал одну финансовую школу рейха за другой, чего раньше никогда не было^[41]. Геббельс говорил о нем: «Хотя Рейнгардт всего лишь школьный учитель, который подходит к проблемам с действующей на нервы педантичностью, но все же в общем и целом он их решает»^[42].

Главный дуэт в рейхсминистерстве финансов представлял собой характерную для национал-социализма смесь: блестяще образованный министр-аристократ и статс-секретарь, поднявшийся из низов народной среды и получивший свои знания политика-самоучки упорным трудом. Рейнгардт считал себя человеком нового государства всеобщего благоденствия. С другой стороны, Шверин фон Крозиг олицетворял собой тысячи чиновников, офицеров, ученых и прочей интеллигенции, которым удалось сформировать и рационализировать изнутри расплывчатую, внутренне противоречивую нацистскую идеологию.

Национальная интеграция

При всей своей нетерпимости к социалистам, евреям и инакомыслящим немцы видели в Гитлере не безжалостного изоляциониста, как можно легко предположить, оглядываясь назад, а великого интегратора будущего. Версальский и Сен-Жерменский мирные договоры категорически запрещали государственное слияние Австрии и Германии. Большинство немцев видело в этом огромную несправедливость. Но в 1938 году с включением Австрии в состав Германии (как специально – в марте^[43]) сбылась давняя национальная мечта 1848 года. Конечно, новое великое германское национальное государство создавалось не как демократическая республика, но это происходило под ликование народа. И если сегодня тогдашняя история Германии трактуется как богатая аберрациями хаотичность, то тогда – столь же единодушно – как извилистый, часто трудноразличимый путь к единству нации и государства.

На этом настрое, например, в 1938 году в берлинском районе Шпандау улицу Юденштрассе^[44] переименовали в честь Карла Шурца, еще одну улицу назвали именем Готфрида Кинкеля, отдавая таким образом дань памяти (вплоть до наших дней) этим двум выдающимся деятелям революции 1848–1849 годов. 15 марта 1938 года, после аншлюса Австрии, Гитлер, который никогда не рассматривал себя исключительно канцлером только Германского рейха, но всегда – вождем всего германского народа и, следовательно, всех живущих за пределами Германии немцев, провозгласил на венской площади Хельденплац: «Как вождь и канцлер немецкой нации и рейха перед лицом истории с этого момента я объявляю о вступлении моей родины^[45]