Глава V
Взгляд назад

Фамилия графов де Бармон-Сенектер была одной из самых старинных и самых знатных в Лондоне. Можно было смело утверждать, что начало рода терялось во мраке времен. Один Бармон-Сенектер сражался в Бувине рядом с Филиппом Августом. Жуанвильская хроника говорит о кавалере де Бармон-Сенектере, умершем от чумы в Тунисе в 1270 году, во время Восьмого крестового похода короля Людовика IX. Франциск I на поле сражения при Мариньяно пожаловал Ангеррану де Бармон-Сенектеру титул графа в награду за храбрость: он сражался на глазах короля в продолжение всей этой жестокой битвы. Графы де Бармон всегда делали военную карьеру и дали Франции несколько знаменитых полководцев.

Но с течением времени могущество и богатство этого рода уменьшилось. В правление короля Генриха III дело дошло почти до бедности. Однако, гордясь безукоризненным прошлым, очередной граф де Бармон продолжал высоко держать голову. И если для того, чтобы достойно нести свое имя, ему приходилось жить в провинции и испытывать жестокие лишения, никто никогда не догадывался об этом.

Граф поступил на службу к королю Наварры отчасти затем, чтобы благодаря войне улучшить свое положение, отчасти из восхищения перед доблестью своего государя, великое будущее которого, быть может, он угадал. Храбрый, молодой, пылкий красавец-граф был любимцем женщин. Среди его любовных приключений было одно, в Кагоре, с девицей, которую он успел похитить накануне свадьбы с очень богатым испанцем. Испанец, весьма щепетильный в вопросах чести, потребовал удовлетворения от графа, который, в свою очередь, нанес ему два серьезных укола шпагой. Это дело вызвало много шума и принесло графу большой почет среди утонченных молодых людей. Однако, против ожидания, испанец выздоровел от ран. Они опять дрались, и на этот раз граф так отделал своего противника, что тот волей-неволей должен был отказаться от новой дуэли. Именно это приключение внушило графу отвращение к волокитству, а вовсе не боязнь мести, в которой поклялся ему неудачливый испанский герцог, имя которого было Пеньяфлор. Со времени последней дуэли граф больше ничего об испанце не слышал, но укоры совести продолжал испытывать, ведь из пустой прихоти было разрушено счастье честного человека.

Храбро сражаясь рядом с королем во всех его войнах, граф наконец в 1610 году, после смерти Генриха IV, удалился в свое поместье, испытывая отвращение к французскому двору и чувствуя потребность в отдохновении после долгой службы.

Лет через пять, соскучившись в уединении, а может быть, в надежде прогнать докучливое воспоминание, которое, несмотря на время, не переставало его мучить, граф решил жениться на молодой девушке, принадлежавшей к одной из лучших местных фамилий, кроткой и прелестной, но такой же бедной, как и он. И теперь материальное положение его делалось день ото дня все хуже. Однако этот союз был счастливым. В 1616 году графиня родила сына, того самого графа Луи, историю которого мы взялись рассказать.

Граф оказался нежным отцом, однако сына воспитал в строгости, желая сделать из него такого же сурового, храброго и честного дворянина, каким был он сам.

Молодой Луи рано почувствовал, что за внешней пышностью жизни их семьи скрывается тайная нищета, и понял, что должен добиться для себя независимого положения, которое позволило бы ему не только не быть в тягость обожаемым родителям, всем жертвовавшим для него, но и вернуть померкший блеск семейному имени. Вопреки обычаю своих предков, которые служили королю в сухопутных войсках, он чувствовал в себе склонность к морской службе. Благодаря прилежному попечению старого и достойного аббата, который из привязанности к семейству сделался наставником Луи, он получил приличное образование, чем и воспользовался. Описания путешествий – его любимое чтение – воспламенили воображение молодого графа. Все его мысли обратились к Америке, где, по словам моряков, золота имелось в изобилии. И теперь у него было только одно желание – увидеть эту таинственную землю и взять свою долю в богатой жатве, которую собирал каждый из побывавших там.

Отец его и особенно мать долго противились его просьбам. Старик, воевавший столько лет, не понимал, как его сын может предпочитать морскую службу службе в сухопутных войсках. Графиня в душе не желала видеть своего сына ни военным, ни моряком. Оба эти поприща пугали ее. Она опасалась неизвестности далеких странствий, и сердце ее страшилось разлуки, которая могла стать вечной.

Однако надо было решиться, и, поскольку молодой человек упорно стоял на своем, родители вынуждены были уступить и согласиться с его выбором, невзирая на возможные последствия.

Граф сохранил при дворе нескольких друзей, среди которых был и герцог де Бельгард, пользовавшийся большим расположением короля Людовика XIII, прозванного при жизни Справедливым, потому что он родился под знаком созвездия Весов. Граф де Бармон был прежде дружен и с герцогом д’Эперноном, произведенным в адмиралы в 1587 году. Признаться, графу не слишком хотелось обращаться к нему из-за слухов, распространившихся после убийства Генриха IV. Однако обстоятельства складывались таким образом, что ради благополучия сына граф должен был заставить умолкнуть свои чувства. Отправив письмо герцогу де Бельгарду, он написал и другое, к герцогу д’Эпернону, который в то время был губернатором Гвианы.

Оба ответа не заставили себя ждать. Старые друзья не забыли графа де Бармона и поспешили употребить свое влияние, чтобы услужить ему. Особенно герцог д’Эпернон, который благодаря своему адмиральскому званию мог быть исключительно полезен в деле помощи молодому человеку. Герцог писал, что с радостью берется представить Луи в высшем свете.

Это было в начале 1631 года. Луи де Бармону было тогда пятнадцать. Высокого роста, с гордой осанкой, одаренный редкой силой и большой ловкостью, молодой человек казался старше своих лет. С радостью узнал он, что его желание исполнилось и что больше нет никаких препятствий для его поступления во флот. В письме герцога д’Эпернона заключалась просьба к графу прислать своего сына в Бордо как можно скорее, чтобы он, герцог, немедленно мог определить его на военное судно, где юноша начнет постигать азы морской службы.

Через два дня после получения письма молодой человек, с трудом вырвавшись из объятий матери, почтительно простился с отцом и на хорошей лошади в сопровождении доверенного слуги уже ехал по дороге в Бордо.

Флот долгое время находился во Франции в небрежении. В Средние века морское дело было полностью предоставлено частным лицам, правительство не интересовалось им, в отличие от других континентальных государств, которые приобрели если не преимущество, то по крайней мере некоторое влияние на морях. Так, мы видим, что в царствование Франциска I, который, однако, был одним из самых воинственных французских королей, Анго, арматор из Дьеппа, у которого в мирное время португальцы отняли судно, снарядил целый флот с позволения короля, не имевшего возможности оказать ему поддержку, и блокировал лисабонский порт, прекратив военные действия только тогда, когда заставил португальцев направить во Францию посланников, чтобы смиренно просить мира у короля.

С открытием Нового Света и не менее важным открытием мыса Доброй Надежды мореплавание становилось все более оживленным, охватывая все большие и большие территории. Это заставило французскую корону осознать необходимость создания военного флота для защиты торговых судов от нападения пиратов.

Только в царствование Людовика XIII этот план начал приводиться в исполнение. Кардинал де Ришелье, государственный муж широчайшего кругозора, которого английский флот заставил пережить немало неприятных минут во время продолжительной осады Ла-Рошели, издал несколько указов, относившихся к флоту, и основал школу навигации для воспитания желавших служить молодых дворян.

Франция обязана этому великому министру первой мыслью о военном флоте, которому суждено было бороться с испанским и голландским флотом, а в царствование Людовика XIV поколебать на время могущество Англии.

В эту-то школу, основанную Ришелье, и поступил виконт де Бармон благодаря поддержке герцога д’Эпернона. Старый герцог сдержал слово, данное своему товарищу по оружию: он не переставал покровительствовать молодому человеку, что, впрочем, не составляло большого труда, поскольку виконт выказывал необыкновенные и весьма редкие в то время способности в деле освоения избранной им профессии.

В 1641 году он был уже капитаном, командиром двадцатишестипушечного фрегата.

К несчастью, ни старый граф де Бармон, ни его жена не могли насладиться успехами сына и новыми перспективами, открывавшимися для их дома: оба умерли, один вслед за другим, оставив молодого человека сиротой в двадцать два года.

Луи, как почтительный сын, истинно любивший своих родителей, оплакивал их, особенно горевал он о матери, которая всегда была добра и нежна к нему. Но за те несколько лет, что он ходил в долгие плавания, Луи уже привык жить самостоятельно и полагаться только на самого себя. Поэтому потеря родителей была для него менее чувствительна и горестна, чем если бы он никогда не оставлял домашнего крова.

Являясь теперь единственным представителем своей фамилии, он стал серьезно смотреть на жизнь и удвоил усилия, чтобы вернуть былую славу имени, которое благодаря его рвению уже начинало сиять новым блеском.

Герцог д’Эпернон был еще жив. Но, забытый обломок поколения, уже почти совершенно исчезнувшего, этот больной старик, давно поссорившийся с кардиналом Ришелье, теперь не имел прежнего влияния и ничего не мог сделать для того, кому он так горячо покровительствовал еще несколько лет назад.

Однако граф де Бармон не терял бодрости духа. Дворянство не любило морскую службу, хорошие морские офицеры были редки, и граф решил, что, не вмешиваясь в политические интриги, он сумеет проложить себе путь наверх.

Случай, который невозможно было предвидеть, должен был разрушить его честолюбивые планы и навсегда погубить его карьеру. Вот как это произошло.

Граф де Бармон командовал тогда «Эригоном», двадцатишестипушечным фрегатом. После довольно продолжительного плавания у алжирских берегов, защищая французские торговые суда от берберийских пиратов^[4], его фрегат вошел в Гибралтарский пролив, чтобы потом выйти в океан и возвратиться в Брест. Но в ту минуту, когда судно входило в пролив, на него вдруг обрушился встречный ветер, и после отчаянных попыток продолжить путь судно было вынуждено лавировать несколько часов и наконец укрыться в гавани города Альхесирас, на испанском берегу.

Зная по опыту, что пройдет дня три или четыре, прежде чем ветер позволит пересечь пролив, граф де Бармон приказал спустить лодку и отправился на берег. Город Альхесирас, очень древний, был невелик, невзрачен и малонаселен. Только с тех пор, как англичане овладели Гибралтаром, находящимся по другую сторону бухты, испанцы поняли важность Альхесираса и превратили его в образцовый порт.

У графа не было никакой другой причины ехать в Альхесирас, кроме беспокойства, свойственного морякам, побуждающего их садиться в шлюпку и оставлять свой корабль тотчас, как только они войдут в бухту.

Торговые связи тогда еще не были налажены так хорошо, как в теперешние времена, правительства еще не имели обыкновения посылать в иностранные порты консулов, чтобы защищать торговые сделки своих соотечественников. Военные суда, которые случай приводил в какой-либо порт, должны были оказывать поддержку находящимся там торговцам из родной страны, ежели их интересы ущемлялись.

Отдав приказание прибыть за ним на закате, капитан в сопровождении только одного матроса по имени Мигель, к которому он был очень привязан и который сопровождал его повсюду, отправился по извилистым улицам Альхесираса, с любопытством осматривая все, что попадалось ему на глаза.

Этот Мигель, с которым мы часто будем встречаться впоследствии, был малый огромного роста, лет тридцати, с умным лицом, питавший к своему капитану искреннюю преданность с тех пор, как четыре года назад тот спас его с риском для собственной жизни, бросившись на лодке в открытое море в ужасную погоду, чтобы оказать помощь, когда Мигель упал в воду с мачты, поправляя запутавшиеся снасти. С тех пор матрос не расставался с графом. Родившийся в окрестностях По, на родине Генриха IV, он был, подобно этому королю, весел, насмешлив и чуть скептичен. Превосходный матрос, отчаянно храбрый, обладавший необыкновенной силой, Мигель олицетворял собой типичного баска, натуру сильную и грубую, но честную и верную.

В сердце Мигеля, прозванного, конечно же, Баском, нашлось место еще только для одной такой же привязанности, которую Мигель питал к своему командиру. Это был бретонский матрос, мрачный и угрюмый, составлявший полную противоположность Мигелю. Из-за медлительного характера экипаж прозвал этого матроса Дрейфом, и тот так привык к этому имени, что почти забыл свое собственное.

Услугу, которую граф оказал Мигелю, Мигель оказал однажды Дрейфу, и по этой причине искренне привязался к бретонцу, хоть и насмехался над ним и поддразнивал его с утра до вечера.

Бретонец это понимал и при каждом удобном случае выказывал, насколько позволял его замкнутый, необщительный характер, свою признательность баску, полностью подчиняясь ему и никогда не возмущаясь требованиями, часто непомерными.

Мы так долго говорили об этих двух людях потому, что им придется играть важную роль в нашем повествовании и читателю необходимо узнать их как можно лучше.

Граф де Бармон и Мигель Баск продолжали прогуливаться по улицам, один размышляя и наслаждаясь солнцем, другой уважительно следуя в нескольких шагах позади и отчаянно куря трубку с таким коротким чубуком, что огонь почти касался губ. Скоро они дошли до окраины города и стали подниматься на холм по довольно крутой тропинке, заросшей по бокам кустами алоэ. С вершины холма открывалась панорама залива – к слову сказать, одна из прекраснейших в мире.

Было около двух часов пополудни – самое жаркое время. Горожане удалились в дома для сиесты, так что моряки не встретили по дороге ни одной живой души. И если бы книга «Тысяча и одна ночь», переведенная столетием позже, была известна в то время, граф без особых усилий вообразил бы себе, что это город из арабских сказок, жителей которого усыпил злой волшебник, – так вокруг было тихо и пустынно. Словно усиливая это впечатление, ветер стих, воздух был неподвижен, и обширная водная скатерть недвижно расстилалась внизу, под ногами графа, который рассеянно смотрел на свой фрегат, издали казавшийся небольшой лодкой. Мигель курил и, широко расставив ноги и заложив руки за спину – любимая поза моряков, – тоже любовался окрестностями.

– Смотрите-ка! – сказал он вдруг.

– Что такое? – спросил граф, обернувшись.

– Сюда галопом несется всадница. Что за странная фантазия прогуливаться в такую жару!

– Где? – спросил граф.

– Вон там, капитан, – ответил Мигель, протягивая руку.

Граф устремил взгляд в ту сторону, куда указывал Мигель.

– Эта лошадь взбесилась! – вскричал он, присмотревшись внимательнее.

– Вы так думаете, капитан? – спокойно спросил матрос.

– Я уверен! Посмотри! Всадница отчаянно вцепилась в гриву, несчастная погибла!

– Очень может быть, – философски заметил Мигель.

– Скорее, скорее! – вскричал капитан, бросаясь навстречу всаднице. – Надо спасти эту женщину даже ценой собственных жизней!

Матрос ничего не ответил, а только, чтобы не повредить трубку, вынул ее изо рта, положил в карман и потом ринулся вслед за своим капитаном.

Берберийская лошадь арабских кровей, с маленькой головой и тонкими породистыми ногами мчалась как ураган. Она бешено неслась по узкой тропинке, в глазах ее сверкали молнии, а из расширенных ноздрей как будто вылетал огонь. Всадница, ухватившись обеими руками за длинную гриву, обезумев от страха, чувствовала себя уже погибшей и время от времени глухо вскрикивала. Далеко позади нее, почти неприметными точками на горизонте, во весь опор скакали несколько всадников. Тропинка, по которой мчалась лошадь, вела прямо к глубочайшей пропасти, и пропасть эта приближалась с головокружительной быстротой. Только безумец или человек, наделенный мужеством льва, мог пытаться спасти несчастную. Однако оба моряка, не рассуждая и не колеблясь, стали по правую и левую сторону тропинки и молча ждали. Они поняли друг друга.

Прошло две или три минуты, и лошадь пролетела мимо графа и матроса подобно вихрю, но они все же успели кинуться к ней и ухватиться за поводья. С минуту бешеное животное тащило их за собой. Шла борьба человека с животной силой. Наконец лошадь была побеждена и, хрипя, повалилась на землю. Граф подхватил на руки молодую женщину, столь чудесно спасенную, унес ее с дороги и почтительно опустил на землю. Всадница от страха лишилась чувств.

Граф, догадываясь, что подъезжавшие мужчины приходились родственниками или друзьями той, которой он оказал такую важную услугу, привел в порядок свою одежду и молча ждал, с восхищением глядя на красавицу, распростертую у его ног.

Это была прелестная семнадцатилетняя девушка, с тонкой и гибкой талией, с нежными чертами лица. Ее черные волосы, длинные и шелковистые, выбились из-под сетки, удерживавшей их, и душистыми локонами рассыпались по плечам. Костюм, чрезвычайно богатый, указывал на знатное происхождение молодой особы. Впрочем, так же как и аристократизм, присущий всему ее облику. Легкий румянец говорил о том, что всадница быстро возвращается к жизни.

Мигель Баск с невозмутимым спокойствием, из которого ничто не могло его вывести, оставался при лошади, которая стояла, дрожа всем телом, но уже не оказывала сопротивления. Мигель снял с нее подпругу, сорвал пук травы и начал обтирать, восхищенно бормоча:

– Какое благородное и прекрасное животное! Было бы жаль, если бы оно упало в эту ужасную пропасть. Я рад, что оно спаслось!

О молодой девушке благороднейший матрос вовсе не думал, весь его интерес сосредоточился на лошади. Обтерев и снова взнуздав, он подвел ее к графу.

– Вот, – сказал он с довольным видом, – теперь она усмирена. И ребенок может вести ее в поводу.

Между тем всадники быстро приближались и скоро подъехали к французским морякам.