– Я мечтаю забыть этот чертов мир, эту чертову планету, как только вернусь к сестре.

Темные глаза Маны сверкнули.

– Тогда ты не собираешься натворить глупостей? Отпустишь свою принцессу?

– Мы прилетели сюда говорить не о Юле…

– Нау, нет уж, сначала о принцесске, – Мана подступила вплотную. Я застыл между ней и обрывом. Крутым, осыпающимся обрывом. На дне оврага, в зарослях, вилось что-то темное. Тени? Птичьи гнезда? Змеи?

Мана заметила, куда я смотрю, и закатила глаза:

– Не бойся, тебе это не грозит. Пока что, – в мою грудь ткнулся твердый палец. – Твоя принцесса не желает, чтобы ее дотошный рыцарь путался под сианотика, синюшными ногами. А ты будешь путаться? Пойдешь против нее?

– А ты бы не пошла против Дарсиса, если бы его как тупого лося несло на автомобильную трассу, где сшибут насмерть?

Ее палец надавил сильнее, моя грудная мышца вдавилась между ребер.

– Воля Дарсиса – закон для меня.

Я скинул ее руку с груди.

– А мой закон – чтобы Юля выжила. Мне плевать на ее хотелки. Лишь бы дожила до семнадцати лет, до того фантастического утра, когда сможет встать с постели сама без моих пинков. Вот тогда я забуду весь этот ужас, – я перевел дух. – Но нам нужно поговорить не о Юл…

Мана резко выбросила руку, стальные пальцы сдавили мое правое запястье, дернули меня от обрыва. Лучезапястный сустав свело.

В голове всплыл дисплей ботбоксера, на нем яркая строчка:

Захват для опрокидывания. Контрприем: обратный выверт.

Я быстро провернул кисть вовнутрь, высвободился.

– Что ты?..

Из головы Маны выстрелили черные векторы злости. Жадная губа внутри меня тут же начала всасывать их как спагетти.

– Дурак! Если возомнил себя легал, крутым парнем, – крикнула Мана. – Если готов сцепиться с целой расой, сначала попробуй сделать меня.

Очередная спагеттина–вектор растаяла внутри меня черным обжигающим соком. Мой рассудок поплыл, череп чуть не раскололся. Ну получай, Мана.

Я бросился на бразильянку. Мана отклонилась вбок, поймала меня локтевым сгибом за шею, потянула назад. В глазах потемнело. Я захрипел сдавленно.

Перед глазами снова дисплей со строчкой: Удушающий за горло сзади. Контрприем: бросок противника.

Закинул руку за голову, ворот рубашки валькирии попался в ладонь. Манин локоть сдвинулся на мой кадык, сонную артерию перестало давить. В глазах прояснилось. Потянув Ману за ворот и локоть, я наклонился вбок и бросил ее перед собой. И тем самым открылся.

Еще в воздухе Мана обхватила руками обе мои ноги. Тело девушки невообразимо изогнулось. Ступни ее ударили в землю. Не разгибая колени, Мана боднула меня плечами, опрокинула на лопатки.

Моя голова бухнулась об самый край обрыва. Глина под ней осыпалась и покатилась вниз по склону. К теням или змеям.

Строчка на дисплее: Проход в две ноги. Контрприем: быстрее соображать, тормоз.

Ну, молодец, Мана.

Ее твердый кулак вдавился мне в щеку, в губы. Ее железные бедра сдавили мои ребра. Ее звонкий голос ударил по барабанным перепонкам:

– И меня, меня ты тоже хочешь забыть?

Я никак не мог ответить, разве что поцеловать ее кулак.

– Мы же будем заботиться друг о друге и там, на Земле?

Нет, мне не нужна еще одна сестра. Даже не проси. Я не хочу подвести еще кого-то так же, как Лену. Только не снова.

Но этого я не сказал. Я сказал: – М-м-м-м-м.

– Скажи же что-нибудь!

М-м-м-м-м.

Она убрала кулак с моих губ.

Ее темное лицо близко нависало над моим, но Мана наклонилась еще ближе. Лысые деревья и пасущиеся бронекрылы спрятались за гордым тонким носом, за почти черными глазами под черными изогнутыми бровями, за резким ртом, который дышал мне на ресницы сухим жаром тропической Амазонии.

Мана прошептала: Скажи.

Ее длинные волосы дрожали вокруг наших лиц, наших глаз. Я протянул руку к кудрявому черно-кофейному завитку, но коснулся прямого черно-алого локона. Мои пальцы вздрогнули и заскользили дальше. Там, где они проходили, перебирая завиток за завитком, волос за волосом, волнистые пряди выпрямлялись, а кофейный оттенок алел. Просто магия.

У самых смольных корней я остановился, а потом погладил лицо Маны. Она не отшатнулась, только покраснела. Под кончиками моих пальцев кожа на ее щеке посветлела, горячий румянец превратился в холодный голубой сапфир. Скула заострилась и пронзила сквозь пальцы мое сердце.

Мана полуприкрыла веки. Из-под длинных ресниц на меня посмотрело непроницаемое золото с вертикальными черными полосками.

Я отдернул руку.

С Юлей в мыслях я не могу коснуться лица другой девушки. Неважно, к чьей щеке я прижмусь щекой, чьи губы поцелую, в чьи глаза влюблюсь. Дурацкой «сыворотке» все это неважно.

Не дай бог я вернусь на Землю, вырасту, женюсь, мы заведем собаку, кошку, еще одну собаку взамен первой сбитой мусоровозом, нарожаем детей, вырастим из них нобелевских лауреатов и президентов госкорпораций, состаримся, и вот на склоне лет с женой встречаем рассвет, покачиваясь рука об руку на креслах-качалках на скрипучих половицах дачной веранды, а я поворачиваюсь и все так же вижу вместо лица жены бледно-голубой сапфир с двумя золотыми пуговицами. Все так же весь горю от нечеловеческого апатичного взгляда за толстыми стеклами очков моей жены. И моему глухому вислому правому уху все так же слышится на мелодичном эльфийском: «Стас расчешет волосы» вместо резкого: «Дорогой, подай-ка мои зубы, вон там – на тумбе, в стакане».

– Скажи, – прошептала Мана. – На Земле ты найдешь меня и не позволишь больше ни одному ножу коснуться моей кожи?

Я не знал, кому она это говорила, не знал, кого видела в тисках своих бедер: меня или Дарсиса. Я не знал, знала ли она, что я не знал.

Рукав на правой руке Маны загнулся, кривой белесый шрам матово блестел. Каждый, кто любил, носит шрамы.

Я сказал:

– Может быть, – сказал я. – Возможно. Не знаю. Там посмотрим, – сказал. – В любом случае, сначала сломай мне руку.

Мана резко подняла голову.

– Руку?

– Ага. Мне нужен только открытый перелом. Сейчас.

Вмиг с меня сдуло Ману. Ее сильные ноги выпустили мои ребра и встали в стойку готовности к бегству.

Я сел, достал из кармана пакет с бинтами.

– Как сломаешь, перевяжи рану бинтами, чтобы я не истек кровью, – гордо потряс перед глазами Маны пакетом, типа смотри, я тоже предусмотрительный, не ты одна. – Меня наверняка вырубит, так что оставь тут и лети за помощью. Постарайся, ладно?

– Постараться сломать тебе руку?

– Точно, чтобы прям кость торчала, – сказал я. – Чтобы все пришелюги прям увидели: парень чертовски плох, срочно его в инкубатор, обычный медпункт не спасет.

Почти черные глаза Маны влажно заблестели.

– Меу Деус, Господи, ты рехнулся.

– В инкубаторе я, может, встречу Динь-Динь.

– Ты рехнулся от того, что сильно скучаешь по Динь-Динь?

– Да нет же! Вчера возле инкубатора я пересекся с Динь-Динь или с кем-то другим, кого питомцам нельзя видеть. Мне стерли память об этом. Но кусок разговора умника Гертена с умниками попроще я умудрился запомнить. Они говорили еще о других эмпатах – их держат в каком-то Западном филиале. И Рауля тоже там держали. На нем проводили опыты.

– Как же так? – выдавила Мана. – Но сейчас Динь-Динь дома, на Земле?

Кто знает? Я молча поднялся с травы и снял рубашку – чтобы Мане ничего не мешало перемотать бинтами рану, когда наконец сломает меня.

– В инкубатор не пускают, – сказал я. – Сегодня после инъекции пробовал пробраться с десяток раз, но солдатня в красных панцирях кишит там повсюду.

Моя левая рука распрямилась и вытянулась к Мане. Ладонь приглашающе раскрылась.

– Ломай же!

– А вдруг тебя не пустят в инкубатор даже со сломанной рукой? – Мана оттолкнула мою ладонь. – Вдруг тебя не пустят туда, даже если ты будешь помирать?

Ее вопросы пошатнули мою уверенность. Холодный ветер подул со стороны оврага. Моя бледная кожа покрылась пупырышками, я скрестил руки на груди. Широкие крылья носов бронекрылов затрепетали. И вдруг пластинчатые горы взревели и ринулись к нам с Маной, размахивая крыльями.

Бронекрыл Маны обрушил лапы рядом с теннисными туфлями бразильянки. Еще бы десять сантиметров вправо – и одну из туфель подбросило бы вверх вместе с травой и глиной. Вместе с оторванной ногой. Утробный рев зверя заглушил бы крики боли.

Бронированная спина накренилась, крыло со свистом разрезало воздух. Манас резко откинулась назад, встала руками на мостик. Синяя вспышка пролетела над ее согнутым торсом, не задев, и встретила меня.

В грудь ударило, я обмяк, приложившись челюстью об пластину крыла. Мои руки заскользили по гладкой костяной плите, ноги оторвались от земли, пнули по глинистому краю обрыва, закачались в пустоте. Сердце нырнуло в пятки. Я полетел в никуда.

Внутри меня вспыхнул сноп черно-красных пуль. Ах, нет, губка ни причем, это мое. Черный – буйство злости, ярости. Черно-красный – торжество боли. Но что такое красный? Невесомость?

Колючие заросли воткнулись в грудь и лицо. Сухие губы смочила кровь. Из левой руки торчала белая кость – прям кость, прям торчала. Как и задумал. Черт, из правой тоже что-то торчало. И из плеча. Левый глаз совсем не видел.

Переборщили.

Из-за дальних кустов ко мне поползли тени – слава Богу, тени, не змеи, – заскрипели ветви, резкие голоса раздались над ухом. Я смог чуть-чуть сдвинуть голову. И понял, что ни черта не слава Богу.

Тени отбрасывали высокие существа. Песочно-желтые лица, плотные белоснежные повязки поверх походных костюмов под зелеными плащами. Не ананси, не люди. На костяшках незнакомцев сверкали острыми концами твердые наросты, белые как их пявязки. Аксамит.

Я попал в руки унголам. Врагам Гарнизона.

Один из унголов приблизился, снял пачку бинтов с ветки, покачивавшуюся над моей неподвижной ногой. Полиэтиленовая упаковка натянулась под желтыми толстыми пальцами и с хрустом порвалась. Показались бинты – серые, почти грязные на фоне ослепительного аксамита унголов.

Унгол с бинтами наклонился ко мне. Коснулся торчавшей кости. Черно-красные линии вспыхнули в мозгу.

История моей жизни полетела к чертям. Мое сознание накрыл черный эндшпиль.