Культура является простейшим ответом на вопрос «что есть человеческое». А культурное – все то, что не природное. Именно культура можно считать единственным известным нам сверхъестественным явлением. Хотя необходимо уточнить, что культурное поведение берет начало в природе. Зачатки его в форме различных сигналов, ритуалов и игр можно найти уже у животных.
Тем не менее, культуру в человеке формирует отталкивание от природной основы, ее отрицание. Архаический человек через мифологию пытался выразить идею, что источником культуры является не природа, а некие могучие творческие силы, скрытые в окружающем нас мире – сакральное. Позже источником культуры представляли божественное. Основное отличие сакрального от божественного в том, что божественное воспринимается как однозначно позитивное, которое нужно принимать беспрекословно, а вот сигналы сакрального требуют дешифровки, поскольку оно не обязательно дружелюбно к человеку.
Что такое сакральное – тема отдельная [7]. В какой-то мере оно тождественно культуре, но как источник ее. Культуру можно сравнить с лампочкой, которая светит, когда есть электричество – сакральное, духовный источник культуры. Считать сакральное частью природы, или это нечто третье, трансцендентная по отношению к миру сила – любой вариант ответа на этот вопрос не повлияет на принципы функционирования культуры.
Содержание любой культуры состоит из набора сакрализованного, то есть признанного ценным и важным для сохранения – языка, сказок, мифов, ритуалов, традиционных орнаментов, способов хозяйства и так далее. У каждого общества свой набор сакрализованного. Таким образом общество всегда стремится подменить источник творческой энергии – собственно сакральное – продуктами усвоения этой энергии.
Основополагающим инстинктом для возникновения культуры выступает игра. Человек играющий, человек символический, или человек разумный – по сути, синонимы, ведь без игры, без своих, надстроенных над природой правил, не смог бы возникнуть ни язык, ни символическое отражение мира в форме сознания.
Первым полем игры является сама природа. От этой игры не свободен ни один сущий, но человек хотя бы отчасти освободился от ее правил, надстроив над природой этажи собственных игр: культуры и ее «филиалов», ставших частью человеческой социальной ткани – этики, эстетики, религии, политики, искусства и т. п. Свой игровой код, во многом определяющий сознание и поведение, может иметь и отдельный человек.
Слово «игра» имеет ряд значений, которые так или иначе реализуются и в культуре:
– колеблющейся интенсивностью однородных ощущений (как «лист, играющий на ветру»);
– системой взаимодействия, приводящей к пересечению разных ощущений с возможным их перетеканием в противоположные;
– рядом правил, знание и умение использовать которые способно привести к успеху – преобладанию позитивных ощущений;
– свободная, лишенная условностей, налагаемых обыденным бытием, деятельность сознания («игра воображения», «игра разума»);
– игрой как творческой деятельностью актера, или музыканта; это почти аналог «игры воображения», но инструментом такой игры выступает уже сам человек (актер играет всем телом), либо некий предмет, предназначенный для творчества.
Все смыслы понятия «игра» указывают на двойственность бытия и вращаются вокруг правил, норм, законов и их нарушения. Либо выработки новых правил и поиска законов, которые пока от нас скрыты. Игра культуры – всегда то, что происходит по правилам, отличающимся от правил природы. Поэтому игровое начало следует рассматривать как кратчайший мостик между психическим и социальным в нас, с игры начинается «удвоение мира» – его разделение на мир природы и мир культуры.
Культура стала возможной и необходимой для человека в силу способности вызывать широкую гамму чувств, возбуждая работу ума, которому важно не просто внимать, но и понимать происходящее, направляя события в сторону увеличения приятных чувств и избегания неприятных. Создавая свои культуры, общества создают собственные альтернативные миры, утверждая мысль, что «большой мир», где царят правила «большой игры» природы, несовершенен и требует доработки. Символическая игровая деятельность становится альтернативой однозначной обыденности. Благодаря игре мы можем побыть не собой, пережить нечто, чего в жизни не было, либо бывает редко, тренируя способность преодолевать экстремальные ситуации.
Самые архаические человеческие игры – ритуалы, которые были и первой формой языка, кодирующей глубинные стереотипы социального поведения не в речевых актах, а в телесных. Различные «сигналы тела» (мимика, жесты) служат своеобразными архетипами (или мемами), отличающимися у каждой культуры, выступая самым сильным каналом передачи культурного опыта на бессознательном уровне. На этом механизме строится усвоение культурной информации детьми, позволяя им быстро вписаться в свою социальную среду, впитывая массу представлений о мире, минуя их вербализацию.
Вероятно человеческое пение, то есть простейшее музицирование, предшествовало появлению членораздельной речи, и было подражанием коммуникации птиц, достигающей большого разнообразия и эстетической красоты. Последний факт, конечно, субъективен, однако он указывает на привлекательность для человека с древнейших времен пения птиц, что могло вызвать желание подражать ему. Практически в любой из традиционных культур популярны образы божественных музыкантов, поэтов и певцов, а также их священные инструменты. Шаманский бубен является, пожалуй, самым характерным инструментом сакрализации игры, ведь шаман, благодаря бубну, танцу и пению, путешествовал в иные миры, принося оттуда новые знания. Бубен рассматривался одновременно как источник ритма и гармонии, символ космоса, а иногда и как конь шамана, на котором он переносится на другие уровни вселенной.
Культура для общества – то же, что сознание для субъекта. Суть культуры и сознания – объяснять мир, находя в нем место себе или своему обществу. Как и сознание, культура психоделична, то есть богата возможностями, наделена способностью творчески воспроизводить новые смыслы и формы на основе уже сформировавшейся матрицы представлений. Ведь и события, подвергшиеся сакрализации, запечатленные в культуре как ценный опыт, удачный способ реагирования на вызовы бытия, являются изобильным по значимости, информативным, а значит психоделическими по воздействию на психику.
Подобную суть имеют и психические феномены, которые Юнг назвал архетипами, заставляющие появляться сходным символам в разных культурах. В основе архетипов лежат «долгоиграющие» и впечатляющие факты – смена времен года и возрастов, рождение и смерть, отношения полов и т. п. Культура «побеждает» и подчиняет такие факты путем их объяснения (мифологического, научного, творческого). А поскольку этот факт является неизживаемым, то каждое последующее поколение людей заново переоткрывает его, привносит свои варианты ответов на вызовы, обогащая культуру.
Внутри «большой игры» культуры нужно выделить две сферы деятельности – историческую (она же память) и творческую. История это то, что не подвержено изменениям – багаж опыта определенного общества. Конечно, это мы сегодня под памятью имеем в виду историю, в традиционных же обществах память хранилась в виде мифов, песен, преданий. В такой форме культура больше напоминает музей, кладбище-мемориал, который в меру своих способностей уравновешивают те, кто все еще продолжает относиться к культуре как к игре, то есть творцы. Именно они наполняют старые символы новыми смыслами, или создают новые символы. Человеческое – большое поле экспериментов. И даже если человек, или общество запрещает себе эксперименты, это тоже эксперимент.
Большинство носителей культуры считают ее высшей реальностью, сокровищницей опыта, не воспринимая как игру. Поэтому внутри культуры человек считает нужным выделять новые пространства для «несерьезной деятельности», устраивая «игру внутри игры». Это прежде всего спорт и искусство – творческая сфера культуры.
В живой реальности память и творчество встречаются и реализуются в совместных культурных актах сплошь и рядом. Например, любое речевое высказывание включает в себя творческий акт по его построению и подбор понятных участникам коммуникации слов, чтобы выразить мысль. Но в конкретном акте культуры больше либо памяти, либо творчества. «Более творческое» есть более свободное, а «более историческое», приверженное шаблонам традиции, скорее выглядит как подражание, или оттачивание навыков.
Потенциально в любой культуре присутствуют все идеи, но только некоторые из них получают полноценное развитие. Как любое сознание могло бы помыслить любую мысль, но мыслит лишь некоторые, которые входят в комплекс интересов данного субъекта. Чаще же содержанием сознания становятся вовсе не мысли, а мечты и фантазии – «сладострастие души». То же можно сказать и о всякой культуре, где имеются свои представления о важном, ценном, прекрасном, вокруг которого строится система эстетический удовольствий данного общества.
В усвоении культурного опыта большую роль играет эмпатия, но особенно – стремление подражать сильным, успешным членам общества. Каждый, включившийся в игру, хочет достичь в ней успеха, а потому важно усвоить правила и использовать их наиболее эффективно. Игра дарит как удовольствие в случае выигрыша, удачи, так и страх неудачи, проигрыша. Фактически, любая эмпатия начинается с сопереживания себе, включающего знание вероятного исхода собственных поступков.
Если субъект – тот, кто отстаивает и развивает своё, то идеальный субъект, которого можно лишь помыслить, должен быть «вещью в себе», заниматься только собой, не вникая ни во что внешнее. Поэтому, стоит людям лишь ощутить больше свободы, как начинает наблюдаться расцвет нарциссизма, эксгибиционизма и других форм самолюбования. Эти маленькие слабости —не зло, но все-таки уход от пути, который направлен на развитие человеческого потенциала. Эгоцентрический вектор устремлений субъектности к собственному ядру нужно понимать и уважать, но любой субъект не мыслим также без устремленности во внешний мир, являющийся источником благ и опасностей. Даже наша базовая животная самость далека от «сферической в вакууме», которую бы могло себе позволить самодостаточное существо. И чем с большей уверенностью мы говорим о «великом уме», или «большом сердце», тем очевиднее, что эти люди уделяли много времени, внимания и воли миру, а не себе.
В теории о контурах сознания, описанной Т. Лири в «Семи языках бога» и развитой Р. А. Уилсоном в «Психологии эволюции», эмоции выступают сигнальной системой оповещения животных об изменении границ их личной территории. Позитивные эмоции возникают, когда у нас что-то прибыло, получилось, а негативные – в случае потери, неуспеха. Таким образом, любая эмоция – сигнал об изменении конфигурации личной свободы. А вот чувства, «сентименты» – признак душевной связи с другими существами, то есть сопереживание. Именно такую природу имеют культурные, творческие, естественные (как связь с природой) переживания, отменяющие на какое-то время значение личных границ.
Стоит говорить о разных формах эмпатии, разделяя сопереживание себе, сопереживание своим ближним и сопереживание миру как целому, всеобщей гармонии и порядку. Эти три переживания не обязательно исключают друг другу, но вполне могут рождать внутренний конфликт. И только от воли субъекта зависит, как в нем разрешится это противоречие.
Интересно, что одни и те же культурные акты могут быть продиктованы разными формами эмпатии. Например, отказ от мясоедения может стать итогом озабоченности гармонией мира или результатом заботы о собственном здоровье.
Эмпатия, выражаемая ликованием, торжеством, может быть названа экстазом. Это эмоциональная, животная реакция от ощущение расширения привычных границ, выход за пределы себя, слияние с объектами/субъектами восприятия, или со всем окружающим миром. Но ликование бывает разным. Его можно условно разделить на высокое и низкое, а используя терминологию Ницше – аполлоновское и дионисийское. Так, экстазом является как ликование болельщиков-фанатов на стадионе, так и Архимеда, выпрыгивающего из ванны с криком «Эврика». Внешне обе эти реакции похожи, но разница заключена в разном участии личной воли. В первом случае это ликование по поводу достижения «наших», во втором – радость из-за собственного открытия. Первый экстаз служит утверждению коллективной субъектности, а второй – личной.
Еще одной формой человеческих реакций на внешний мир является сочувствие. Способность ставить себя на место страдающего греки называли катарсисом, «очищением». Испытывают ли катарсис болельщики в случае проигрыша их футбольной команды? Вряд ли это столь очевидно, как экстаз по случаю победы. Тем не менее, и неудачи способны сплачивать коллективы. Но все-таки больше это касается собственных неудач, понуждающих к анализу ошибок. Поэтому там, где катарсис затрагивает личную волю, когда она может быть ответственна на результат действий, происходит очищение, или переоценка себя, своих действий, сил, целей. Но и там, где происходящее не зависит от нашей воли, можно не только пассивно сочувствовать, подвывая чужому (или коллективному) горю, но и делать выводы, проводить работу над ошибками, пусть и чужими. Это не так действенно, как собственный опыт, но все-таки тоже работает.
О проекте
О подписке