Зато на долгие годы ей запомнилась поездка назад. Вернее, даже не сама поездка, а то, что происходило перед этой поездкой. Родители и Булыгины покупали мясо – свинину. По каким-то причинам убить свинью вовремя не удалось, и им сказали, что придётся подождать. По поросячьему визгу, раздающемуся на всю деревню, Маша поняла, что ждать придётся долго. Они сидели с Ритой в машине Булыгиных, потому что в машине отца не было магнитолы, и слушали музыку. Разделывали свиную тушу часа два с половиной, и за это время было съедено много деревенских яблок и орехов. Какими же вкусными были те яблоки и орехи, особенно по сравнению со свининой, которую мать приготовила им в тот день на ужин!

Из разговора взрослых Маша узнала, что родители разводятся, хотя по поведению отца или матери это было сложно предположить. Маше даже показалось, что родители меньше обычного ссорились за те несколько дней, что они провели вместе в деревне. Но как только мясо было погружено в багажник, а новая машина Булыгиных умчалась далеко вперёд, родители начали высказывать смело всё, что они думают друг о друге.

Дома они начали делить свинину, и Маша проклинала это мясо, держа в голове мысль стать вегетарианкой.

Ещё в течение двух месяцев их квартира была местом повышенной злобы. А затем отец стал снимать квартиру в доме напротив.

Это был самый бедный год, потому что зарплаты матери и алиментов отца не хватало на сытую жизнь. В дни перед зарплатой матери приходилось иногда поголодать. Но голод был не так страшен, как жизнь в одной квартире с двумя вечно грызущимися друг с другом животными. Хотя родственники матери до последнего надеялись, что отец и мать помирятся. Ну или не помирятся, а хотя бы просто останутся жить под одной крышей. Поступок отца они считали неправильным и ужасным. Наверное, они понимали, что развод матери с отцом вынудит их тратить ещё больше денег на «день рождения Риты» – ради сохранения нынешнего положения дел в обществе и очищения собственной мелкобуржуазной совести.

Тот год был самым бедным, но во всём остальном он был ни лучше, ни хуже последующих вплоть до старших классов. Почти беспамятное детство ушло в прошлое. Туда же ушло и время загорающегося сознания вместе с детством, в котором ещё не угадываются очертания будущего, а прошлого совсем мало. Начинался подростковый период.

Уже следующим летом отец вернулся жить к ним, и всё пошло по-старому.

Всё самое интересное в ту пору, как и несколькими годами ранее, происходило в деревне. Каждый раз после приезда, после входа в их деревенский дом, Маша чуяла особый деревенский запах, к которому все быстро привыкали, но который впитывался в одежду и мог продержаться даже несколько месяцев после возвращения в Москву.

Самый первый летний день в деревне всегда ассоциировался с двумя большими фоторамками на стене. Почти никого из изображённых на фотографиях родственников Маша никогда не видела. Знала только, что жизнь всех этих людей была тесно связана с этими краями. Затем почти все они разбрелись по стране, некоторые жили даже в Литве и других странах бывшего СССР. Маша знала, что чья-то судьба сложилась неудачно. Она любила представлять, как эти люди когда-то сидели, так же, как она, на скамейке за кухонным столом и смотрели на стену, где, быть может, уже висели некоторые фотографии. Возможно, фотографий тогда ещё было мало, а люди, изображённые на них, копались в это время в огороде или даже сидели рядом на скамейке, поэтому вряд ли в голову могла прийти мысль о быстротечности времени. Скорее наоборот, думалось о безграничных возможностях, о начале истории – собственной и истории семьи.

Но Маша знала, точно знала, что судьба некоторых сложилась неудачно. Вспоминают ли их там, где они жили после деревни, как она вспоминает их здесь?

Развлечений в деревне особо не было, кроме мыслей о прошлом и будущем, поэтому Маша каждое лето бралась помогать соседям, хозяевам Шарика, с заготовкой сена.

Рита быстро начала ходить в клуб – так называли бывшую баню, находившуюся на самом подножии липовой аллеи. Настоящий клуб тоже когда-то был, но он сгорел; в него успела походить двоюродная сестра Наташа. Маша каждый вечер видела, как ребята старшего возраста идут в клуб – надушенные одеколоном, пахнущие табаком, одетые в фуфайки и обутые, как правило, в высокие сапоги. Несколько раз они проходили прямо возле их дома; один раз они задержались надолго и разговаривали с Ритой и взрослыми. Именно после этого случая Рита стала ходить в клуб-баню. Но обычно ребята ходили по нижней тропинке. Маша провожала их взглядом, но совсем не завидовала им. Мысли её были не о клубе, а скорее о скошенной траве, по которой ребята шли и которую завтра днём предстояло переворачивать. Да, завтра будет её день. А в начале вечера придётся сидеть в одиночестве на скамейке перед домом и кормить комаров, затем войти в дом, почитать перед сном и лечь спать.

Иногда Маша играла в клуб. У неё было любимое место – пригорок, где никогда не косили. Маша вытаптывала посередине пригорка траву, тащила туда из дома маленькие скамейки и различные безделушки. Её воображение придумывало различных персонажей, похожих на тех ребят, которые ходили в клуб-баню. Любимым занятием её персонажей было употребление алкоголя и курение. Сигаретами служили листья. Считалось, что липовые листья – самые лёгкие «сигареты», малиновые – покрепче, а листья ольхи – самые крепкие и самые дорогие, потому что за ними приходилось идти аж к самой речке и потому что они были горькими. «Напиток» же всегда был один – простая вода. Один персонаж Машиного воображения был даже барменом.

С пригорка была видна тропинка, по которой ребята шли в клуб-баню, но саму Машу за высокой травой никто не видел. Собственный «клуб» казался Маше более совершенным, чем клуб-баня, куда отправлялись ребята.

Большую часть лета Рита с Машей проводили вместе с Наташей и её дочкой. Не больше месяца в деревне проводила мать. А раз в две недели обязательно кто-нибудь приезжал – либо отец с матерью, либо тётя Надя, либо один Булыгин, а часто и все вместе. Тогда дом наполнялся необычными запахами – запахом большого шоссе, запахом еды, которую нельзя было купить в деревне. Маша помнила, как раньше, ещё тогда, когда в деревню приезжали на поезде, новоприбывшие всегда завозили в дом какой-то особый запах свежести, путешествий и молодости, которая как ничто другое способна скрадывать трудности пути. С появлением у всех автомобилей запах молодости исчез.

Маша всегда с нетерпением ждала чьего-нибудь приезда. Когда кто-нибудь должен был приехать, она весь день напрягала слух, ожидая услышать звуки мотора. Но следующий день после чьего-нибудь приезда был обязательно грустным. Взрослые перепивались, часто приходили гости со всей округи, и дома не было возможности почитать.

Когда взрослые пьянствовали всю ночь, Маша вставала рано в надежде стряхнуть с себя остатки беспокойного сна и рассчитывая насладиться тишиной и покоем, пока у взрослых был перерыв между ночной и дневной пьянками. Бывало, что Маша вставала, когда солнце только начинало подниматься из-за горизонта, хотя обычно она спала долго. Пассивный образ жизни ближних заряжал активностью её саму.

Маша не ощущала себя хозяйкой дома, когда было много взрослых и все они пьянствовали. Зато у неё был шалаш, в который она обыкновенно отправлялась, проснувшись рано-рано, особенно когда было прохладно и пасмурно. И там она делала различные «дела», в общем, хозяйничала. Иногда она отправлялась к большой липе, залезала на неё и подолгу сидела на её толстых суках, мечтая построить шалаш прямо на дереве, такой же, какой, по словам двоюродной сестры Наташи, был на этой липе во времена её детства, но затем был разрушен. Ещё Маша любила ходить на речку за голубой глиной и лепить из этой глины различные фигурки.

А в те дни, которые обещали быть солнечными и аномально жаркими, Маша брала какую-нибудь старую фуфайку, раскладывала её на траве сзади дома и ждала, когда солнце поднимется повыше и по её коже перестанут бегать мурашки. Она терпеливо ждала, ждала…

…представляя, что от удачного прохождения дистанции зависит судьба…

Но далеко не всегда терпения хватало, и, когда солнце не спешило добавлять жару, Маша часто заворачивалась в фуфайку, чтобы согреться. Фуфайка была почти горячей; казалось, в ней хранилось тепло от всех лучей солнца, которые когда-то падали на неё.

Обычно Маша читала в ожидании обещанной метеорологами жары, но иногда бросала книгу в траву, не боясь, что её намочит роса, и просто смотрела на голубое небо, прислушивалась к пению птиц, шуршанию насекомых в траве, стрекотанию кузнечика. В такие моменты думалось, что вся природа готовится к предстоящим аномалиям и уже знает, сколько они продлятся и чего от них можно ожидать.

Природу ничем нельзя было удивить. А вот Машу охватывал восторг от сознания того, что всё меняется буквально у неё на глазах. Интересно, бывали ли раньше такие жаркие дни, какой обещают сегодня? Учёные вроде бы говорят, что мир теплеет, что каждый раз бьются температурные рекорды. Интересно получается. Те родственники в фоторамках наверняка, так же, как Маша, когда-то загорали сзади дома, слушали журчание речки и пение птиц, мечтали о светлом будущем и думали о том, что живут в особенное время, что жизнь их будет сильно отличаться от жизней предков. А вот ощущать на себе столь мощную жару им не приходилось. И от сознания именно такого своего отличия от предков Машу охватывал восторг.

Порой Маша задумывалась о том, видят ли её мохнатые шмели, собирающие нектар? Чувствуют ли они её присутствие? Наверное, да, ведь они не подлетают к тем цветам, которые растут прямо возле неё. Но в то же время они не стремятся поскорее покинуть то место, где есть человек. Они доверяют…

– Забор надо доделать! Хватит пьянствовать! – временами доносилось со стороны дома, когда солнце было уже высоко. – Всю водяру выхлестали вчера!

– А я на горку пойду. К Алику.

– Отравимся его самогонкой!

– Что, в Серпейск предлагаешь ехать?

Вся прелесть меркла. Весь восторг, связанный с ощущением грядущего чуда на фоне красоты и аномалий, угасал. Начинала то и дело хлопать дверь на терраске, скрипели ручки вёдер, уже с самого утра накалялись страсти.

– Умойся хоть! Посмотри, на кого похож! Не позорься перед женой Алика!

Не такой уж он и чудный, этот день. Когда-нибудь в её жизни будет ещё жарче, ещё аномальней. Возможно, когда-то всё лето будет необычайно жарким. А сейчас надо готовиться к вечеру. Может, вечер принесёт что-нибудь новое. А вдруг – чудо настанет тогда, когда вновь появится роса, когда ребята вновь пойдут по ней в клуб-баню.

– Кстати, где Маша? Может, её отправить на горку?

– Да с какой стати ребёнок будет тебе покупать самогонку? Совсем обленился!

А до вечера остаётся только читать. Возможно, попадётся какая-нибудь интересная книга, такая, например, как «Жена Аллана» Хаггарда – рассказ о мужественном путешественнике Аллане Квотермейне и его жене Стэлле. Повесть заканчивается грустно: жена умирает, а Аллан возвращается в апельсиновую рощу, ныне заброшенную, в которой они со Стэллой признались когда-то друг другу в любви. Маша надеялась, что на свете много ещё не заброшенных прекрасных мест. Интересно, сколько состоялось признаний в любви в липовой аллее, рядом с которой находится клуб-баня?

Но даже после того, как Маша сама начала ходить в клуб-баню, повесть Хаггарда оставалась одним из самых приятных воспоминаний. По крайней мере, эта повесть была точно лучше развлечений молодёжи. Каждый день Маша ждала вечера. И каждый вечер её охватывала неимоверная скука, противостоять которой не могли даже мысли о том, что жизнь только начинается. Как выяснилось, воображение не обмануло Машу, когда рисовало ей в её импровизированном «клубе», что главным развлечением людей, собирающихся в подобных местах, являются выпивка и сигареты. На бутылку самогонки в клубе-бане собирали деньги всей компанией целый час, а потом отправляли «на горку» кого-нибудь «молодого». Сигареты с фильтром – «Ява» в мягкой пачке и «Тройка» – были предметом роскоши, они курились только в особенных случаях – между первой и второй бутылками, во время деловых переговоров о том, что некий Эдик может отвести их всех в Серпейск к «давалкам», а также «напоследок», когда вся компания выходила из клуба, вставала в круг и дымила, к неудовольствию многих дрожащих от холода девчонок. Видимо, могущественные, заросшие крапивой липы, уходящие ввысь, внушали всем рудиментарное уважение к романтике, и стоявшим возле них молодым людям не хотелось осквернять природу, у которой были лучшие времена и лучшие свидетели, запахом «Примы».

Самое страшное было в том, что в клубе-бане были те самые девочки и мальчики, с которыми Маша когда-то играла, когда её посылали за молоком. Неужели человек способен так сильно измениться? Неужели они об этом всегда мечтали? Или же ничего страшного не происходит, просто в каждом возрасте свои радости? Но почему Маше эти радости приносят лишь скуку и ощущение неправильности и нелогичности всего происходящего? Она что, осталась в детстве? Или же перешла во взрослость, миновав подростковый и юношеский периоды?

Так или иначе, но дневные забавы Маше нравились больше ночных приключений. Именно днём происходило всё самое интересное, хотя Маша не переставала надеяться на то, что и ночью рано или поздно произойдёт что-то необычное.

Однажды их с друзьями и подругами занесло на заброшенное кладбище. Про это кладбище ходили разные слухи, противоречащие друг другу. Так, одни говорили, что там когда-то хоронили священников и святых. Другие говорили, что там когда-то хоронили самоубийц. Кладбище неизменно манило своей таинственностью. В современное время там закапывали умерших собак, подохшую скотину, а некий Амирхан похоронил там своего ребёнка, которого жена родила мёртвым. И эта могилка человека, ни разу не видевшего их мир, была единственной свежей. На неё-то и вознамерилась взглянуть в первую очередь компания. Но Маше хотелось посмотреть заодно и на старые, заброшенные могилы, в которых лежали кости людей, которые наверняка видели липовую аллею во всей ее молодой красоте и ухоженности.

«Экскурсоводом» взялся быть деревенский паренёк по имени Вадим. Его дом стоял недалеко от заброшенного кладбища, и очень часто Вадиму приходилось гнать через него коров, которые любили уходить на поле перед кладбищем.

– Ничего интересного там нет, – говорил Вадим. – Обыкновенный лес, так что не стоит ожидать от этого приключения каких-то сильных эмоций.

Но, несмотря на слова Вадима, было страшновато. Со стороны юго-запада ползла огромная туча; она буквально разрасталась на небе с каждым шагом навстречу ей, и, когда компания вошла в кладбищенский лес, туча практически нависла над головами, из-за чего в лесу стало темно, как в предсумеречный час, хотя был только июнь и до захода солнца оставалось ещё очень много времени.

Могилы на этом кладбище были разбросаны хаотично, захоронения производились, видимо, без соблюдения религиозных предписаний. Маша подумала, что вряд ли так будут хоронить попов. Скорее всего, на этом кладбище лежали люди, чем-то провинившиеся перед христианством и не достойные быть похороненными в освещённой земле.

– Что, маловато могил? – говорил Вадим, видя на лицах спутников недоумение. – А вы внимательнее смотрите под ноги: они здесь всюду!

– Ой! – воскликнула одна девчонка, указывая пальцем на коровий череп.

– Да-да, – закивал Вадим. – Есть тут и такие. Но настоящее кладбище крупнорогатого скота находится чуть правее, там, где старая дорога. Раньше туда сносили всю скотину, разодранную волками. А в последние десятилетия несут прямо сюда.

– Так нельзя. Ведь здесь же люди, – сказал кто-то.

– В деревне всё можно.

Кое-где были даже примитивные ограды. Но на большинстве могил не было даже минимального холмика, и определить, что это могила, можно было только по табличке. Имена и годы. Годы и имена. Маша недавно приехала в деревню, а в первые дни своего пребывания в деревне она по обыкновению много думала о своей родне: так человек, приезжающий надолго в гости, поначалу много думает о хозяевах. Когда-то эти люди, лежащие в могилах, тоже были хозяевами; возможно, они даже общались с людьми из фоторамок на стене, возможно, вся их жизнь прошла в этих краях. А Маша приехала из Москвы, чтобы посмотреть на них. Мертвецы всегда воспринимаются как хозяева – какой-то местности, какого-то уклада жизни, какого-то временного промежутка, а люди, смотрящие на их могилы, всегда ощущают себя гостями.

Они как раз вышли на тропинку, рассекающую кладбищенский лес на две части, когда прозвучал первый раскат грома. Стало совсем страшно.

– Вадим, пойдём отсюда!

– Сейчас-сейчас. Мы будем возле могилы сына Амирхана уже через полторы минуты, если срежем вот здесь.

– Нет, давай мы не будем здесь срезать. Надоело ходить прямо по могилам. Пошли по тропинке.

– Хорошо, я учту ваши пожелания.

И они шли по тропинке ещё минуты три – до тех пор, пока Вадим не указал на относительно свежий холмик.

– Вот он, – сказал «экскурсовод».

Могилка была совсем крошечной. Казалось, даже та могилка, в которой Маша с Ритой похоронили скворца, найденного матерью, была больше.

Тут раздался оглушительный раскат грома, и тяжёлые, но пока ещё редкие капли дождя посыпались на листву и на спутников. А где-то справа послышался звук ломаемых сучьев.

Вся компания побежала в сторону деревни. Побежала и Маша, оглядываясь на холмик. Дождь усиливался, тропинка размокла. Чтобы срезать, Вадим сошёл с тропинки. Остальные побежали за ним. За пеленой дождя и деревьями уже начинал виднеться скотный двор, примыкавший к дому Вадима, когда Маша поскользнулась и упала, да так неудачно, что угодила прямо на могилу. О том, что это могила, Маша узнала по табличке. На ней было только имя без фамилии и годы жизни. Имя Маша даже не запомнила. Не запомнила и год рождения, а вот год смерти был 1901. Значит, с тех пор прошло ровно сто лет. Маша знала, что именно в этот год родился её прадед – отец московской бабушки, которого звали Григорием. В голове девочки мелькнула мысль, что душа человека, похороненного в этой могиле, могла переселиться в тело её прадеда. Но, уже выходя из леса, Маша забыла эту свою мысль. Огромная туча удалилась так же быстро, как и приблизилась к деревне. Появилось солнце и радуга.

– Ты чего отстала-то? – подбежала одна девчонка к Маше.

– Я упала – да слишком неудачно, – ответила отряхивающаяся Маша.

Вместе они догнали всю компанию, навстречу которой шёл тот самый Амирхан, отец рождённого мёртвым ребёнка.

– Вы оттуда? – указал он на кладбищенский лес.

– Да, – ответил Вадим.

– Коров там наших нэ видели?

– Нам было не до коров.

– А это кто? Нэ видишь – корова?

И вправду, из леса выходили коровы. Видимо, они-то и были источником шума на кладбище.

Теперь Маше предстояло пойти к бабе Тоне, у которой они покупали молоко и которая уже должна была подоить свою корову. Но, засунув руку в карман шорт, Маша обнаружила, что пятирублёвая монета пропала. О пропаже денег она сообщила друзьям.

– Ты же упала в лесу, – вспомнила девчонка. – Помнишь, где?

– Помню. Это была могила. Туда я больше не сунусь.

– Мертвец уже забрал твой пятачок.

– Тебя сестра двоюродная не убьёт? – выказал участие Вадим. – А то мы можем подоить чью-нибудь корову. – И Вадим хитро посмотрел в сторону своего соседа Амирхана, подгоняющего коров.

– Нет, я больше не хочу связываться с коровами.