– Короче, можешь тут пару минут постоять? Ненадолго. Мне буквально в дом сходить, вон там, за углом! – он указал рукой на арку внутри панелек. – А ты тут постоишь, последишь.

Я был в шоке.

– Как постоишь?!

– Да что в этом сложного, дорогой? Просто стоишь, на людей смотришь, говоришь “сто сорок пять рублей за кило”, взвешиваешь, упаковываешь, улыбаешься, забираешь деньги и говоришь “до свидания”, всё! Даже моя внучка справится. А она у меня уже во втором классе.

– А если вы вернетесь, а прилавка и денег не будет?

Вазген положил руку мне на плечо и слегка подвинул к себе.

– Послушай… Как тебя по имени?

– Лёша.

– Так вот, Лёша: я не первый день по свету хожу, и в людях разбираюсь как в мясе. Глаз орла, походка гордой птицы. Вот по тебе сразу видно, порядочный мальчик.

Вазген слегка потрепал меня по голове, моментально схватил куртку со стула и скрылся в толпе, оставив меня наедине с прилавком, крикнув вслед– “Не подведи меня, Лёша!”.

– Мальчик, сюда посмотри!

Женщина в ярко-красной шапке из меха с жутким макияжем – розовые тени, подпудренные щеки и помада цвета граната – поманила меня пальцем с недовольным, нетерпеливым лицом. На руке у неё было дешевое обручальное кольцо. Кожаные, слегка облегающие лосины, длинные сапоги на высоком каблуке, белая шуба из хорошего по качеству меха. Забавно, что женщина хотела быть эпатажной, но на деле просто безвкусно одевалась, как и остальные.

– Мальчик, я к кому обращаюсь? Почём килограмм?

Я подошёл поближе, чтобы посмотреть на вырванном из тетради листке цены, но потом понял, что можно поступить хитрее. Аккуратно накрыв рукой картонку с ценой, я гордо произнёс:

– Двести рублей за говядину, сто семьдесят пять за свинину.

Женщина с клоунским макияжем покраснела, глаза стали огромными, щёки вздулись, а рот от удивления почти полностью открылся.

– Сколько?! Да это настоящий грабёж! – она потянулась к прилавку и, схватив в руки кусок в два кило, начала им размахивать. – Это мясо только собакам можно дать, и то из жалости! Откуда такие разорительные цены?!

– Если вы не хотите платить – положите пожалуйста товар.

Мне так нравилось её злить, не знаю почему, но меня это очень веселило.

– Я не стану платить такие деньги за обычный…

– Позвольте мне его взять.

Её удивлённый взгляд и искреннее непонимание ситуации разогревали во мне настоящий азарт. Вопрос “а смогу ли я зайти ещё дальше?” добавлял любопытства. Меня всего распирало. Немного погодя она неуверенно, с осторожностью вложила мне говядину в руку. Я стал рассматривать кусок мяса под углом, вертеть из стороны в сторону, проверять на упругость и даже слегка попробовал. Женщина смотрела на меня, будто ждала реакции. Я сыграл как актёр театра Чехова: моё лицо изобразило настоящее восхищение. Кусок мяса стал идиллией, а через прищур я смотрел на её ответную реакцию. Заметил слева от меня пачку бумаги с бечёвкой и быстро упаковал кусок, даже не взвешивая.

– Вы что делаете? Я не сказала, что буду покупать!

– Скажите, а вы часто готовите?

Было видно, что эти слова её задели. С таким ярким макияжем и длинными ногтями ни одна домохозяйка не ходит, и она это знала. Может, я и ошибался, но по этой даме точно нельзя было сказать, что она отлично готовит борщ своему мужу.

– Ну… а что?

Я свистнул ртом и развёл руками.

– Послушайте, барышня, я стою за прилавком с лета 2005-го, как только школу закончил. Мой дядя Вазген всему меня научил, он говорил мне: Лёша, дорогой, самое лучшее мясо – красное, тяжелое и то, где меньше всего жил. Вы держали его в руках, так?

Она молча кивнула, смотря на то, как я перевязывал свёрток из белой бумаги, где на дне виднелось пятно крови.

– И он был красным?

Женщина снова кивнула.

– И, уж тем более, здесь нет никаких жил. Это – лучшее, что вы можете найти на рынке. Я вам так скажу: дядя Вазген уже припрятал этот кусок для других, особых, я бы даже сказал, постоянных клиентов, – на этом моменте я еле сдержал смех, но продолжил. – Вам я продам его за полцены. Вижу, вы – женщина порядочная, хотите порадовать своего мужа.

Она немного смутилась и покраснела, отведя взгляд вниз. От лести на её лице появилась широкая, но в то же время скромная улыбка.

– Вы так думаете? – кокетливо спросила она.

– Я так знаю, – ловко парировал я.

– Знаете, юноша, у вас природный дар убеждения. Вам бы в политику.

– Не-е-е. Там люди не такие открытые.

Из кармана шубы она достала маленький белый кошелёк на золотистой застёжке, украшенный вышитой розой.

По приходу Вазген был очень сильно удивлён, наблюдая за тем, как женщина протягивала мне двести рублей. Она улыбнулась, взяла свёрток в руки, мило помахала рукой и направилась в сторону метро. Вазген выхватил деньги и стал рассматривать.

– Ой, слушай, как тебе удалось? Я это мясо продать уже дня два не могу!

– Дядя Вазген, накинь процент за работу.

Он посмотрел на меня удивлённо и даже с небольшим укором, но всё же передал мне пятьдесят рублей.

– Держи. Честно заработал. Слушай, если тебе вдруг понадобится работа или ещё чего-то – смело можешь обращаться к дяде Вазгену Тиграновичу. Пригодишься.

Он написал на листке номер телефона, положил мне в нагрудный карман и, хлопнув по нему, снова потрепал по голове. Я вышел из ларька и отошёл к домам возле рынка. Вода медленно капала с таявших сосулек, на брусчатке была рассыпана крупная соль, по которой ходили прохожие, вдоль домов висели вывески кондитерской, супермаркета, окулиста и почты. Все они были дешёвыми и потрёпанными, у окулиста так вообще одна буква с таблички висела вверх ногами. Облегчение и чувство пространства охватило и понесло меня прочь от толпы. В руке – пятьдесят рублей одной купюрой и личный телефон Вазгена Тиграновича. Неплохое начало карьеры.

Перед тем, как зайти в супермаркет, я снова оглядел рынок. Он выглядел куда более бедно, и этому есть причина: самый большой поток людей приходился на ранее утро, вплоть до обеда. Сейчас куда более скудно. Прохожие уже никуда не спешили и передвигались прогулочным шагом, спокойно разглядывая прилавки с товарами. Продавцы торговались более охотно, ведь с кем ещё соревноваться? Вазген убрал продукты в ящики и поставил их под стол, затем протёр всё полотенцем и кинул его на спинку стула, отряхнув руки.

Я купил в магазине сосиски с макаронами, и даже сдача еще осталась. Я бы мог, конечно, купить ещё какой-нибудь сникерс или булку с творогом, но решил, что лучше оставлю эти деньги в куртке до лучших времён. На улице становилось холоднее с каждым часом, хоть ветер немного стих. Дугообразные фонари освещали жёлтым светом улицы, создавая настоящую дорожку из прожекторов, ведущую к дому. Хруст снега под ногами добавлял к атмосфере загадочности и даже уюта. Свет в окнах делал мрачные кирпичные коробки не такими уж и мрачными, если задуматься: в каждой квартире своя атмосфера, своя жизнь. Сев на лавочку, я задрал голову наверх, чтобы ловить лицом падающие снежинки. Они опускались медленно, будто кружась в вальсе. Затем неподалеку я увидел детскую площадку со старыми советскими качелями. Они, как и все, были спаяны из железных труб, а само место, где сидели дети, было очень узким, да и вообще, это была пара деревянных досок, покрашенных в один с трубами цвет. Слева от качелей стояла карусель. Шпана садилась на четыре лавки: держась за поручни, ребята ногами раскручивали себя, отталкиваясь от земли. Я решил сесть на те, на которых надо раскачиваться. Шатаясь взад-вперёд, я непроизвольно чертил ногами на земле две дуги. Болты и гайки издавали режущий ухо скрип, который при движении качелей менял тональность. Кажется, даже в таких вещах, как ржавая карусель, находится мелодия, способная успокоить. Перед глазами была жёлтая труба и свет фонарного столба, сквозь который пролетали снежинки, а наверху – чёрное ночное небо. Передо мной была небольшая дорога и припаркованные машины, где-то старые, где-то новые, была даже парочка дорогих иномарок. Виднелась протоптанная тропа, ведущая с площадки к жилым домам.

Пока я качался, снег начал смешиваться с мокрой землёй, становясь коричневым. Снежинки падали мне на лоб и щёки. Вот оно. Обожаю это состояние. Вокруг тебя всё двигается неспеша, своим чередом, либо и вовсе стоит на месте. Нет никакой суматохи, нет чего-то сбивающего с толку, нервирующего или напрягающего. Просто обычная пустая ночная улочка, тишина, хруст снега в ушах и влага на лице. А главное – всё такое естественное, родное. Даже если ты сейчас сделаешь что-то глупое, например, кинешь кирпич в машину или запустишь в небо петарду, разобьёшь окно, то ничего не произойдёт: снег будет идти так же медленно, ночь не сменится днём, на улицах будет по-прежнему пусто – одним словом, ничего. И в такие моменты я часто у себя в голове ставлю некую печать. Некое завершение этапа, словно ты уже написал в письме всё, что хотел, и когда нечего добавить, ты ставишь эту печать и посылаешь конверт с письмом, а кому – не важно. Важно то, что ты прожил этот этап. Он тебя изменил: в лучшую или худшую сторону – не имеет значения, ведь ты не стоишь на месте. Перемены пришли, и ты к ним привык, даже если они незаметны. Снег продолжал падать, машины иногда проезжали мимо площадки, освещая фарами дорогу. Всё вновь стало безмятежным и спокойным. Не могу сказать, что что-то важное сегодня произошло: моя жизнь была слишком скучной для ежедневных приключений. И всё же это не мешало мне уединиться с тишиной. Скрип, скрип, скрип…

Глава 2

Оказавшись в подъезде, я наконец-то начал чувствовать уши. Мне было по-прежнему очень холодно, однако тускло горевшая советская лампочка, висящая на проводе, и окрашенная в зелёный стена вели меня вверх по лестнице вдоль покрытых лаком перил. Мысль о горячем чае давала мне силы, чтобы идти вперёд. Треснувшая плитка на полу покрылась слоем слякоти, и даже коврик при входе, о который я старательно вытер ноги, не сделал подъезд чище.

Уверен, даже на пятом этаже было слышно, что кто-то вошёл в подъезд. Лифты в пятиэтажных домах никогда не строили, но вот пространство для них почему-то оставалось. Позолоченные медные номера квартир висели либо слева от двери, возле звонка, либо прямо на ней. К примеру, дверь, которая была слева от почтовых ящиков: цифры давно стерлись, стали обшарпанными. Теперь это просто кусок металла, который медленно начинает ржаветь. Дверные глазки смотрели друг на друга, будто следя за соседом напротив. Надо бы обратиться в жэк, чтобы сделали ремонт перил: за них просто опасно держаться, и любой дурак может упасть в эту бесполезную “яму”, куда народ любил складывать мусор, но не любил его выносить. Почтовые ящики висели прямо перед ямой: металлические плоские коробки с небольшими прорезями в три ряда, наполненные письмами, рекламными буклетами и извещениями об оплате ЖКХ. Я достал маленький ключ и открыл почтовый ящик под номером 26. Ключ вошёл легко, а вот сам ящик открывался туго, пришлось надавить у замочной скважины. Раза три дёрнул, но всё равно этот ржавый гроб не хотел открыться. Чуть ли не сломав дверцу, я наконец открыл ящик, и в моих руках оказалось две рекламных листовки.

“ВАМ ОЧЕНЬ КРУПНО ПОВЕЗЛО! С 24 ПО 31 ЯНВАРЯ ВЫ МОЖЕТЕ ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В ЛОТЕРЕЕ…”

Я закатил глаза и вздохнул. Смяв в руке глянцевый кусок бумаги, выбросил в коробку для мусора в яму. Может, второй флаер будет более интересным?

“ЗА ТЕХНОЛОГИЯМИ – БУДУЩЕЕ! НАБИРАЕМ ГРУППУ ПО ОБУЧЕНИЮ ПРОГРАММИРОВАНИЮ В ШКОЛУ К ОЛЕГУ ВОЛКОВУ. УЖЕ ЧЕРЕЗ МЕСЯЦ СТАНЬТЕ КВАЛИФИЦИРОВАННЫМ СОТРУДНИКОМ СФЕРЫ INFORMATION TECHNOLOGY С ЕЖЕМЕСЯЧНОЙ ЗАРПЛАТОЙ ОТ 20 000 РУБЛЕЙ”

Вот это уже другой разговор. Аккуратно сложив флаер вчетверо , я сунул его в карман своих широких джинсов. Я почти закрыл ящик, но вдруг мельком увидел белый край конверта у задней стенки. Открыв заново дверцу, я обнаружил письмо. Заклеенное, с маркой, адресом и печатью – настоящее письмо. Но кому? Взял его в руки и прочёл адресат.

“МОСКВА, УЛ. ИГРАЛЬНАЯ, Д. 4, КВ.26, ПОЛЯНСКОМУ М.А. от ЛЕНИНОЙ М.Д.”

Я положил его в карман и стал в темпе, чтобы согреться, подниматься на четвёртый этаж, пробегая пролёт за пролётом. Давно пора бы сделать ремонт в подъезде: стены выцвели и испачкались, перила шатаются, штукатурка с потолка сыпется. Вот бы кто предложил инициативу, дело бы сдвинулось с мёртвой точки. Деревянная дверь в мою квартиру открывалась очень туго, с продолжительным оглушающим скрипом, так что всегда приходилось прилагать усилия, чтобы попасть домой.

Коридор был тускло освещен болтающейся на проводе лампой – точно такой, как в подъезде. Трещины, ободранные обои, запах плотно стоящей пыли, скрип паркета – всё отбивало желание есть, но только не у меня. Я разулся, прошёл в комнату соседа, положил на стол письмо и радостный отправился на кухню готовить купленные в магазине продукты. Советская кастрюля с рисунком улыбающегося ёжика и чёрным дном пришлась кстати. Из крана полилась ржавая жидкость, а это значило, что нормальной воды ждать ещё день или два. От досады я небрежно швырнул пачку риса куда-то в сторону. Забавно, что она немного проскользила, прежде чем упасть плашмя на стол. Даже лапшу и пюреху не заваришь в кипятке: в квартире что, совсем нет еды? В холодильнике ничего не было, кроме аптечки. В небольшом пластиковом вёдрышке от йогурта лежал единственный кухонный нож. Дешёвая рукоять, тупое лезвие, кончик и вовсе смотрел влево, зато хоть не зубами режем продукты. Открыв пачку сосисок, я развернул кресло спинкой к окну, сел так, чтобы можно было смотреть на улицу, освободил одну сосиску от полиэтилена и начал жевать. Как по мне – сплошная резина, но на безрыбье…

За окном быстро стемнело, а свет включать мне было лень. В темноте тоже можно поужинать. В этом есть нечто особенное, даже сакральное. Не успел я дожевать половину сосиски, как меня напугал резкий громкий хлопок двери. Тяжёлые шаги приближались к кухне. Это был Матвей, который на ходу стряхивал снег со своей шапки и раздевался.

– Прикинь, сегодня работы – в два раза больше. – Матвей стянул шапку и положил её у раковины, затем бросил куртку на пол, и только потом сел за стол. – Мне, короче, этот, Палыч говорит: здесь нету мужиков, в одно рыло пахать будешь. А ты чего в темноте сидишь, будто мышь? – он включил свет и начал растирать уши руками.

– Лень было.

– Эх ты, лодырь. Даже свет включить не хочешь. Не стыдно?

Он вздохнул.

– Неа, – улыбнулся я. – А ты что? Остался?

Матвей улыбнулся. Все волосы были потными, лицо красным, на руках остались пятна от машинного масла. Дышал он очень тяжело. Когда я ему сказал, что воды не будет дня два, он бросил шапку на пол и слегка пнул стул.

– Открой окно тогда. Только ненадолго! А то не хватало мне ещё и поясницу застудить.

– Зачем?

– Проветрить, – пока я переставлял стул, чтобы не замёрзнуть, он продолжил. – Ещё эта фура подъехала на два часа позже! Ну, с покрышками. Открываю, значит, её, а там во! По голову этих шин. И думаю такой, попал я дня на три. А знаешь, что ещё мне насолило? Слякоть. Сколько раз поскальзывался и падал прям на грудки. Как закончил, так сразу домой, даже на метро решил доехать. Меня чуть менты не остановили, за нарика приняли. Причём, один из них такой жирный! Его б на лето ко мне в деревню, может, человеком бы стал. Вот надо было им меня остановить. Я там чуть не упал, так сильно руки болят, а они давай докапываться. Где живу? Как давно в Москве? Где работаю? Сорок минут стояли как бабки на базаре, трындели… Сорок!

– Ты деньги-то получил, друг?

– Да какое там! – Матвей махнул рукой. – Говорит, что в конце недели всё отдаст, но это ж Палыч! Я скорее начну на коньках кататься, чем он слово своё сдержит. Зато супчик на обед давали вкусный, куриный. Целых три тарелки съел и взял бы больше, да работа звала.

– Три?!

– Эй, имею право! Остальные-то ушли.

– Мне взял?

– А ты работал там? Да и как я тебе его, в шапке что ли принесу? А по поводу денег ты не парься. Слушай старших, и протянем ещё пару недель.

Он хотел отдышаться. Надо отдать Матвею должное: человек вообще не унывает и никогда не устаёт. Работай я у Палыча, я б сразу развернулся и сказал “Гудбай”, но только не Матвей. Это всегда подкупало в нём. Но это сильно сказывалось на его здоровье. Дышал он, громко посвистывая, настолько не хватало воздуха, а про слабость в пояснице вообще молчу. Матвей откинулся, склонился над столом, прижал рукой больное место и, корчась от ноющей боли, продолжил глубоко дышать.

– Скоро совсем вполовину скрючишься.

– А кто еду в дом приносить будет? Ай… Свитер дашь на ночь?

– Для тебя ничего не жалко.

На лице Матвея появилась улыбка, а в глазах – недоумение. Не отворачиваясь и смотря ему прямо в глаза, я поднял руку со стола, дотянулся до сосисок, лежавших на подоконнике, положил их на стол и пододвинул к нему. Он удивился и почесал затылок.

– Значит, мы сегодня ужинаем! Что за повод?

– На рынке один грузин работу предложил.

– Странно, что ты не взял больше еды и не ушёл. Чё не свистнул кусок свинины какой-нибудь? Жалко для друга?

– Во-первых, у нас нет никакой воды, иначе я бы приготовил к сосискам вот эту пачку риса, а во-вторых…

– Ты ещё и рис купил?! – он хлопнул в ладоши и громко удивился.

– Угу, – я не мог сдержать улыбки. – Так вот, во-вторых, я задумался, а зачем мне один раз красть у честного работяги, если на этот хлеб я могу спокойно заработать?

У потного Матвея, на котором вся майка промокла почти насквозь, глаза на лоб полезли, пока я закрывал окно. Запах пота в квартире стоял знатный, но иначе работяга сляжет в постель с ангиной или простудой.

– Ты? Задумался? – он откусил сосиску и продолжил с набитым ртом. – Тебе кто-то голову вправил, пока меня не было, что ли? Значит так, завтра же идёшь к нему и просишься на работу, понял? Я тебя в рог сверну, а кости на бульон пущу, если не придёшь.

– Так он сам меня звал!

– Вот и не профукай шанс, дебил! Услышал меня? – Он вытер руки о скатерть.

Я поднял руки – он одобрительно кивнул.

– Вот и славно.

Мы продолжали сидеть на кухне и молча ели. Ну, точнее, ел только Матвей. Мой голод можно было утолить и обычным кофе с утра с куском чёрствого хлеба, да и работал я не так усердно. Хотя он съел три тарелки куриного супа… Дожёвывая, он кинул пачку в холодильник.

– У меня есть к тебе предложение…

Расстегнув свою куртку, он медленно полез во внутренний карман, откуда достал колоду карт и положил на стол.

– Опа! Может, партейку в дурака?

– Пф. Спрашиваешь! Я тебя обыграю в два счёта.

– Ой, начинается… Кто в прошлый раз бегал по подъезду в одних трусах и напевал “Мираж”, балабол?