Что касается заслуг Лютера, то не следует забывать, что он дал своему народу главное – современный язык. Он дал его вместе с Библией, над переводом которой работал долгих двенадцать лет. Ведь до него языком церкви и образованных людей, в том числе гуманистов, был латинский, который народ не понимал. Работая над переводом Библии, Лютер продемонстрировал поразительное чувство языка. ”Все выражения и обороты, принятые в Библии Лютера, – немецкие, и писатель всё еще может употреблять их и в наше время”, – свидетельствовал в середине XIX века Генрих Гейне. Шедевром немецкой прозы называет Ницше Библию великого проповедника Лютера: ”Она вросла в немецкие сердца”. Лютер наставлял учиться родному языку ”у матери в доме, у детей на улице, у простолюдина на рынке и смотреть им в рот, как они говорят, и сообразно с этим переводить, тогда они уразумеют и заметят, что с ними говорят по-немецки”. Народное красноречие явственно и в его проповедях, посланиях и памфлетах. Опираясь на традицию народных песен, Лютер создавал религиозные гимны и псалмы. Он любил музыку, и песни его были мелодичны. Он сочинил лютеранский церковный гимн ”Наш Бог – нерушимая крепость”, который называют Марсельезой Реформации. Любопытно, что романтик Новалис в своем трактате ”Христианство и Европа” назвал переворот, совершенный Лютером, филологическим. ”Переписав Библию и песнопения, он решительно изменил содержание христианства”. Роль Лютера в развитии немецкого языка можно уподобить роли Ломоносова и Пушкина в создании русского литературного языка. Томас Манн поставил имя Лютера рядом с именем Гёте, называя обоих великими творцами родного языка.

Самый большой и самый немецкий человек Германии

Лютер – фигура неоднозначная. Гейне, пытаясь определить значение Лютера для немцев, для истории, отмечал его сложность, но главное, на что он указал: Лютер – не только самый большой, но и самый немецкий человек в истории Германии, что в его натуре грандиозно сочетались все добродетели и все недостатки немцев. Эта характеристика объяснит нам многое и в немецком менталитете, потому прошу обратить на нее внимание. Гейне точно обрисовал двойственный характер лютеровой натуры: ”Он обладал качествами, сочетание которых крайне редко и которые обыкновенно представляются нам враждебно противоположными. Он был одновременно мечтательным мистиком и человеком практического действия. У его мыслей были не только крылья, но и руки. Он говорил и действовал. Это был не только язык, но и меч своего времени. Это был одновременно и холодный схоластический буквоед, и восторженный, упоенный Божеством пророк. […] Этот человек, который мог ругаться, как торговка рыбой, мог быть и мягким, как нежная девушка. Временами он неистовствовал, как буря, вырывающая с корнем дубы, потом вновь становился кротким. Он был исполнен трепетнейшего страха Божьего, полон самопожертвования во славу Святого Духа. Он способен был погрузиться в область чистой духовности; и, однако, он очень хорошо знал прелести жизни сей и умел их ценить, и с уст его слетело чудесное изречение: „Кто к вину, женщинам и песням не тянется, на всю жизнь дураком останется“. […] В нем было нечто первозданное, непостижимое, чудодейственное, что мы встречаем у всех избранников, нечто наивно-ужасное, нечто нескладно-умное, нечто возвышенно-ограниченное, нечто неодолимо-демоническое” (курсив мой. – Г. И.) .

Гейне связывает с деяниями Лютера начало новой эпохи в Германии: Реформация нанесла смертельный удар по феодальной системе. Лютер отделил Церковь от государства. Гёте, критически настроенный по отношению к Церкви и высшему духовенству, тем не менее, счел необходимым указать на долг Германии Лютеру. Незадолго до своей кончины в разговоре с Эккерманом он заметил, что еще не все поняли, сколь многим они обязаны Лютеру. ”Мы сбросили оковы духовной ограниченности, благодаря нашей всё растущей культуре смогли вернуться к первоистокам и постигнуть христианство во всей его чистоте. Мы снова обрели мужество твердо стоять на Божьей земле и чувствовать себя людьми, взысканными Господом”. Осуждая убогое протестантское сектантство, он призывает протестантов и католиков отдаться во власть ”великого просветительского движения, движения времени”, подчиниться ему, а оно должно привести к единению. И тогда ”мы мало-помалу от христианства слова и вероучения перейдем к христианству убеждений и поступков”.

Гейне, как и Гёте, испытывал к Лютеру благодарное чувство. Нигде и никогда не упоминает он о юдофобии отца Реформации. Между тем в двухтомной ”Истории антисемитизма” Льва Полякова (перевод на русский язык появился в 1997 году) Лютеру отведено ”почетное” место. В глазах современного еврейства он – враг богоизбранного народа.

Предполагать, что Гейне не были известны антиеврейские памфлеты Лютера, нелепо. Он знал о них, хотя в середине ХIХ века их не цитировали. Они вообще не имели широкого хождения ни в ХVII-м, ни в ХVIII-м веках. Скорее всего, он их просто не читал, как не читал он, думается, ”Аугсбургское вероисповедание”, ему вполне хватало лютеровых ”Застольных бесед”. Хоть он находится в Париже, он не отделяет себя от Германии, и потому в его устах совершенно естественно звучат признания, касающиеся Лютера: ”Нам не пристало жаловаться на ограниченность его взглядов. […] Еще менее пристало нам изрекать суровый приговор о его недостатках; эти недостатки принесли нам больше пользы, чем добродетели тысячи других”. В 30-е годы ХIХ столетия еврей Гейне мог отпустить Лютеру его грехи. Спустя сто с лишним лет сделать это уже невозможно. Исторический опыт, память о Холокосте не позволяют.

Ректор кёльнской теологической академии имени Меланхтона г-н Марквардт, узнав, что я пишу о Лютере, стал отговаривать меня и советовал заняться Меланхтоном, который был необычайно мягким и благородным человеком. Ближайший друг и сподвижник Лютера, он всю жизнь был преданным учеником Эразма Роттердамского, человека всеобъемлющего духа. Как личность он мне глубоко симпатичен и близок. Но я задала своему оппоненту вопрос: ”Положа руку на сердце, признайтесь, смог ли бы Меланхтон осуществить Реформацию?” И в ответ на его молчание высказала свое мнение: ”Нет, такое по плечу было лишь неукротимому Лютеру!”

В сослагательном наклонении об исторических событиях не говорят. Что толку задаваться вопросом, как бы пошло развитие Европы и Германии, если бы в споре Лютера и Эразма победил умеренный, считавший себя гражданином мира Эразм? Победа Лютера была неизбежна не только из-за его чувственной мощи, из-за его неистовой ярости, которой были наделены все настоящие герои, начиная с гомеровского Ахилла. Как справедливо заметил Стефан Цвейг, Лютера ”переполняет и распирает мощь и буйство целого народа”.

Цвейг писал книгу о бесконечно дорогом ему Эразме, но в ней он сложил гимн его противнику-победителю – Лютеру, а главное, объяснил, почему именно он возглавил Реформацию. ”Он мыслит, инстинктивно ориентируясь на массу, воплощая ее волю, взведенную до высшего накала страсти. С ним в сознание мира прорывается всё немецкое, все протестантские и бунтарские немецкие инстинкты, а поскольку нация принимает его идеи, он сам входит в историю своей нации. Он возвращает стихии свою стихийную силу”. Написано это было в 1935 году, когда стихийность и фанатизм Лютера оказались востребованными. Нацисты умело манипулировали массовым сознанием, используя ту часть наследия Лютера, которую они смогли приспособить для своих целей.

И закончить это эссе я хочу напоминанием о том, что Крестьянской войной, вдохновленной идеями Лютера, борьба за веру не ограничилась. В 1618 году началась кровопролитная тридцатилетняя религиозная война между католическими и протестантскими князьями, для немцев это была война братоубийственная. Представьте – 30 лет! Война стала общеевропейской, в ней участвовали Франция, Дания и Швеция. Германия оказалась ареной военных действий, а потому более всех пострадала: треть ее населения погибла, многие земли были разорены, политикоэкономическое развитие затормозилось на два столетия. Страшную в своей выразительности картину бедствия создал поэт Мартин Опиц (1597–1639).

 
Прошелся по стране – от края и до края —
Безумный меч войны. Позорно умирая,
Хрипит Германия. Огонь ее заглох.
На рейнских берегах растет чертополох.
Смерть перекрыла путь к дунайскому верховью.
И Эльба, черною окрашенная кровью,
Остановила бег своих угрюмых вод.
 

Ему вторит Андреас Грифиус. Он нашел емкую формулу страшного времени и вынес ее в название сонета ”Слезы Отечества, год 1636”:

 
Мы все еще в беде. Нам боль сердца буравит.
Бесчинства пришлых орд, взъяренная картечь,
Ревущая труба, от крови жирный меч,
Враг жрет наш хлеб, наш труд, свой суд неправый правит,
Враг наши церкви жжет. Враг нашу веру травит.
 

Германия дорогой ценой заплатила за религиозную распрю. Более ста лет она залечивала раны. А слезы Отечества вновь прольются три века спустя.

Общественные нравы и Ordnung в государстве подвержены изменениям в гораздо большей мере, нежели менталитет народа. Немало дельных суждений о немцах и их менталитете читатель найдет в эссе, посвященном Гёте. Что касается немецкого Ordnung’a, то он рушится на глазах. Из наших современников первым об этом высказался немец Тило Саррацин, за что был подвергнут остракизму.