Наступил конец света, как мы его знаем (а я чувствую себя прекрасно)^[7]

– Ты где? – тихо спросила Эбби, повернувшись спиной к очереди у кассы. На другом конце телефона слышался плеск воды.

– Я сидела в ванной и хотела побрить ноги, но тут вся вода стала красной. Не понимаю, это моя кровь, или я что-то вспомнила, по-настоящему это, или у меня уже глюки… – плеск воды на заднем плане затих, и раздалось громкое жужжание. – Помоги! – прошептала Гретхен.

– Сколько крови?

– Много…

– Значит, так – вылези из ванны и встань перед зеркалом на белое полотенце…

– Очередь! – Ди-Ди дернула Эбби за рукав.

– Секунду, – одними губами прошептала Эбби, отмахиваясь – замороженный йогурт сейчас явно был не главной проблемой. В трубке послышался плеск, звон капель, потом – тишина.

– Встала? Есть на полотенце кровь?

Долгое молчание, затем:

– Нет! – ответила Гретхен с явным облегчением.

– Точно? Все полотенце чистое?

– Да! О господи, я с ума схожу…

– Иди смотреть телек, позже поговорим. Обязательно позвони мне сегодня.

– Прости за беспокойство. Удачной работы…

Разрешив серьезную проблему и повесив трубку, Эбби со спокойной совестью продолжила раскладывать ванильный йогурт по вафельным рожкам и посыпать сверху ириской и шоколадом, пока не наступило девять часов, и они с Ди-Ди не заперли помещение. Приехав домой, Эбби залезла в постель и принялась смотреть телемарафон Джерри Льюиса, который уже заканчивался, держа при этом палец на звонке своего телефона вплоть до 11:06. В это время у них с Гретхен был ежевечерний телемост. Эбби нельзя было звонить подруге настолько поздно, и Гретхен, собственно, тоже не должна была звонить ей. Но Эбби держала палец на звонке и отпускала, стоило ему завибрировать, так что родители ничего не знали.

Тем вечером, однако, телефон так и не зазвонил.

* * *

Утро понедельника, двадцать минут восьмого. Олд-Вилледж была окутана наползавшим из гавани туманом, который нависал над землей и сглаживал все острые углы. Эбби затормозила напротив дома Гретхен на Пьератес-Крузе. Она подпевала Филу Коллинзу, который, как никто, способен был поднять Эбби настроение. На заднем сиденье был набор батончиков из воздушного риса, чтобы смягчить приземление Гретхен после тяжелых выходных.

Обычно она ждала Эбби на улице, но сегодня там был только Хороший Песик Макс, который уже перевернул мусорный бак доктора Беннета и зарылся туда по самые плечи. Стоило Эбби затормозить, как пес насторожился, обернулся и стоял, как вкопанный, глядя на Катышек. Эбби открыла дверь машины, и Макс хотел перепрыгнуть через белые пакеты с мусором, но зацепился передними лапами, плюхнулся в мусор всей мордой и задергался, пытаясь вырваться.

Эбби бросилась ко входу. Стеклянная дверь разгерметизировалась, но вместо сонной Гретхен, жаждущей инъекции кока-колы лайт, ее встретила миссис Ланг в халате со словами:

– Гретхен сегодня не пойдет в школу.

– Можно, я поднимусь? – спросила Эбби. На лестнице послышался грохот, и появилась Гретхен в школьной форме с сумкой для книг на плече:

– Пойдем!

Миссис Ланг схватилась за сумку, остановив дочь:

– Ты почти не спала! Я твоя мать, и я решаю, пойдешь ты или нет!

– Отпусти меня!!! – завопила Гретхен, высвобождаясь из ее хватки. Эбби покраснела, чувствуя, как потеют ладони и спина – ей всегда становилось неловко во время ссор подруги с ее матерью, потому что она никогда не знала, как показать, на чьей стороне находится.

– Скажи ей, Эбби! Я должна пойти! Это очень важно для моего образования!

– Ну… Э-э… – ответила Эбби, запинаясь под взглядом миссис Ланг. Вдруг лицо последней вытянулось:

– Ох, Макс…

Эбби оглянулась – Хороший Песик Макс подошел к дому и теперь пялился на троих женщин, будто впервые их видел. К его морде прилипла окровавленная женская прокладка.

– Фу-у! – засмеялась Эбби и, схватив Макса за ошейник, потянула собаку к двери.

– Нет, Эбби! Он весь грязный! – воскликнула миссис Ланг, перехватывая ошейник. Воспользовавшись суматохой, Гретхен вырвалась из материнской хватки, бросилась к Пыльному Катышку, волоча за собой Эбби, и крикнула через плечо:

– Пока, мам!

– Гретхен!.. – крикнула миссис Ланг, подняв голову, но подруги уже были далеко.

– Держите своего пса подальше от моего двора – у меня есть духовушка! – заявил доктор Беннет пробегающим девушкам, оторвавшись от своих мусорных баков.

– Доброе утро, доктор Беннет! – помахала ему Гретхен, прежде чем обе бросились в Катышек, и Эбби нажала на газ.

– Почему ты вчера не позвонила? – спросила она.

– Я говорила с Энди! – ответила Гретхен, передавая подруге две монеты в 25 центов. Она вытащила из промежутка между сидений кока-колу лайт – Эбби всегда привозила ее для Гретхен.

Эбби это бесило. Вернувшись из летнего библейского лагеря, Гретхен только и говорила, что об Энди – своей великой курортной любви: Энди то, Энди се, он такой классный, такой мускулистый, и она обязательно поедет к нему во Флориду… К первой неделе июля Энди был совершенно забыт, и Эбби думала, что навсегда, но теперь он вернулся снова.

– Это хорошо, – сказала Эбби. Ей самой не понравилось, как кисло это прозвучало, поэтому она изобразила улыбку и наклонила голову вбок, будто внимательно слушала. Эбби никогда не видела Энди на фотографиях («Он считает, что фотографироваться – значит держаться за прошлое!» – вздыхала Гретхен) и не говорила с ним по телефону («Мы переписываемся – этот способ общения гораздо глубже, чем телефон!» – ворковала Гретхен), но прекрасно его себе представляла: Энди был хромым, горбатым, у него не было одной брови, и он носил брекеты. Может быть, даже внешний стоматологический намордник.

– Энди принимал ЛСД, и он говорит, что тот случай в ванной совершенно нормален. Это со многими бывает, так что судьба Сида Барретта мне не грозит!

– Я же тебе говорила – все хорошо! – улыбнулась Эбби, вцепившись в руль так, что стало больно пальцам. Порывшись в кассетах Эбби, Гретхен поставила их наикрутейший летний микс. На школьную парковку подруги въехали в облаке белой пыли, во всю глотку подпевая Бонни Тайлер и переживая вместе с ней «Полное Затмение в Сердце». Эбби припарковалась на свободном месте далеко в конце и дернула стояночный тормоз. Напротив них была спортивная площадка, а за ней – дом директора, где пять бродячих собак (на болотах жило много таких животных) гонялись друг за другом сквозь туман.

– Готова к любимой школе? – спросила Эбби. Гретхен поежилась и обернулась на заднее сиденье:

– У меня флэшбэки…

– Что?

– Меня кто-то постоянно трогает сзади за шею… Всю ночь не спала.

– Вау. Все-таки ты превратилась в Сида Барретта.

Гретхен вместо ответа показала ей средний палец и сказала:

– Пойдем в любимую школу.

По дороге в здание Эбби коснулась пальцами шеи Гретхен сзади. Та подскочила и сказала:

– Прекрати! Тебе понравится, если я так сделаю?

Школа Олбемарл-Академии располагалась на реке Эшли, у границы Олбемарл-Пойнт. С двух сторон ее окружали болота, а с третьей – район Кресент. Образование здесь было интенсивным и дорогим, и все, кто ходил в Олбемарл, считали себя лучше всех остальных чарльстонцев.

– Упс… – произнесла Гретхен и кивнула вперед. Они с Эбби в этот момент пересекали Олбемарл-Роуд, по одну сторону которой лежали парковка для учащихся и спортивные площадки, а по другую – здания школы. Навстречу им шел физрук Тул – огромная груда мышц и мяса в неприлично тесных спортивных штанах для тяжелой атлетики.

– Леди, – кивнул он им, проходя мимо.

– Мистер Тул, хотите яиц? – спросила Гретхен, стряхивая сумку с плеча и залезая туда. – Мама дала мне на завтрак вареные яйца.

– Нет, спасибо, у меня свои яйца есть! – ответил физрук на ходу. Подруги удивленно переглянулись, расхохотались и пустились в бег по тротуару. На остановке для родительских автомобилей рядом с флагом сидел Трей Самтер.

– Слышьте, вы сделали вопросы по геологии? – жалобно окликнул он девушек со своей скамейки. Учебный год только начался, а у Трея уже была куча долгов по домашке.

– Правильный ответ – магматические горные породы! Всегда магматические горные породы! – отвечала Гретхен. Они с Эбби свернули и оказались в открытой галерее, где с одного боку был главный офис, с другого – стеклянные двери, ведущие в коридор на втором этаже, впереди – необъятный зеленый газон, а позади – колокольня. Теперь подруги находились в самой гуще учеников Олбемарл-Академии.

– О, Господи помилуй… Какие же мы все отстойные, – произнесла Гретхен.

Здесь учились дети докторов, адвокатов, банковских президентов, владевших лодками, лошадьми, загородными плантациями, домами у моря в Сибруке, живших в роскошных особняках в Маунт-Плезанте или в исторических зданиях в центре… и каждый ученик ничем не отличался от других.

Памятка для учеников заменяла в Олбемарле Священное писание, и дресс-код, там описанный, был очень прост: вы одевались, как ваши родители. Пышные прически-«химии», кислотные цвета и большие накладки на плечи предназначались для выходных. Во время учебной недели соблюдался дресс-код, типичный для элитных новоанглийских школ, где готовили к университету: девочки одевались, как «юные леди», мальчики – как «юные джентльмены», а тем, кто не знал, что это значит, в Олбемарл было не место.

Хуже всего приходилось мальчикам: их мамы закупались в «М. Дюма» – магазине на Кинг-Стрит, специализировавшемся на стиле «шебби-шик». В седьмом классе мама выбирала для сына один комплект одежды, в котором он ходил остаток жизни: брюки цвета хаки, зимой – рубашки «Поло» с длинными рукавами, весной – рубашки «Айзод» с короткими рукавами. После университета к этому добавлялись темно-синий блейзер, светлый льняной костюм в тонкую полоску и набор «веселеньких» галстуков, в которых выросшие мальчики ходили на первую работу – в местную юридическую фирму или в папин банк.

Девочки что-то пытались делать – бунтарки вроде Джоселин Цукерман иногда появлялись с дредами. Дресс-код, строго говоря, не запрещал это, но прическа Джоселин оказалась достаточно шокирующей, чтобы ученицу отправили домой. По большей части девушкам удавалось хитро находить способы самовыразиться, не нарушая дресс-кода: те, кто желал привлечь внимание к груди, носили белые водолазки под горло, так как вырезы в той самой области были запрещены; ученицы, считавшие, что у них хорошая попа, носили облегающие лосины, показывавшие их достоинства в самом выгодном свете, а если ты хотела сказать «я – свободная и нестандартная личность», к твоим услугам были неброские узоры под звериную шкуру (леопард, тигр или зебра). Однако, как ученицы ни старались, все все равно выглядели совершенно одинаково.