Все были голодные, как волки, но холодильник Маргарет был пуст, за исключением половинки грейпфрута, стружки чеддера в многоразовом пластиковом пакете, коробки «Перье» и упаковки слабительных свечей (мама Маргарет снова начала следить за весом).
Гли от недосыпа испытывала прилив энергии и сейчас детально пересказывала вслух сама себе, как они всю ночь искали Гретхен и как она, Гли, ужасно волновалась. Маргарет была как будто не совсем в себе – она стояла перед кофеваркой и смотрела, как прибор наполняется. Подруги жутко воняли, у Эбби были исполосованы все голени, руки и плечи казались одним сплошным синяком, а кожа на голове ныла там, где ей выдрало кусок волос. Эбби пыталась вывести Гретхен из дома, но та снова и снова возвращалась: сначала она хотела искать в лесу свою футболку, потом потеряла кошелек, потом в сумке Гретхен не оказалось ключей от дома… Маргарет ждала их, но, когда Гретхен в третий раз положила куда-то сумку, а потом не смогла найти, Миддлтон кинулась в душ и громко захлопнула за собой дверь. Наконец Эбби и Гретхен погрузились в Пыльный Катышек и торопливо удалились.
– Надо было подождать Маргарет, – тихо сказала Гретхен, прислоняясь к пассажирскому окну.
– Мы ее в понедельник увидим. Сейчас главное – привезти тебя домой раньше, чем там будут твои родители.
– Ау… – застонала Гретхен. Пыльный Катышек трясло на проселочной дороге, окруженной дубами, и голова Гретхен застучала об окно.
Старинные чарльстонские семьи любили большие загородные особняки и длинные подъездные дорожки. Чем хуже было состояние тех и других, тем правильнее казались себе их владельцы, и Миддлтоны были очень правильными. Наконец, прежде чем амортизаторы окончательно сдались, Эбби повернула направо, выводя Катышек на двухполосное шоссе, идущее через густой сосновый лес из Уодмало в Чарльстон. Она нажала на газ, и мотор Катышка, которому место было разве что в швейной машинке, бешено завыл.
– У тебя нет двенадцати долларов? – спросила Эбби. Гретхен, не отвечая, переключала радио туда-обратно. – Гретхен? – по-прежнему молчание. Тогда Эбби решила объяснить подробно:
– Мне на этой неделе недоплатили в «TCBY», но обещали со следующей зарплатой доплатить. Нам нужно заправиться, или не доедем домой.
Долгое молчание. Затем Гретхен ответила:
– Я ничего не помню, что было ночью.
– Ты потерялась и всю ночь была в том здании. Слушай, в деревне Ред-Топ будет автозаправка…
Гретхен подумала и решила ответить:
– У меня нет денег.
– Там принимают карты.
– У меня есть карта?! – радостно воскликнула Гретхен.
– В кошельке посмотри.
Эбби знала, что папа Гретхен дал ей кредитную карту на всякий случай. У всех одноклассниц были карманные деньги, кредитки и автозаправочные карты, потому что ни один папа не хотел, чтобы его дочь вдруг застряла где-то без денег и не могла добраться домой. Кроме Эбби – ее папу ничто особенно не интересовало, кроме газонокосилок.
Взгромоздив сумку на колени, Гретхен порылась там, нашла кошелек, с трудом его открыла и замерла.
– Сколько у тебя с собой? – спросила Эбби. Ответом ей был только вой мотора.
– Гретхен? – Эбби рискнула оглянуться на нее. – Сколько?
Гретхен повернулась к подруге – ее глаза были полны слез, блестевших на утреннем солнце:
– Шестнадцать долларов… Этого хватит на бензин и на кока-колу лайт… да? Можно я куплю кока-колу?..
– Можно, конечно – твои же деньги…
Слезы покатились по щекам Гретхен, сверкая на солнце. Эбби начинала волноваться:
– Гретхен?
Сосновый лес заканчивался, и свет солнца, падавший сквозь деревья, становился все ярче. По обе стороны шоссе лежали бескрайние залежные поля, где выращивали томаты. Гретхен сделала глубокий-глубокий вдох, который перерос в плач.
– Я просто… я так… – голос Гретхен сорвался. Потом она снова начала: – Мне нужно, чтобы все сейчас было нормально…
Эбби крепко сжала ее руку – Гретхен была холодной, но солнце начинало согревать салон машины.
– Все будет хорошо. Обещаю.
– Правда? – переспросила Гретхен.
– Чистейшая правда!
Когда они въехали в Ред-Топ, Катышек шел на честном слове, зато Гретхен начала успокаиваться.
Остаток дороги прошел в тишине. Гретхен откинулась далеко на сиденье, устало вытянув покрытые илом ноги перед собой и теребя свои волосы. Чем ближе был Маунт-Плезант, тем спокойнее было Эбби. Когда они въехали на первый пролет моста, по радио начал насвистывать Бобби Макферрин. Эбби сделала музыку громче, и салон наполнился умиротворяющей мелодией «Don’t Worry, Be Happy». На мосту было пусто – все ушли в церковь, солнечный свет играл на волнах гавани, и казалось, что лекарство для всех проблем на свете было одно – хорошо выспаться.
У бензоколонки «Оазис» Коулмен-бульвар раздваивался. Эбби повернула направо и покатила по Олд-Вилледж с королевской неторопливостью – сорок километров в час. Каждая улица представляла собой тоннель из вечнозеленых дубов; иногда деревья выскакивали из-под земли прямо посреди дороги, образуя развилку. Трудно было назвать это место пригородом – скорее, оно казалось лесом, застроенным фермами. Они ехали мимо кирпичного здания с бистро и баскетбольными кортами вокруг, мимо заросшего мхом Конфедеративного кладбища на холме, крошечного отделения полиции, теннисных кортов, мимо одного дома за другим – и с каждым из них Эбби становилось радостнее и спокойнее.
Дома были самые разные – красные здания с белой отделкой, особняки в Южном стиле цвета желтой магнолии, украшенные массивными белыми колоннами и непрерывным крыльцом по всему периметру; домики, похожие на солонку, с шиферными крышами, поросшими мхом; беспорядочные двухэтажные викторианские дома с верандами, погребенными под буйной зеленью, так что оттуда не было видно неба – только серебристо-зеленый балдахин из листьев и испанского мха. Все газоны были безупречно подстрижены, все дома – недавно покрашены, каждый ранний прохожий, занимавшийся силовой ходьбой, махал в знак приветствия, и Эбби каждому махала в ответ.
Единственным изъяном во всей Олд-Вилледж были оранжевые пятна от поливалок на стенах домов. Казенная вода была дорогой и, что еще хуже, содержала фтор – детям она, может, и сошла бы, но поливать ею свои клумбы? Никогда в жизни! А как же награда «Двор месяца»? Поэтому у всех был собственноручно выкопанный колодец для поливания сада, а поскольку грунтовые воды под Маунт-Плезантом были богаты железом, от поливалок все становилось оранжевым – автомобильные дорожки, тротуары, перила на веранде и деревянный сайдинг. Со временем дома желтели, соседи жаловались, и приходилось перекрашивать стены, но такова цена райской жизни.
Пыльный Катышек выкатился на Пьератес-Крузе, где вечнозеленые дубы простирали ветви низко-низко над газонами и дорогой, так что царапали крышу Катышка. Теперь они ехали по проселочной дороге – от днища машины со стуком отскакивали камушки, вокруг шин поднималось легкое коричневое облако, и вскоре Эбби притормозила у дома Гретхен. Тот стоял близко к проезжей части – от дороги его отделял только кусочек асфальта, служивший для парковки. Эбби дернула стояночный тормоз (Катышек имел обыкновение укатываться), повернулась к Гретхен и обняла подругу:
– Ты как?
– Мои дела очень, очень плохи, – произнесла Гретхен.
Электрические часы на панели показывали 10:49. Родители Гретхен теперь обычно возвращались из церкви около 11:30 – у нее было достаточно времени, чтобы вымыть из шланга кроссовки, вернуться в дом, отмыться и собраться с мыслями, но только если она начнет двигаться прямо сейчас! Вместо этого Гретхен сидела и пялилась в лобовое стекло. Нужно было ее подбодрить.
– Гретхен, я знаю, ты перепугалась, но поверь мне – все не так плохо, как кажется. Те чувства, что ты сейчас испытываешь – они не навсегда. Тебе только нужно пойти в дом, отмыться и сделать нормальный вид, иначе родители тебя убьют! – Эбби снова ее обняла и добавила: – «Глаз тигра»!
Гретхен кивнула, скользнув взглядом на коробку передач, затем кивнула снова, более решительно:
– Да… «Глаз тигра».
Затем она открыла дверь плечом, выползла из машины, захлопнула дверь и, спотыкаясь, пошла к двери дома. Эбби надеялась, что Гретхен не забудет снять кроссовки перед тем, как войти.
Гретхен провела всю ночь в лесу, замерзла, устала… Ничего, убеждала себя Эбби, вечером они потусят вместе – возьмут напрокат кино или что-нибудь еще придумают. Все было в полном порядке. Don’t worry, be happy – не волнуйся и будь счастлива.
Оставив Олд-Вилледж в зеркале заднего вида, Эбби снова пересекла Коулмен-Бульвар и направилась по Райфл-Рейндж-Роуд в район, где вам никогда не советовали перекрасить отделку дома. Там, где жила Эбби, за замечание «Ваша отделка чуть пожелтела» могли и застрелить.
Она проехала мимо автозаправки «Кенгуру», напротив которой была окруженная ваннами для птиц лавка, где продавали вареный арахис и украшения для сада; мимо Африканской методистской епископальной церкви Авен-Езера и горы Сион, отмечавшей границы Харборгейт-Шорс – скучного, ничем не выделявшегося района, раскинувшегося на многие километры. После этого пошли дома поменьше, где во дворах, как правило, не было ничего, кроме грязи и прицепов для лодок; потом несколько кирпичных ранчо с микроскопическими верандами, украшенными дешевыми колоннами в псевдоколониальном стиле, потом только мелкие развалюхи, бункеры из шлакоблоков с жестяной крышей и, наконец… дом Эбби.
Это здание, у которого остановилась Эбби, представляло собой печальное зрелище – просевший дом, у которого будто позвоночник сломался, громоздкие кондиционеры в окнах и двор, где росли только сорняки, среди которых, как солдаты в окопах, засели сломанные газонокосилки. У папы Эбби было почти триста газонокосилок, но он никогда ничего не косил.
Входя домой к Гретхен, Эбби будто переступала через герметизированный шлюз космического корабля, где все сверкало стерильной чистотой. Входя домой к себе, она словно толкала разбухшую от влаги дверь глухого деревенского дома, а оказывалась в вонючей пещере. Вдоль стен до сих пор стояли какие-то ящики и картины – прошло четыре года после переезда из Криксайда сюда, в более маленькое жилище, а мама Эбби так и не разобрала вещи.
Мистер Риверз сидел перед включенным телевизором с мюслями в пластиковой тарелке, закинув ноги на исцарапанный кофейный столик. На папе Эбби не было рубашки, и безволосое пузо покоилось на коленях.
– Привет, пап, – сказала Эбби, входя в гостиную, и поцеловала папу в щеку.
– Угу, – ответил он, не отрываясь от экрана.
– Что смотришь?
– «Войну гоботов».
Некоторое время Эбби стояла и смотрела, как мопеды превращаются в роботов с широкими улыбками, а истребители стреляют лазерами из шин. Она ожидала, что разговор завяжется сам собой, но этого не произошло.
– Что сегодня делаешь? – спросила Эбби.
– Чиню газонокосилки.
– Мне надо в «TCBY», потом, может, к Гретхен зайду. Когда мама дома будет?
– Поздно.
– Хочешь, принесу тебе нормальную тарелку?
– Угу.
Прошлый опыт говорил Эбби, что больше ожидать от папы нечего. Прихватив из кухни зеленое яблоко, она быстро проследовала к себе в спальню и как можно быстрее закрыла за собой дверь, чтобы туда не проник ядовитый газ, из-за которого родители были такими унылыми.
В комнату Эбби другим вход был воспрещен – спальня была частью другого дома: его Эбби построила сама, своим трудом, на свои деньги. Стены покрывали серебристо-розовые обои в диагональную полоску, на полу лежал ковер с черно-белыми кругами и перекрывающим их большим красным треугольником. Здесь стояла двухуровневая магнитола из «Джей-Си-Пенни» (подставкой служил ящик из-под молока, обернутый в серебристую ткань с люрексом), рядом с кроватью был телефон с Микки Маусом, который Эбби однажды купила себе на Рождество, а на стеклянном кофейном столике – цветной телевизор от «Сампо», диаметр – 48 см.
Возле одной из стен стоял яркий черно-розовый туалетный столик, круглое зеркало которого было обрамлено бесконечными фотографиями: Гретхен в постели (когда у нее был мононуклеоз), закрытая одеялом до подбородка, Гретхен и Гли на пляже в сногсшибательных бикини (черном и кислотно-зеленом), Маргарет на водных лыжах с попутным ветром, все четверо, фоткавшиеся по случаю школьного бала в девятом классе, Гретхен и Эбби с дредами в Ямайке…
Высокую и мягкую постель Эбби с трех сторон поддерживали узорные белые металлические решетки, которые громко дребезжали каждый раз, когда она забиралась в свое гнездышко. Кровать была погребена под пледами, одеялами, шестью громадными розовыми подушками и старыми мягкими игрушками – Жираф Джоффри, Капустная Голова, Ринклз из серии «Щенячьи истории», Мишка-Обнимашка, Спаркс и собачка Флаффи из другой серии. Конечно, хранить их было ребячеством, но как иначе? Эбби не выдержала бы печального взгляда пластмассовых глаз, выбрасывая игрушки в мусорку.
Эта комната была единственным местом, где Эбби было так же уютно, как у Гретхен – здесь не было ничего, что она не купила или что не купили бы на ее деньги, что она не повесила или не покрасила бы сама. Эбби сунула в магнитолу «Арену» «Дюран Дюран» и включила на полную громкость – эту кассету, которая всегда создавала настроение, будто едешь в машине с опущенными стеклами, а кругом лето, ей подарила Гретхен. Прокравшись по коридору к ванной, Эбби как следует отмылась в душе, горячем, как кипяток, и, завернувшись в полотенце, вернулась в комнату. Скоро будет час дня, а значит – пора наводить марафет и идти на работу.
В седьмом классе Эбби однажды проснулась и обнаружила, что у нее все лицо в прыщах – щеки, лоб, подбородок!.. В тот момент ее семья как раз переезжала из Криксайда, и Эбби так волновалась и бесилась из-за всего подряд, что начала давить прыщи. Через неделю на ее лице не было свободного места от гнойных ссадин и ярко-красных ранок, куда попадала грязь. Эбби умоляла родителей записать ее к дерматологу, как Гретхен, но ответом ей был только припев маминого любимого хита № 1: «У нас нет денег».
– Давай заведем собаку… – «У нас нет денег!»
– Можно мне репетитора по биологии? – «У нас нет денег!»
– Тогда я пойду в летнюю школу и раньше закончу учиться… – «У нас нет денег!»
– Миссис Трамбо с классом изобразительных искусств едет в Грецию, можно, я тоже поеду? – «У нас нет денег!»
– У меня лицо похоже на пиццу со струпьями, можно, я пойду к доктору? – «У нас нет денег!»
Эбби пробовала все средства от прыщей, что рекламировали журналы «Seventeen» и «YM» – «Сибриз», «Ноксему», грязевые маски от «Сент-Айвз». Отчаявшись, один раз она даже попробовала вышибить клин клином и начала втирать майонез в подбородок и лоб (это она вычитала в «Teen»), но результаты получились катастрофическими. Что бы ни делала Эбби, прыщи становились все больше: они появились всего за пять дней, но их никак нельзя было свести.
Тогда Эбби перестала трогать лицо, бросила пить колу и есть шоколад, и это, вкупе с меняющимся гормональным фоном, по-видимому, помогло – спустя три месяца позора ее лицо стало чище. Прыщи не ушли окончательно, но, по крайней мере, объявили перемирие. Однако после этой битвы все лицо Эбби осталось покрыто следами – глубокие шрамы на щеках, мелкие, но широкие на лбу, огромные черные точки на носу, глубокие красные на подбородке…
– Их видно только при определенном освещении, – убеждала Гретхен подругу, но слишком поздно. Сердце Эбби было разбито: теперь ее лицо безнадежно испорчено, а у нее даже еще не было ни одного бойфренда!
Тем летом она целые выходные не выходила из комнаты. В понедельник после этого Гретхен отвела Эбби в книжный на Коулмен-Бульвар, где они просмотрели все журналы о косметике. Наконец, Гретхен стырила книгу о макияже, которую подруги изучили дома куда тщательнее, чем любой из школьных учебников, затем составили список, поехали в «Керрисонс», и Гретхен купила Эбби косметики на восемьдесят пять долларов. Потребовалась пара недель, чтобы поэкспериментировать, и ко Дню труда Эбби нарисовала себе лицо, с которым могла жить.
При ярком солнце Эбби можно было принять за участницу конкурса «Мисс Америка» в сценическом гриме, и иногда какой-нибудь лох говорил, что она похожа на клоуна. Но Эбби отвлекала внимание тем, что постоянно была на позитиве: шутила при первой же возможности пошутить, делала кому-то хорошее при первой же возможности это сделать. К восьмому классу, когда все начали готовиться к старшей школе и «переизобретать» свою внешность, вся школа уже привыкла к тому, что Эбби просто так выглядит.
Единственный недостаток был в том, что ей каждое утро требовалось целых полчаса, чтобы обработать лицо губкой, пудрой и карандашами, пока оно не примет нужный вид. Сначала Эбби наносила базу, потом разглаживала, смешивала, присыпала пудрой, рисовала брови, красила губы, наносила румянец – и все это надо было делать в правильных дозах, чтобы не выглядеть, как Тэмми Фэй Беккер. Однако, даже невзирая на ранние пробуждения, ей было приятно смотреть, как шрамы от прыщей скрываются под настоящим лицом участок за участком, делая ее все красивее и красивее.
Смена начиналась через двадцать минут. Закончив краситься, Эбби взбила волосы, полила их лаком, надела бело-зеленую форму официантки, продернула «конский хвост» через отверстие в кепке, снова полила волосы лаком и как следует уложила.
Подъехав к одноэтажному торговому центру на Коулмен-Бульвар, следующие шесть часов Эбби провела в прохладном кафе «TCBY», окутанная кислой вонью замороженного йогурта с примесью ванили, наполнявшей стеклянное кубическое помещение. Ее здесь все вполне устраивало – с каждым часом, проведенным в этом огромном холодильнике, на ее счет в банке капало четыре доллара.
До половины пятого смена была довольно скучной. Потом зазвонил телефон.
– Это «TCBY», чем я могу вам помочь? – ответила Эбби.
– Кровь… Всюду кровь… – произнесла Гретхен.
О проекте
О подписке