– Началось с ерунды. Была в газете какая-то статья, про пенитенциарную систему. Зазвонил телефон, я вышел в коридор, поговорил, вернулся в комнату, вижу, сидит, читает. Ну я и ляпнул, наполовину, между прочим, в шутку, хотя дело это вовсе не шуточное, что вот, о преступниках беспокоятся, чтобы сыты были, комфорт им и довольство, а кто о честных людях подумает? У них там небось тюремный врач сидит и чуть что бежит на помощь, а я, художник, человек немолодой, без страховки медицинской живу, не дай бог заболеть, сдохну, как собака. И что, вы думаете, она мне отвечает? Ты, говорит, сам сделал свой выбор. Работал бы, как все люди, и была б у тебя страховка. Понимаете?! Я, значит, не работаю! Машины чинить или торговать, хуже того, в конторе дурака валять это работа, а творчество не работа! Собственно, ничего удивительного, яблоко от яблоньки, с чего мы с матерью ее развелись, та ведь тоже считала, что работать надо, а не красками-кисточками баловаться! И теперь девчонка эта мне указывает, как жить, слово за слово, и принялась меня попрекать, что мало алиментов на нее платил, мать вкалывала, растила, а от меня толку никакого… Ну и я взбесился, неправильно, говорю, мамаша твоя замуж вышла, за банкира надо было или хотя бы работника бензоколонки, а не художника… А-а, черт с ней!

Он сердито махнул рукой.

– Ладно, – сказал Калев, – давай сюда свой список, я передам его Андресу.

– Но получится, что я подозреваю людей, которых не подозреваю.

– Ну дай фамилии тех, кого подозреваешь.

– Я ведь не их подозреваю. Получится неловко. Выйдет, что я голословно обвиняю…

– Никто не собирается их обвинять, – перебил его Калев. – Там просто проверят, нет ли какой-либо из твоих фамилий в компьютере, может, кто-то имел контакт с людьми, проходившими по делам, связанным с похищением предметов искусства.

– Это все у них в компьютере?

– Разумеется, – сказал Калев. – То есть, по правде говоря, понятия не имею. Но по логике вещей…

Матс еще некоторое время смотрел на свой список, потом проворчал:

– Я все-таки выпишу только тех, кто мог передать дальше.

Они уже собрались уходить, Калев, во всяком случае, решительно поднялся с места, когда в дверь позвонили.

– Это Арво, – сказал Теллер, – книгу у меня одалживал, утром звонил, что занесет.

Он вышел в прихожую, и Диана тихо спросила:

– Кто такой Арво? Сын?

Калев кивнул.

– Странно, что мы его ни разу не встретили. На выставках Матса хотя бы. Если уж он имеет отношение к искусству…

– К музеям, – поправил ее Калев.

– Есть разница?

– Есть. Он просто чиновник, – пояснил муж. – А не встречали мы его потому, что он до последней пары лет жил в Тарту. С матерью и отчимом, потом в университете учился, потом работал там. Тсс…

Диана, готовая задать следующий вопрос, закрыла рот и как раз вовремя, отец и сын Теллеры вошли в гостиную.

– Знакомьтесь, – сказал Матс.

Сын Теллера был такой же благообразный, как отец, может даже, еще более, какой-то чересчур уж вежливый, лощеный, разнаряженный средь бела дня в выутюженный черный костюм с белой сорочкой и красно-зеленым галстуком, слишком, по мнению Дианы, ярким, собственно, теперь, эти попугайские галстуки носили все, от телеведущих до президентов.

Он, кажется, заметил, что Диана обратила внимание на его небудничный облик и пояснил словно извиняющимся тоном:

– Делегация приезжала финская, пришлось быть при параде.

Диана улыбнулась, как бы принимая сообщение к сведению, но все равно подумала с малопонятной даже себе неприязнью, что искусствовед этот какой-то искусственный… то есть не искусствовед, а чиновник, хотя как можно работать в музее и не разбираться хоть чуть-чуть в искусстве, даже если образования соответствующего не имеешь…

– Ну как? – спросил сын отца. – Из полиции нет новостей?

– Нет, – буркнул Матс сердито. – Вот с Калевом обсуждали…

Что именно обсуждали, он уточнять не стал, а Калев перевел разговор в другое русло.

– Как вы думаете, – спросил он, поворачиваясь к Арво, – есть у вора шанс продать картину кому-то тут, в Эстонии? Вы ведь в некотором роде специалист, не по скупщикам краденого, конечно, но коллекционеров наверняка знаете?

– В какой-то степени, – согласился тот осторожно. – Могу сразу сказать, что для среднего собирателя живописи это полотно слишком дорогое. По сути дела мало-мальски отвечающую ценности картины сумму сразу может выложить только нувориш. Но ведь теперь, после статьи в «Постимеес», всем уже известно, что картина украдена. Я могу, конечно, вообразить себе ярого коллекционера, который наплюет на все сопутствующие обстоятельства и повесит картину в спальне, как вот папа, чтобы любоваться в одиночестве. Но нуворишу это вряд ли интересно, они ведь такие покупки делают больше для саморекламы.

– Или, чтобы вложить деньги, – заметил Калев.

– Это, когда речь о чистых картинах. Деньги вкладывают так, чтобы в любой момент их можно было получить обратно, – возразил «музейный работник». – А продать ворованную вещь… Не скажу, что это совсем уж невозможно, но проблематично.

– В общем, пристроить свое приобретение вору будет нелегко, – подвел итог Калев. – То есть, скорее всего, картина еще у него. Если только он не стащил ее по предварительной договоренности с будущим покупателем.

– Это вряд ли, – сказал Арво. – Ведь полиция считает, что вор – дилетант, а дилетанту не так просто выйти на нужного человека. Для этого надо хорошо знать конъюнктуру.

– Как вы, например, – прищурился Калев.

– Хотя бы, – согласился тот, принужденно улыбнувшись.

– А как с обратным вариантом? – вставила Диана. – Кто-то мог сделать дилетанту «заказ». Это наверняка дешевле.

– Но опасней, – возразил Калев. – Попадется и выдаст. Ну а как насчет вывоза картины за пределы Эстонии?

Арво развел руками.

– Это уже не ко мне.

Позже, когда супруги Кару вышли из подъезда, Калев буркнул:

– Ну и дело! Подозревается целое художественное училище! Или неопределенное число алкашей из окружения спившегося искусствоведа!

Диана хихикнула.

– Да, солнышко мое, то ли дело какое-нибудь примитивное убийство. Пять кандидатов, ну пусть двенадцать, и выбирай.

– Зря веселишься, – ответил Калев холодно. – Убийство и в самом деле расследовать куда проще. Нашел мотив, и все. А воровство или грабеж выгодны слишком многим, поди выдели конкретного исполнителя. Если б я занимался криминалистикой, я бы, конечно, предпочел иметь дело с убийствами.

– С убийством не выйдет, – вздохнула Диана. – На этот раз поучаствовать тебя, кажется, не зовут.

– Естественно, – ухмыльнулся Калев. – Лет пятнадцать назад я еще, может, и способен был опознавать женские тела, но теперь…

– Теперешние тела все одинаковые, – сказала Диана, – тощие и длинные. Вряд ли кто-то способен отличить одно от другого.

И однако нашлись люди, которые отличили.

Калев в спальне работал, а Диана сидела на диване в гостиной с книгой в руках, но читалось ей не очень, она то и дело вспоминала вчерашний визит к Теллеру, а вернее, ту его часть, которая включала разговор о Камилле, дочери Матса, ныне пребывавшей где-то в Европе, кажется, в Германии, точно не запомнилось. И не столько сама Камилла ее волновала, сколько всплывшая в очередной, не первый и уж наверняка не последний, раз избитая, банальная, заболтанная, но от того не менее актуальная, можно сказать, вечно актуальная проблема отцов и детей. Вечно, а теперь приобретшая особую, заостренную актуальность в связи с тем, что граница между поколениями оказалась и таковой между системами или, как учили в институте, общественно-экономическими формациями. Это ведь только кажется, что детей воспитывают родители или там школа, да даже улица, нет, детей воспитывает время, общественная атмосфера, они впитывают особенности этого времени, которые носятся в воздухе, ядовитые миазмы, исходящие из желтой прессы, телевизионного монстра, бульварной литературы, дети это сплошные маугли, которые растут в джунглях и учатся жить у волков… И первое, что они восприняли, всосали, впитали, это чудовищное знание формулы: главное – деньги… И куда ни глянь… Она машинально перевернула страницу и подумала, что в конце девяностых, когда наступила долгожданная свобода книгоиздания, и на восхищенных читателей выплеснулось целое море литературы, книги были толстые, шрифт мелкий, ощущение, что издатели торопятся поделиться с читателями сокровищами, которые совсем недавно были недоступны и тем, и другим, ощущение, что книги издаются людьми, которые любят литературу. Но постепенно книги стали становиться все тоньше, а шрифт крупнее, и понятно, что сегодняшних издателей интересуют, в первую очередь, деньги. Пусть даже одни издают еще более-менее художественную литературу, а другие – абсолютный мусор, все равно, и для первых, и для вторых, во главе угла все то же: деньги. Деньги! И если такое происходит с книгоизданием, что говорить обо всем остальном… Молодое поколение срочно училось зарабатывать, а научившись, поглядывало по сторонам… как? Хорошо еще, если снисходительно-добродушно, как Юри, сын Калева, ну а коли со злым презрением, как эта самая Камилла? Чего ждать от собственной дочери, Диана пока понять не могла, в школьные годы особых трудностей с ее одеванием-обуванием не было, не потому, конечно, что они с Калевом хорошо зарабатывали, а просто Лелька была единственной внучкой, и бабушка с дедушкой ее баловали, а теперь, когда дитя училось в Москве, и вовсе возложили обременительные, надо полагать, обязанности по удовлетворению девичьих прихотей на себя. Помогал, конечно, и Лелькин папочка, в чем-в чем, а в жадности бывшего родственника Диана упрекнуть не могла, тем более, что с доходами у него был полный порядок, на дочку-студентку выделить малую толику мог запросто. Ну а потом… Собственно, дальше могло сложиться, как с тем же Юри, выучится дочка, подберет себе местечко потеплее, для молодых это куда проще, это в сорок лет работу найти проблема, а в двадцать два, да еще с дипломом экономиста, самый смак, устроится в какую-нибудь фирму и будет зарабатывать и на тряпки, и на все прочее… И, скорее всего, там, в Москве, и зацепится, сейчас еще скучает по Таллину и подружкам, ну и по маме, конечно, но пока отучится, всех забудет… Как это ни печально…

Она поглядела на часы, поднялась, пошла на кухню и хотела уже наполнить чайник и поставить на плиту, поскольку пора была ужинать, когда ожил домофон. Она закрыла кран и побежала в прихожую снять побыстрей трубку, чтобы не тревожить мужа, но тот уже выключил компьютер и шел ей навстречу.

– Привет, – сказал он в домофон. – Входи.

Нажал на кнопочку, прислушался, щелкнул ли там, внизу, замок, и положил трубку.

– Андрес, – пояснил он коротко.

– Интересно, – сказала Диана.

Заявиться без предупреждения было непохоже на Андреса, деликатного и благовоспитанного, наверно, нашлись серьезные причины, заставившие его пренебречь этикетом.

Андрес выглядел взволнованным, что, впрочем, не помешало ему, переступив порог, остановиться и смущенно спросить:

– Ничего, что я так… внезапно? Сваливаюсь, как снег на голову… Понимаете, Тийна еще не вернулась, а с девочками…

Он махнул рукой, но что он хотел сказать, было понятно, с девочками не поговоришь откровенно и о вещах важных, как с женой или двоюродным братом.

– Видите ли, – продолжил он, не двигаясь с места, – ее опознали. И знаешь, Калев, кто это?

– Кто? – спросил Калев.

– Дочь Риты и Агу.

– Как?!

– Кто такие Рита и Агу? – полюбопытствовала Диана.

– Рита – подруга Малле, – ответил Калев машинально – Вот черт!

– Какой Малле? – продолжила допрашивать Диана. – Твоей бывшей супруги?

– Да. А Агу довольно хорошо знает Андрес… По университету… Слушай, а это точно? Ошибки нет?

– Как будто нет, – вздохнул Андрес.

– Ты же говорил, без особых примет, – напомнила Диана.

– У матери нашлись свои. Какой-то нетипичной формы пальцы на ногах, словно квадратные. Потом у нее на ступнях подагрические шишки. В таком возрасте редкость, но у них это семейное… Ногти… Рита вспомнила, как при последней встрече Элиза жаловалась, что у нее ломаются ногти, показала правую руку, а там два коротких, три длинных… И цвет лака необычный, чуть ли не зеленый, она еще посмеялась тогда над дочкой, мол, пальцы у нее, как у привидения, теперь вспомнила и разрыдалась… Словом, в этом роде. И фитюльку в пупке она носила, самое не опознать, стандартная побрякушка, но носила, именно такого вида… Еще кое-какие мелочи… И с почкой подтвердилось, болела она этим… пиелитом…

Он развел руками, и Диана только сейчас сообразила, что он так и стоит в зимней куртке у порога, сообразил и Калев.

– Раздевайся, – сказал он. – Дай сюда портфель. Диана поставь чайник, человек замерз совсем.

– Предпочитаю что-нибудь покрепче, – бросил Андрес, снимая куртку.

– Представляю, при какой сцене тебе довелось присутствовать, – сказал сочувственно Калев, когда они с Андресом проследовали в гостиную, Диана все-таки прошла в кухню, чтобы поставить чайник, но ей было прекрасно все слышно в открытую дверь, кухня и гостиная у супругов Кару располагались рядом.

– Нет, не представляешь, – уронил Андрес хмуро. – Конечно, у нас с тобой тоже есть дети, но мы мужчины. А Рита – мать, к тому же хорошая мать.

– И однако она не сразу спохватилась, – возразил Калев. – Ведь девочку убили уже четыре дня назад.

– Пять, – поправил его Андрес.

– Тем более.

– Да ну что ты, – отмахнулся Андрес. – Не знаешь современную молодежь? Она ушла из дому, Элиза, я имею в виду, уже два года назад. Жила со своим приятелем. Бой-френдом, как они это называют. Заскакивала раз в неделю-две, правда, перезванивались они с матерью регулярно, если не ежедневно, то через день, максимум два. Собственно, звонила главным образом Рита.

– Уж конечно, – пробормотал Калев.

– А что представляет собой хахаль? – крикнула Диана из кухни.

– Что-что? – переспросил Андрес.

– Хахаль, – повторила Диана, появляясь на пороге с подносом.

– Подозрительная личность, – вздохнул Андрес. – Шалопай, можно сказать. Если не хуже. Учится или якобы учится уже седьмой или восьмой год. Дурной, как выразились бы врачи, анамнез, какое-то время чуть ли не наркотиками приторговывал, не героином, правда, экстази, но я лично особой разницы не вижу… Завели дело, однако родители замяли, крепкие люди, со связями и при деньгах. Они, кстати, парочку и кормили. Рита, говорит, все делала, чтобы дочку от паршивца оторвать, но не смогла. Любовь, видишь ли…