– Пришел я тогда из театра часам к пяти, уже темно было, зима как-никак, зажег свет на лестнице, поднялся, хотел уже ключи вынуть и тут вижу: плохо дверь прикрыта, узкая, но явная щель, и свет внутри горит. Перепугался, что и говорить, вспомнил, что читал как-то в газете, мол, если увидите дверь незапертой, не входите, вор может еще быть в квартире и в панике, чтобы ноги унести, взять да и пристукнуть хозяина… Конечно, жизнь дороже вещей, любых, даже таких, как картина Коровина, что правда, то правда. Ну я и отошел на цыпочках, поднялся на пролет и по мобильнику позвонил в полицию. Через десять минут явились, вместе вошли, но вора уже, как оказалось, след простыл, просто свет не выключил… Ну я сначала в гостиную, тоже думал, телевизор унесли, видик… нет, вижу, все на месте. И картины нетронуты, даже безделушки антикварные. Начал уже успокаиваться, подумал, спугнули его, кто-то мимо шел или еще что-то случилось, сбежал, не успел ничего унести… А потом вошел в спальню… Господи, думаю, да как он самое ценное отыскал!..

– Навел кто-то, – заключил сосед авторитетно.

– Наверно. Но кто, ума не приложу. А тебе, говоришь, Ян сказал?

– Ян. Он, правда, не знал, что именно унесли, просто в курсе, что влезли. Полицейские к нему заходили.

– Да, они соседей опрашивали, не видел ли кто чего. А Ян днем дома был, мог заметить постороннего или услышать, как замок взламывали. Довольно грубая была работа, наверняка шум, треск.

– Услышит он, держи карман шире, – саркастически сказал Юхан. – Пока нас не было, всю неделю пиво дул, коридор бутылками заставлен, даже выкинуть не удосужился, хотя знает, что мать этого не любит. И еще подружку новую завел, приехали, тут была. В халате на голое тело. Не понравилась мне, что-то в ней эдакое… – Юхан неопределенно покрутил пальцами. – Таскает всяких…

– Да, девочки у него те еще, – согласился Теллер, подумав, что тон у соседа странный, словно виноватый, с чего бы…

– Может, зайдешь? – спросил он, поворачиваясь к двери, но тот отказался.

– Не сегодня. Хочу хоккей посмотреть, скоро начнется, а ты ведь хоккея не любишь.

– Не люблю, – согласился Матс. – Ну тогда до завтра.

– До завтра! Ты не очень-то переживай. Такую картину пристроить нелегко, особенно дилетанту, может, еще найдется.

– Может, – вздохнул Теллер, отпирая дверь, на этот раз ключ попался правильный, и замки один за другим открылись.

Диане не очень-то хотелось выходить, но, посмотрев на термометр за окном, для чего пришлось притащить из кухни карманный фонарик, она обнаружила, что на улице всего лишь минус три, и все-таки решилась. И не пожалела об этом, вечер оказался тихий, никакого ветра, снег прошел недавно, после обеда, и теперь лежал почти нетронутый, ни грязи, ни льда, словом, до хоть и построенного в конце тридцатых, но еще крепкого четырехэтажного дома, в котором обитал Андрес, они с Калевом добрались быстро и без приключений, даже не поскользнулись ни разу.

Андрес был дома один, дочери, как всегда, где-то весело или не очень проводили время, а Тийна, как выяснилось, уехала на очередную книжную ярмарку в качестве то ли иллюстратора, то ли оформителя, Андрес толком не знал, но Диана подумала, что скорее второе, до иллюстраций в Эстонии дело пока не дошло и вряд ли когда-либо дойдет, книги и без того стоили целое состояние и все дорожали, до каких пор, бог весть.

Настроение у хозяина дома было скверное, он не выразил даже желания сыграть партию-другую в шахматы, только заварил чай и вытащил из стенного бара бутылку коньяка.

Калева он выслушал молча и, кажется, не очень внимательно, рассеянно кивал, а когда тот закончил, вздохнул:

– Мне бы ваши проблемы.

– Человек остался без средств к существованию, – сказала Диана строго. – Это, по-твоему, не проблема?

– Ну уж и без средств!.. Ладно, ладно, не обижайтесь, я, конечно, поинтересуюсь, как идет расследование, но особенно в это дело погрузиться не обещаю, мне своих забот хватает. Вот так, – он выразительно провел ребром ладони по горлу.

– А что у тебя за заботы? – осторожно поинтересовался Калев, отпивая глоток из бокала с коньяком. – Или это секрет?

– Да нет, какие там секреты! Уже и газеты расписали. Неужто не читал?

– Что именно? – спросил Калев.

– Нашли женское тело, – сказал Андрес хмуро. – Без головы. Не читал?

– Не попадалось. Расскажи-ка.

– Что тут рассказывать! – буркнул Андрес. – Можно сказать, девчонка. Лет примерно двадцати двух-двадцати трех. Голая.

– Совсем?

– Совсем. В черном полиэтиленовом мешке. В мешок для мусора сунули, подонки!

Он словно выплюнул последнее слово, Диана покосилась на его свирепое лицо и подумала, что удивительный все-таки Андрес человек, больше двух десятков лет имеет дело с убийцами и их жертвами, мог бы и привыкнуть, наверняка другие привыкают, да, в общем-то все и ко всему привыкают, даже врачи со временем становятся сухарями и циниками, что говорить о сыщиках, но Андрес, как видно, приучиться вопринимать трупы в мешках, как обыденность, был не в состоянии.

– А голову не нашли? – продолжал задавать вопросы Калев.

– Нет. Хотя обыскали всю округу.

– А где это?…

– В Пирита. Подальше, там, где пляжная зона кончается и построек почти нет. Привезли, очевидно, на машине, отнесли или оттащили в лес и оставили.

– Так отнесли или оттащили?

– Какая разница? – вздохнула Диана.

– Большая, – бросил супруг снисходительно, эх ты, дуреха, мол. – Из этого можно вывести, один человек орудовал или больше.

– Подобных подробностей уже не определить, – покачал головой Андрес. – Нашли ее вчера, а убили, по всей видимости, два, если не три дня назад, точнее эксперт обещал завтра утром сказать. За последние дни снегу, сам знаешь, выпало немало, следы, если они и были, замело полностью. И тело замело, собака его унюхала, выгуливал ее там один из местных…

– Да, пакостно, – констатировал Калев.

– Не то слово!

– Опознать ее, конечно, пока не удалось?

– Естественно.

– Может, и вовсе не удастся, – предположила Диана.

– Может, – согласился Андрес мрачно. – Никаких особых примет, не считая серебряной фитюльки в пупке.

– Странно, что убийца или убийцы фитюльку оставили, – заметил Калев. – Раз уж не поленились голову рубить и раздевать труп…

– Ты думаешь, это, чтобы ее не опознали? – спросила Диана.

– Ну а зачем еще? А, Андрес? Есть другие предположения?

Андрес покачал головой.

– Бывали случаи, когда схожим образом расправлялись с проститутками, – сказал он. – Тоже раздевали. Но резали похуже. На части. Чтобы только голову, такого не помню. Скорее всего, ты прав, это сделано, чтобы затруднить опознание.

– А фитюлька? – возразила Диана.

– Фитюльку, наверно, проморгали, – сказал Калев. – Может, было темно или полутемно… Собственно, сейчас ведь это модно, цеплять всякую дребедень в самые неподходящие места, наверняка таких фитюлек полно кругом.

– Фитюлька, – пояснил Андрес, – при опознании может быть только дополнением. Косвенной уликой, так сказать.

– Как вообще можно опознать тело без головы? – усомнилась Диана.

– Методом исключения, – предположил Калев.

– Вроде того, – согласился Андрес. – Понимаешь, – стал он растолковывать Диане, – когда люди пропадают, об их исчезновении кто-нибудь да заявляет. Как правило, родственники. У такой молодой женщины они наверняка есть. Если совпадают возраст и общие приметы, тело показывают предполагаемым родным, друзьям и тому подобное…

– А пока никто не заявлял? – спросила Диана.

– Нет.

– Странно.

– Ничего особенно странного в этом нет, – возразил Андрес. – Нынче вся молодежь сверхсамостоятельна, что парни, что девицы, не успев окончить школу, селятся отдельно и к родителям отнюдь не каждую неделю заглядывают.

– А соученики? Или, скорее, сотрудники, наверняка она уже работала?

– Те так быстро не среагируют. Человек ведь может заболеть. Например. Да, кстати, одна примета нашлась, особой ее не назовешь, но… Левая почка у нее изменена, переболела воспалением лоханки, снаружи этого не видно, но близкие должны знать… Словом, какое-то время реакции может не быть. Но потом кто-то обязательно спохватится…

– Если она здешняя, – обронил Калев. – Ну а коли приезжая? Из Хельсинки, скажем. Или и вовсе из России.

– Это все равно, – покачал головой Андрес. – Розыск пропавших ведется везде. И рано или поздно мы тоже получим соответствующую информацию.

– Жуткое дело, – вздохнула Диана.

Она подумала, что ее собственной дочери лишь лет на пять меньше, чем убитой, и нервно передернула плечами. И ведь та тоже шатается бог весть где, правда, не здесь, а в Москве, но это ничуть не лучше, наоборот. Недавно одного из сотрудников московского издательства, где работала ее мать, стукнули на улице чем-то тяжелым по голове и оставили валяться с проломленным черепом в луже крови, просто так стукнули, ради кайфа, даже не ограбили, второй месяц человек в реанимации. И не так поздно он домой добирался, часов в десять вечера. Мать впала в панику, так всегда, людей может косить словно автоматными очередями, но пока это не касается твоих знакомых, как-то не реагируешь или, по крайней мере, не принимаешь слишком близко к сердцу, но когда список происшествий пополняют люди, лично тебе известные… Мать долго жаловалась по телефону на Лельку, не слушается внучка, подружки, прогулки, повлияй, Диана, а как ты повлияешь? Разве матерей слушаются многим больше, чем бабушек? Да еще и на расстоянии…

Калев допил свой коньяк и встал.

– Пойдем, Диана, – сказал он решительно. – Дадим Андресу отдохнуть. Пока очередной труп не нашли.

Матс Теллер жил в «сталинском» доме возле «Стокмана» – примета важная, ныне во всех журналах, приложениях и разнообразных листках по продаже недвижимости, описывая удачно расположенное здание, непременно отмечают, что оно недалеко от «Стокмана». Собственно говоря, это было не одно здание, а комплекс, корпуса которого занимали целый квартал и выходили на четыре улицы, в том числе, две относительно тихие. Квартира Теллера глядела всеми своими окнами, кроме кухонного, на одну из этих двух улиц, была она, по старым, конечно, понятиям, высшего класса, с тремя большими комнатами, широким коридором и огромной кухней, вызывавшей тайную зависть Дианы, которая питала пристрастие к просторным помещениям, а поскольку комнаты и в их с Калевом квартире были немаленькие, то соответствующий всплеск эмоций у нее вызывала именно кухня. Ремонт, правда, Теллер делал, если делал, давно, а уж о новомодных окнах-дверях и речи нет. Гостиная была обставлена эстонской мебелью пятидесятых годов, каковую Диана видела и в других домах, обычно там, где жили люди постарше, у тети Калева, например, стоял такой же буфет, да и стол со стульями вроде из того же ряда. На стене висели картины, несколько из них самого Матса и две-три иного вида, наверно, из отцовской коллекции.

– Когда к тебе приходят покупатели, где ты им показываешь картины? – спросил Калев, когда Матс провел их в гостиную. – Здесь?

– Бывает, что и здесь, – отозвался Теллер. – Но чаще в мастерской, после смерти мамы я, как ты понимаешь, остался один в трех комнатах и устроил в своей бывшей детской мастерскую. Это рядом.

– А спальня?

– Спальня в конце коридора.

– То есть никто из покупателей туда не заглядывает?

– Нет. Я и дверь, когда в доме посторонние, держу закрытой.

– Понятно. Значит, эта версия отпадает.

– Какая версия? – не понял Теллер.

– Такая, что кто-то из твоих клиентов мог случайно увидеть Коровина и, будучи любителем живописи, догадаться о ценности картины.

– Невероятно, – сказал Матс. – И даже если б кто-то прошел в конец коридора и открыл дверь, чего я не помню, Коровина он в любом случае не увидел бы, картина висела в дальнем углу, у кровати, ее еще и шкаф загораживал.

– Покажи, где, – сказал Калев.

Диана за мужчинами не пошла, заметила смущенный взгляд Теллера и подумала, что у него там наверняка беспорядок. Может, и постель не застелена, кто знает. Впрочем, через две минуты они вернулись, Калев сел рядом с ней на диван, а Теллер стал разливать кофе из термоса по заранее уже приготовленным чашкам. Разлил, по одной поднес чашки с блюдцами гостям, затем переставил на журнальный столик сливочник с сахарницей, а подумав, и свой кофе.

– Составил? – спросил Калев, щедро наливая в чашку сливки.

Теллер кивнул.

– И как?

– Конечно, ты был прав, – признал тот, – Упорядочив всех, так сказать, осведомленных, я выявил кое-какие зацепки. Сейчас я тебя введу в курс дела.

Он взял с обеденного стола исчерканный лист бумаги, придвинул кресло поближе к дивану, сел и положил список на журнальный столик.

– Я начал с сестры, – сообщил он, разглядывая свои пометки. – Она сказала, что в последний раз вспоминала о Коровине давно, в то время, когда после смерти матери мы делили картины и прочие вещички. Тогда же, возможно, обсуждала все это с двумя-тремя подругами. Но было это почти два года назад, позднее она к этому не возвращалась, ее часть наследства в доме, картины висят на стене, она ничего не продавала и не думала продавать, потому все, с этим связанное, выбросила из головы. Убедительно?

– Пожалуй, – согласился Калев.

– Муж ее тоже с тех пор, как вещи перешли к ним, на эту тему ни с кем не заговаривал, собственно, по его словам, кроме жены и меня, он это наследство и вовсе никогда ни с кем не обсуждал. Младший сын сестры утверждает, что вообще не знает, кто такой Коровин, и я ему верю. Молодое поколение… – Он неопределенно улыбнулся и продолжил: – Но со старшим дело другое. Он мне признался, что у него подружка учится в художественном училище, и он не удержался, поведал ей, кто у него дядя и какие картины остались от деда. И это случилось не так давно, на рождество как будто. Так что вот тебе одна утечка. Конечно, я не хочу сказать, что эта девушка или ее соученики – преступники, но сведения через них могли пойти дальше, не правда ли?

– Разумеется, – согласился Калев хмуро. – Ну, дальше?

– С первой женой мы уже лет пятнадцать никаких контактов не поддерживаем, – сказал Теллер. – С тех пор, как Арво школу кончил, наверно. К тому же она живет в Тарту, перебралась туда через год или два после развода, вышла замуж вторично, словом, ее кандидатуру я отвел. Со второй иначе, с ней мы время от времени общаемся, в основном, по поводу дел Камиллы, конечно. Я ей позвонил, поговорил, завел как бы невзначай речь о Коровине, она долго не могла вспомнить, мы ведь жили с ней отдельно от родителей, ходили к ним по праздникам и только… В общем, это не она. Я так думаю.

– Ясно, – сказал Калев. – Кто еще?

– Еще я вспомнил четырех человек, которым говорил о картине, двоим даже ее показывал, эти из коллег. Но понимаешь, Калев, загвоздка в том, что это было года два назад, не менее полутора уж точно, вскоре после того, как картина стала принадлежать мне или даже до… ну показывал я, разумеется, после, не при маме. Я им позвонил, никто не помнит, чтобы говорил хоть кому-то что-либо на эту тему в течение последних месяцев, сразу после того, как от меня услышал, еще может быть, но ближе к текущему, так сказать моменту, категорически нет… Единственное, среди них один мой бывший приятель, искусствовед, он теперь совсем спился, я его полгода не видел и дозвониться тоже не сумел. Вернее, не застал его, раза три звонил, говорил с женой, но до самого не добрался. Вот он мог бы спьяну в какой-нибудь сомнительной компании ляпнуть. Давно имеет привычку пить со случайными людьми.

– Все? – спросил Калев.

Теллер помолчал.

– Не совсем, – сказал он осторожно. – Не хочу грех на душу брать, но пришла мне в голову еще одна мысль. – Он сделал паузу, словно колеблясь, но потом решился. – Соседи. Точнее, один из соседей.

– Он знал о картине? Или, вернее, о том, что она ценная?

– Повидимому. Понимаешь, мои родители были в дружеских отношениях с семьей, которая жила напротив, на нашей же лестничной площадке. Отец с этим соседом ездил на рыбалку и вообще, мать с его женой тоже интенсивно общалась. Они были люди интеллигентные и представление о живописи имели. Когда отец с матерью куда-то уезжали, всегда просили их приглядеть за квартирой. Теперь старшего поколения уже нет, здесь живет сын, мой примерно ровесник, в детстве мы с ним во дворе в разные игры играли и по сей день приятельские отношения поддерживаем, иногда, особенно, когда с женой поцапается, он заходит ко мне поговорить.

– О живописи? – осведомился Калев?

– Да нет, о вещах попроще. О жизни, скажем так. В живописи он разбирается слабо, но человек с высшим образованием, общаться с ним приятно.

– За бокалом вина.

– Скорее, кружкой пива, – усмехнулся Матс. – Но о картине он тоже знал, как-то я пожаловался, что квартира запущена, а ремонт делать не на что, так он посоветовал мне продать что-либо из отцовского наследства. Не обязательно, сказал, Коровина, можно и что-то подешевле. И сейчас, когда узнал об ограблении, сразу про Коровина спросил.

– То есть ты на него думаешь? – уточнил Калев.

– Упаси боже! Нет. Но у него самого сын, с родителями живет, две дочери еще, те замужем, одна даже в Хельсинки перебралась, а вот сын тут. Разгильдяй, забулдыга, за тридцать перевалило, а ни профессии толком, ни работы, научился где-то стены красить да обои клеить и этим пробавляется. Дает объявления в газетенках, где их бесплатно печатают…

– Уже не бесплатно, – заметил Калев.

– Да? В любом случае. Дает объявления, потом ходит желающим ремонт делать. Получит деньги, прогуляет и нового заказчика ищет. Неторопливо так. А пока найдет, кормится на родительский счет. Сколько отец не пытался, а подействовать на парня не может… Собственно, все они теперь такие, на родителей наплевать, мало ли что старики болтают… У меня с Камиллой те же проблемы, хотя ситуация противоположная, та ведь умница и не ленится, учится и учится, но попробуй ей слово поперек скажи!

Он удрученно вздохнул, и Калев спросил:

– А насчет нее ты полностью уверен?

– Я же тебе говорил: написал, поинтересовался.

– И получил отписку. Позвони, поговори, может, вспомнит что-нибудь.

– Не буду я ей звонить, – буркнул Теллер.

– Что так?

Теллер поколебался, потом снова вздохнул.

– Поругались накануне ее отъезда. В очередной раз.

Супруги Кару молчали, и после довольно долгой паузы он продолжил: