Стакан есть, бесспорно, и стеклянный цилиндр и инструмент для питья. Но стакан имеет не только эти два свойства или качества или стороны, а бесконечное количество других свойств, качеств, сторон, взаимоотношений и «опосредствований» со всем остальным миром. Стакан есть тяжёлый предмет, который может быть инструментом для бросания. Стакан может служить как пресс-папье, как помещение для пойманной бабочки, стакан может иметь ценность, как предмет с художественной резьбой или рисунком, совершенно независимо от того, годен он для питья, сделан ли он из стекла, является ли форма его цилиндрической или не совсем, и так далее и тому подобное.

Владимир Ульянов, «Ещё раз о профсоюзах, о текущем моменте и об ошибках тт. Троцкого и Бухарина»

1

Рождение первенца в семье Мойры и Джебедаи Полулунков стало настоящим событием в городке Бобровая Заводь, про который говорили «обычно здесь происходит две вещи – либо ничего, либо совсем ничего». Младенец, нареченный Халфмуном, был вполне здоров, но имел очевидное уродство – стакан, растущий на его макушке, отличался размерами, слишком маленькими даже для новорожденного. Хуже того, стакан Халфмуна был перевернут кверху дном, и являл собой короткий закупоренный цилиндр из прозрачного стекла.

«Мда, не думал, что сын разочарует меня раньше, чем произнесет первое слово», – мрачно глядя на Халфмуна, сказал Джебедая Полулунок. – «И в кого он только таким уродился?»

«Не говори глупостей», – ответила Мойра, баюкая дитя на руках. – «Посмотри, у него твои глазки и подбородок, а носик в точности, как у меня».

Джебедая, по праву гордившийся венчающим его голову шестигранным стаканом – высоким, прочным и кристально чистым, не стал спорить с женой.

«Мы будем любить тебя таким, какой ты есть, маленький Халфмун», – Мойра нежно поцеловала мальчика в живот. При этом изящный хрустальный бокал на голове Мойры, благодаря которому она считалась одной из главных красавиц Бобровой Заводи, звонко стукнулся о стеклянный цилиндрик младенца.

Весть об уродстве отпрыска Полулунков быстро разнеслась по всему городу. Кто-то сочувствовал несчастью Мойры и Джебедаи, другие злорадствовали. Нашлись среди жителей Бобровой Заводи и те, кто углядел в появлении на свет ущербного младенца дурное предзнаменование, сулящее всевозможные невзгоды – от бобрового мора до конца света. Обсуждения возможных причин и последствий ущербности Халфмуна внесли разлад в привычный ход жизни. Из-за жарких споров стопорилась работа на бобровой ферме, а в кабаке «Два зуба» все чаще случались драки. Участником одной из таких драк стал Джебедая Полулунок.

Зайдя после очередной утомительной рабочей смены в «Два зуба», чтобы выпить немного можжевеловой настойки, отец Халфмуна лицом к лицу столкнулся с завсегдатаем кабака – выпивохой и задирой Иеремией Вертопрахом. Тот, преградив Джебедае путь, сплюнул на пол и сказал с издевкой: «О, какие люди! Папаша перевертыша явился! Давно хотел тебя спросить, от чего такая забавная штука с твоим щенком приключилась? Из-за той безделушки, что у тебя в штанах, или ответ у Мойры под юбкой?». Джебедая, уставший от насмешек больше, чем от работы, не проронил ни слова. Вместо этого он обрушил свой мощный кулак на темечко Иеремии Вертопраха, разбив вдребезги его грязный щербатый стакан.

Хуже порчи чужого головного стакана могло быть только убийство. Как гласила старинная поговорка Бобровой Заводи, «око за око, стакан за стакан». По делу Полулунка был собран суд старейшин – первый за многие десятилетия. Горожане гадали, какая кара постигнет Джебедаю за его преступление, ставшее еще одним большим событием, – изгнание, лишение стакана или же смертная казнь.

Представ перед судом, Джебедая был готов принять самое суровое наказание. Однако речь главы совета старейшины Агриппы Звездоврата поразила его, как и всех жителей Бобровой Заводи, присутствовавших в зале, сильнее любого приговора: «Молодой Джебедая Полулунок, мы все знаем, что ты сделал, и почему ты это сделал. Ни для кого не секрет, сколь дерзок и невоздержан на язык Иеремия Вертопрах. Также всем известно, что ты добросовестный работник, примерный муж и хороший человек. Но проблема не в Иеремии и не в тебе, а в твоем сыне. Из-за его врожденного порока под угрозой находится благополучие всей Бобровой Заводи.

Увы, людям куда милее чесать языками, чем работать. Заткнуть рты всем горожанам я не в силах, так же как не могу требовать, чтобы ты избавился от младенца. Тем не менее, я наделен достаточной властью, чтобы приказать молчать тебе, Джебедая Полулунок. Отныне тебе запрещается участвовать в каких либо спорах и разговорах, касающихся Халфмуна. Даже самые злые издевки тебе надлежит игнорировать со всем мужеством и хладнокровием, какие у тебя имеются. Это будет нелегко, но я уверен, что ты справишься.

Я достаточно стар и помню, как здесь, в Бобровой Заводи, где никогда ничего не происходит, кое-что все же произошло. И, можешь мне поверить, со временем любые происшествия утрачивают свою остроту, а болтать о них становится лень даже самому неутомимому сплетнику. Призываю тебя дождаться того времени, когда уродство твоего сына станет для всех таким же привычным явлением, как восход солнца.

Храни спокойствие и воспитывай сына в трудолюбии и скромности, чтобы он стал таким же достойным гражданином Бобровой Заводи, как ты. И еще – не забудь принести свои искренние извинения Иеремии Вертопраху. Теперь же ступай, молодой Джебедая Полулунок, да пребудет с тобой мудрость».

Когда Агриппа Звездоврат закончил говорить, по рядам собравших горожан пронесся возмущенный ропот: «из ума выжил», «беззаконие», «старый дурак», «нет оправдания», «он поплатится» – доносилось шипение из разных углов зала суда. Но только Иеремия Вертопрах с перебинтованной головой и горящими глазами встал со скамьи и во всеуслышание отчетливо произнес: «Я законопослушный гражданин и уважаю решение старейшин. Но если старейшины не могут защитить меня, я сделаю это сам. Берегись, Полулунок, и отпрыску своему вели беречься. Отмщение придет – не от меня, так от детей моих». Джебедая же, помня давнюю мудрость Заводи «от бобра добра не ищут» и следуя совету главы старейшин, извинился перед Вертопрахом за разрушенный стакан, после чего поспешил покинуть собрание.

Вернувшись после суда домой, Джебедая крепко обнял жену, впервые погладил по голове прильнувшего к ее груди сына и сказал: – «То, что находится внутри голов наших соседей, Мойра, в тысячу раз уродливее того, что растет на голове Халфмуна. Его жизнь в Бобровой Заводи едва ли будет простой, но это не должно помешать ему стать хорошим человеком».

Шло время, и, как предсказывал Агриппа Звездоврат, повседневные дела и заботы жителей городка постепенно стирали из их памяти события, последовавшие за рождением Халфмуна. Джебедая, как и большинство местных мужчин, продолжал работать на бобровой ферме, дававшей пропитание всем горожанам, а Мойра все так же шила одежду из бобровых шкур для всех от мала до велика. В кабаке «Два зуба», как и десятки лет назад, люди собирались, чтобы промочить горло можжевеловой настойкой и обменяться байками об успехах на рыбалке, якобы виденных кем-то диких бобрах в два человеческих роста и другой ерунде. Старейшины тоже занимались привычными мирными делами – говорили прощальные слова у гроба, если вдруг приходил чей-то срок отправиться на тот свет, и поздравляли молодых, если кому-то случалось жениться. Единственным исключением стала свадьба Иеремии Вертопраха и косоглазой Марьяны Небосклон, на которую не были приглашены не только старейшины, но и вообще никто из жителей Бобровой Заводи.

Таинственное бракосочетание Вертопраха и Небосклон породило немало слухов и сплетен. Одни говорили, будто бы Иеремия зол на Агриппу за оправдание Полулунка, потому и нарушил традиции. Другие утверждали, что соблюсти свадебные традиции Вертопраху, чей стакан разбил Джебедая, не удалось бы и в присутствии старейшин. Ведь официально мужем и женой жених и невеста считались только после ритуала «Поения», в ходе которого они должны были напоить друг друга из своих головных стаканов медовой брагой. Вдобавок к этому, никто не понимал, с чего вдруг Иеремии вдруг приспичило жениться на Марьяне – кроме косоглазия природа наградила ее испещренным бородавками лицом, хромотой и горбом, а вместо стакана ее голову венчала кастрюля. Хоть Вертопрах и сам был далеко не красавец, рядом с Марьяной он казался образцом человеческого совершенства.

Как это часто бывает, обращая внимание лишь на внешность, люди не замечали, насколько добра, отзывчива и бескорыстна была косоглазая Небосклон. Никогда и никому не могла она отказать ни в единой просьбе. Также не отказала она и Иеремии, который однажды пришел к ней и с порога потребовал стать его супругой. Еще с тех времен, когда он обладал стаканом, Марьяна жалела Вертопраха за то, что никто его не любит. Поэтому девушка согласилась на брак и искренне поклялась отдавать Иеремии всю заботу, ласку и любовь, что были в ее большом сердце.

Что касается Вертопраха, то любви он не понимал и никакой важности в ней не видел. Жена же ему требовалась для осуществления коварного плана. Иеремия рассчитывал, что Марьяна родит ему сына, который унаследует злость отца и бесовскую внешность матери. Своего сына Вертопрах собирался воспитать так, чтобы тот стал идеальным орудием для мести ненавистным Полулункам и превратил их жизнь в постоянный кошмар.

Но, как говорят старики, бобер предполагает, а фермер располагает. Косоглазая Марьяна Небосклон понесла от Иеремии и в положенный срок родила, но не сына, а девочку, к тому же лишенную каких-либо внешних уродств и с прелестной фарфоровой чашечкой на голове. Вертопрах был вне себя от ярости. Изрыгая потоки ругательств, он так поколотил Марьяну, что та едва не умерла. Разобравшись с женой, Иеремия хотел взяться за дочку и изуродовать ее собственными руками, но его остановила внезапная идея.

Вертопрах смекнул, что если из девочки вырастет красавица, то это не так уж плохо. Дьявольская злоба, замаскированная ангельской внешностью, таит в себе куда больше опасности. Волку в овечьей шкуре намного проще проникнуть в самое сердце овечьего стада и сгрызть его изнутри. А уж в том, что из собственного ребенка ему удастся сотворить коварного монстра, Иеримия не сомневался. Подумав, что кроме уроков ненависти, ребенку понадобится кормление и уход, Вертопрах поглядел на избитую окровавленную Марьяну и неспешно пошел за лекарем.

Как станут звать будущее чудовище, Иеремию не беспокоило, поэтому имя дочери выбрала Марьяна. Она назвала малышку Унией и дала ей свою фамилию – Небосклон. Будучи на год младше Халфмуна, Уния развивалась гораздо быстрее. Как только она научилась ходить, ей пришлось учиться бегать – от отца. Иеремия, завидев дочь, всякий раз норовил отвесить ей оплеуху. Если Унии не удавалось убежать или спрятаться, и она получала удар, Вертопрах после этого говорил: «Больно тебе, малявка? Плохо, не нравится? Вижу, что не нравится. А знаешь, кто виноват, в том, что тебе больно? Проклятые Полулунки, особенно – Халфмун Полулунок! Он во всем виноват, да! Это урод-перевертыш заставляет тебя мучиться и страдать! Его ты должна ненавидеть и презирать!».

После отцовских уроков, избежать которых удавалось далеко не всегда, Уния находила утешение в объятьях матери. Марьяна умела подобрать ласковые слова и так поцеловать ушибленное место, что всякая боль тут же исчезала, прихватив с собой печаль и злобу. Уния становилась совершенно счастливой и до следующей отцовской экзекуции напрочь забывала обо всех Полулунках на свете.

Детские годы Халфмуна ничем не отличались от детства других мальчишек Бобровой Заводи. Он также гонялся за кошками, стрелял из рогатки, рыбачил и получал от отца наставления и советы по ведению бобрового хозяйства. Наказывали Халфмуна нередко, но всегда за дело – то отцовские часы разберет по винтикам, чтобы узнать, что там внутри тикает, то дырку в крыше дома проделает, чтобы на звезды смотреть.

О своем уродстве, дожив до девяти лет, Халфмун и не подозревал. Он видел, что у всех взрослых и детей на голове есть стакан, кружка, чашка или ваза, знал, что и у него есть головной стакан, и этого ему было достаточно. Разговаривая с сыном о головных стаканах, Джебедая настаивал лишь на том, что каждый из них уникален и ни в коем случае нельзя причинять вред чужим стаканам. Мойра о стаканах не говорила вовсе, и только целовала Халфмуна в его стакан перед сном, желая ему доброй ночи.

Однажды Халфмун выстрелил из рогатки жеваной бумагой в головную кружку соседского старика, желая напугать того шутки ради. Увидев это, Джебедая устроил сыну такую взбучку, что после нее Халфмун на рогатку даже смотреть боялся. Не меньше, чем понесенное наказание, мальчика впечатлило то, как старик отреагировал на его выстрел. Вместо того чтобы испугаться, сосед затрясся от охватившей его злости. Глядя через забор прямо в глаза маленького Полулунка, он прокаркал: «Проклятый недомерок перевертыш! Тебе бы, урод, твой стакан вместе с башкой расколотить – все равно и то и другое пустое!».

Тем же вечером за ужином Халфмун спросил родителей, что означает слово «перевертыш». Услышав вопрос, Мойра опустила глаза и молча вышла из-за стола, а Джебедая отодвинул тарелку и приблизил свое лицо к лицу сына. «Вот и настал этот день», – сказал Джебедая. – «Халфмун, тебе нужно усвоить одну очень важную вещь. Ты не такой, как все. Точнее, твой стакан – он отличает тебя от других. Я уже говорил тебе, что каждый головной стакан неповторим, но твой… Он ущербный, то есть, перевернутый донышком кверху. Многим людям это кажется… неприемлемым. Не спрашивай меня, почему. Никто не знает этого. Особенно – те люди, которые так считают». Халфмун непонимающе уставился на отца. Помолчав, Джебедая продолжил: «Главное, что ты должен понять, – если тебя считают ущербным в чем-то одном, во всем остальном ты обязан быть безупречным. Тебе нужно стать умнее, сильнее, упорнее и порядочнее всех прочих. Потому что всем прочим, считающимся нормальными, простится любой грех, а тебе – нет. Чтобы достичь того, что нормальные люди получают легко и просто, тебе придется выигрывать бой за боем, доказывая, что ты этого достоин. Понимаешь?». Халфмунк неуверенно кивнул и спросил: «А что получают нормальные люди?». Джебедая несколько секунд, не мигая, смотрел на сына, после чего расхохотался: «Отличный вопрос, Халфмун! Нормальные люди получают нормальную работу, нормальный дом, нормальную семью и право пригласить старейшин на свои похороны».

В тот же день, когда Халфмун узнал о том, что он ущербен, Уния получила от Иеремии особенно сильный удар в живот. Девочке показалось, что вместе с воздухом из нее вылетела жизнь, и ни вздохнуть, ни вернуть жизнь уже невозможно. «Если ты сдохнешь, знаешь, кто будет в этом виноват? Халфмун Полулунок и его проклятые старики» – произнес Вертопрах, стоя над корчащейся на полу Унией.

Кое-как восстановив дыхание, Уния пришла к матери и, не дожидаясь утешений и поцелуев, спросила: «Кто такой Халфмун Полулунок? Почему он такой злой? Зачем он хочет, чтобы мне было плохо?». Марьяна улыбнулась и ласково обняла дочь, заставив ее боль исчезнуть: «Хорошие вопросы, Уния. Только, чтобы узнать ответы, тебе стоит задать их самому Халфмуну». Марьяна объяснила Унии, как найти дом Полулунков, и девочка помчалась туда, несмотря на поздний час.

После разговора с отцом, Халфмун сидел на крыльце, смотрел на звездное небо и размышлял о том, что услышал. Он ругал себя за то, что спросил у Джебедаи, что значит слово «ущербный», и теперь мучился догадками.

«Ты Халфмун Полулунок?» – Халфмун оторвал взгляд от неба и увидел, что прямо перед ним стоит девочка с чашкой на голове.

«Я. Чего тебе?» – проворчал Халфмун.

«Скажи, почему ты хочешь, чтобы я сдохла?» – спросила девочка, буравя Халфмуна взглядом.

«Я тебя знать не знаю. Как я могу чего-то такого хотеть?» – удивился мальчик.

«Меня зовут Уния Небосклон. Так зачем тебе нужны мои боль и страдания?»

«Говорю же тебе, Уния, ничего мне от тебя не нужно» – мрачно ответил Халфмун.

«Тогда… тогда… почему я должна тебя ненавидеть и презирать?»

«Ну… наверное, из-за того, что я ущербный», – Халфмун вздохнул. – «И из-за этого перевернутого стакана на голове».

«Ой, какой маленький и забавный!», – Уния подошла к Халфмуну и, хихикнув, дотронулась пальцем до его головного стакана.

«Сама ты маленькая и забавная!», – Халфмун отпрянул от Унии. – «И вообще, мой папа говорит, что нельзя трогать чужие стаканы».

«А мой отец говорит, что ты хочешь, чтобы я мучилась-мучилась и потом умерла», – Уния закатила глаза и вывалила язык.

«Враки все это», – Халфмун нахмурился.

«Если мой отец ошибается, то, может быть, и твой не во всем прав», – Уния села на ступеньки крыльца рядом с Халфмуном. – «Мне вот не кажется, что ты ущербный».

«Мне тоже… Только я не знаю, что такое ущербный», – признался Халфмун.

«Это значит – щербатый, покрытый выщерблинами. А у тебя никаких выщерблин нет», – уверенно сказала Уния. От ее слов мрачное настроение Халфмуна улетучилось, ведь никаких выщерблин в себе он и сам не видел.

«Уния, тебе нравится рыбачить?» – спросил он.

«Я никогда не рыбачила. Это весело? Расскажи!»

«Еще бы! Сначала нужно проснуться рано-рано, наковырять из земли червяков, взять удочку и отправиться на берег. Потом надо насадить червяка на крючок, забросить в воду и ждать, пока какая-нибудь рыба попробует его съесть. И при этом очень важно все время повторять «ловись рыбка – не бобер, ловись рыбка – не бобер». Если это не повторять, то можно поймать бобра, а за это мужики с бобровой фермы с тебя шкуру спустят. Так папа говорит… Пойдешь завтра со мной на рыбалку?» – последнее предложение вылетело изо рта Халфмуна неожиданно для него самого. До того всеми делами он занимался либо в одиночестве, либо вместе с отцом.

«С удовольствием!» – ответила Уния. – «Только… можно я не буду ковырять червяков и насаживать их на крючок? Я их боюсь и мне их жалко».

«Сразу видно – девчонка», – рассмеялся Халфмун. – «Конечно, можно».

Утром, как договорились, Халфмун и Уния отправились рыбачить. Они не поймали ни рыбы, ни бобров, но ничуть из-за этого не расстроились. Как говорили в семье Полулунков, улова нет – и хлопот на кухне нет. Весь день дети весело болтали, рассказывая друг другу все, что только приходило им на ум. Они повторяли шутки взрослых и смеялись, даже не понимая их смысла. На ходу придумывали свои собственные остроты и смеялись, даже если те получались совсем глупыми и несмешными. Халфмуну так понравилось проводить время вместе с Унией, что он предложил ей пойти с ним на рыбалку и следующим утром, а та с радостью приняла это предложение.

Вскоре дети стали проводить вместе все свободное время. Даже в те дни, когда Халфмун помогал Джебедае на бобровой ферме, он старался выкроить хотя бы час, чтобы встретиться с Унией. А Уния, сбегая от Иеремии или получив от него затрещину, мчалась теперь не к Марьяне, а к Халфмуну. Скрыть свою дружбу от родителей дети не пытались, да и едва ли это было возможно.