– Тогда у вас явно талант. Подумайте о карьере художника. Я серьезно. Все сцены очень выразительны, да и манера рисования очень необычна. Я нигде не встречал такого стиля. Удивительное сочетание импрессионизма и очень реалистичного изображения людей. Что-то есть от Моне, но у вас точно есть ярко выраженная индивидуальная техника.

– Вы дали мне карандаши чтобы оценить художественные навыки? – ехидно спросила я.

Все его комплименты у меня в одно ухо влетели, из другого вылетели. Рисовала то не я, а тот, кто водил моей рукой. Еще лежа в кровати в палате, я пыталась покопаться в памяти и вспомнить кто из красных королев, чьи жизни я теперь помнила так хорошо, что не могла найти в этой массе свою собственную, брал уроки живописи или рисунка. Нет не было таких. Более того, все в школе на уроках ИЗО малевали по бумаге как курица лапой. Так что я была без понятия что за личность теперь периодически управляет моим телом.

Я уже поняла, как этому сопротивляться – если я напрягалась, то могла перехватить управление у таинственного гостя в моей голове – но не знала стоит ли. Если же я, наоборот, расслаблялась и как бы выключала конечность или даже все тело, то этот неизвестный мог действовать вместо меня.

– Нет. Просто я не смог удержаться. Когда видишь хорошую картину, грех не похвалить. Но результат превосходный. Вот, смотрите, – он разложил передо мной рисунки, включая самый первый, в графике, нарисованный при нем, – Ничего общего не видите?

– Все нарисованы карандашами, – фыркнула я.

Врач внимательно на меня смотрел, ожидая другого ответа.

– Я не понимаю, чего вы хотите. На всех картинах я главный герой. Я изображала сцены из своей памяти, – вспылила я.

– Нет, не верно. Если бы вы рисовали просто воспоминания, то показывали бы события своими глазами, но вы нарисовали их со стороны. Как будто были зрителем, наблюдавшим за самой собой, – терпеливо сказал он.

– И что? Это тревожный знак для психиатра?

– Не без этого. Но я сейчас веду к другому. Кто этот ваш зритель?

– В смысле?

– Все картины сделаны с точки зрения одного и того же человека. Вот этого, – от ткнул в темный размытый силуэт на переднем фоне моего первого рисунка простым карандашом. – И вот он же тут, и тут, и тут, – он продолжил тыкать пальцем в остальные рисунки. Внизу каждой была не прорисованная темная фигура.

Я действительно раньше не замечала его или не обращала внимания. На всех сценах присутствовали зрители на переднем фоне, но эту фигуру я сознательно не выделяла.

– Смотрите, вы даже специально не прорисовываете его. Он всегда размыт. Темное пятно. Намек на человека. Потому что вы боитесь его, или вам больно думать о нем, – продолжил настаивать врач.

– Ну это же просто импрессионизм. Концентрация на главном, а фон обобщается. Центральные действующие лица изображены максимально реально, а зрители просто пятнами. То, что для контраста я ввожу темную фигуру – не более, чем художественный прием! – непонятно почему, но я разозлилась.

– Нет. Эта фигура всегда в центре. Вы рисуете ее глазами. Думаете о том, как этот человек воспринял бы то, что происходит с вами. Причем везде у вас изображено что-то значительное и даже трагическое, касающееся непосредственно вас. Смерть, триумф, коронация, казнь. Словно вы все это демонстрируете данному таинственному зрителю, чье мнение для вас чрезвычайно важно. Именно его или ее вы вытесняете из своего сознания. Вам настолько больно думать о нем, что вы изображаете его просто как тьму. Все остальные зрители обобщены, но остаются людьми, а тут просто размытая тень. Это тот, кого вы боитесь. Тот, кого вы теряли в своих перемещениях и приключениях, и переживали из-за этого так сильно, что теперь стараетесь вытеснить эти травмирующие воспоминания. Кто эта тень?

Услышанное было для меня шоком. Я, конечно, как заядлый спорщик могла бы сопротивляться и увиливать дальше, но и сама уже видела, что действительно этот человек присутствовал везде. Тень. Что-то знакомое мелькало в памяти. Тень. Я уже слышала это имя.

В одной из своих жизней я противостояла ныряльщицу, которую так называли. Верная слуга императора, обеспечившая империи технологическое преимущество над королевством. Тень сдала меня контрразведке и в результате меня чуть не казнили, а до этого еще пытали электрошоком и отбили способность нырять в отражения. Может ли на рисунках быть именно эта тень?

С другой стороны, я и была той самой Тенью. И тоже хорошо помнила эту жизнь. Тогда я скиталась по мирам, пока не оказалась в Империи. Там говорили по-русски и вообще она была похожа на мою родину, только столетней давности. Романтика, балы, аксельбанты и все такое. Я, то есть она обзавелась там друзьями, потом влюбилась в молодого офицера и решила там осесть надолго. А потом на нас напало королевство и буквально раздавило за счет технологического преимущества и нового невиданного оружия. Мой жених погиб на фронте. Тогда я нырнула в красный замок и воспользовалась машиной времени. Перенеслась на несколько лет назад и решила спасти империю. Только в новой реальности мой любимый меня не узнал и не полюбил. Я увлеклась карьерой: притащила к императору лучших инженеров из других миров и чертежи более совершенного оружия, чем имелось у королевства. А вскоре увидела в газете портрет новой королевы врага. Свой портрет. Тогда я начала копаться в истории, узнала про красную королеву, и поняла, что дело нечисто. Я не разбиралась в физике, но точно помнила из фантастических книг и фильмов, что встретить саму себя при перемещении во времени невозможно или чревато огромными проблемами, за одним только исключением: если ты перемещаешься не в свою реальность. Воспользовавшись машиной, я попала в другой мир, где такая же как я уже жила, но возглавляла армию противника. А потом кое кто сказал мне, что видел меня на приеме графа Оболенского, тогда, когда я никогда с ним напрямую не общалась, и я поняла, что мое альтер-эго инкогнито заявилось в империю. Меня взяла такая злость, что я решила уничтожить двойника.

Не могу сказать, что это было забавно – видеть одни и те же события с двух точек зрения. Скорее болезненно. Потому что обе те девушки ненавидели друг друга, а теперь сожительствовали в моей голове.

Могла ли я изобразить на картинах именно эту тень? Как свое альтер-эго, как ту, что ненавидела меня, или наоборот, ту, которую ненавидела я. Этот внутренний конфликт же не мог быть разрешен, и я точно от этого могла поехать крышей.

Врач все это время наблюдал за моим лицом, на котором, наверное, отражалась целая гамма чувств.

– Я не знаю. Я не знаю кто это может быть, – прошептала я.

– Хорошо, что вы согласны со мной, что эта фигура для вас очень важна. Теперь наша с вами задача вспомнить кто это. Давайте вы продолжите рисовать, но теперь делайте это более осознанно. Задумываетесь почему вы рисуете именно эту сцену и для кого. Кому бы вы хотели показать ее. Кто может быть зрителем.

– А… вы можете дать мне краски и холст? – неожиданно спросила я.

Это было что-то новое. Гость в моей голове теперь показал умение управлять и голосом тоже.

– Думаете, что живопись сработает лучше? – врач на секунду задумался, – возможно, возможно. Она более эмоциональна, чем рисунок карандашом. Хорошо, я не против. Вам принесут краски и холсты в палату.

– Там не хватит места и света. Я хочу нарисовать большую картину, – тут же ответила я, – а тут очень важен хороший свет, а не тусклая лампочка над кроватью.

На сей раз он думал намного дольше.

– Хорошо. Я чувствую, что мы на грани прорыва, поэтому пойду на уступки. Тут есть подходящее помещение. Старая столовая. Она сейчас не функционирует, так что вы никому там не помешаете. Может напишите шедевр, который потом купят музеи, – улыбнулся он.

– И последнее. Я не смогу сконцентрироваться и рисовать, если за моей спиной постоянно будет стоять этот цербер, который сопровождает меня везде за пределами палаты, – это я уже добавила от себя.

– Да, такой надзор, наверное, уже излишен. В начале у меня были опасения, что вы будете оказывать активное сопротивление лечению, но я вижу, что теперь вы заинтересованы в результате. Мы с вами нашли общий путь к выздоровлению и такой контроль может только помешать. Отныне вы можете перемещаться по коридору свободно между палатой, своей гм… мастерской и моим кабинетом. Я распоряжусь.

Я ликовала. Это была маленькая, но победа.

Мне действительно позволили вернуться в палату самостоятельно. Оказавшись там, я закрыла глаза и максимально расслабилась. Естественно, мой тайный покровитель тут же начал действовать. С некоторым растущим удивлением я наблюдала, как моя рука вытащила заранее спрятанный запечатанный желтый пузырек с лекарством, зубами аккуратно открыла так, чтобы не повредить защитную оболочку, опять заменила содержимое на воду и запечатала так, чтобы он был похож на новый. Затем я вышла в коридор и безошибочно выбрала среди кучи дверей именно процедурную, где уже стояла подготовленная тележка для моей капельницы, и заменила пузырек. Тот, что с настоящим лекарством я опять отнесла в палату и снова спрятала за раковину, поставив на сифон. Кто бы там ни жил в моей голове, он точно не хотел, чтобы я получала этот препарат. Причем с каждым днем эта неизвестная мне личность действовала все увереннее.

Я сумасшедшая? Определенно. Кто-то слышит чужие голоса, а как насчет того, что некто управляет моим телом, причем так хорошо, что моей рукой даже шедевральные картины создает. И не надо меня от этого лечить.

Спустя минут пятнадцать опять пришла дылда и поставила мне капельницу. Я даже поинтересовалась у нее, все ли в порядке с той медсестрой, что поскользнулась и упала вчера, и она вполне нейтрально ответила, что у той небольшое сотрясение и через пару дней она сможет вернуться к работе.

Ну а потом мне принесли краски и показали дверь бывшей столовой.

Помещение было довольно просторным – вероятно тут полагалось обедать как минимум десятку три пациентов. Окна были достаточно большими, но с матовыми стеклами. Выглянуть наружу я не могла – все рамы были глухими и без ручек, а снаружи угадывались очертания решетки. Сбежать через столовую было невозможно. Подсмотреть что там снаружи – тоже. Я ожидала услышать шум волн – все-таки море было рядом – но то ли звукоизоляция была слишком хорошей, то ли на море был сейчас полный штиль.

В центре столовой стоял мольберт и к нему были прислонены пять холстов разного размера. От полуметровых до настоящего гиганта – примерно полтора на два метра.

Я не совсем понимала, что с ними делать. Замахиваться сразу на монументальные размеры было страшновато, так что я взяла холст среднего размера, поставила на мольберт и замерла. А дальше то что? Кисточки есть, масляные краски тоже в тюбиках лежат. Палитра прилагается, но ведь я даже не знаю, как ее держать. А еще есть какая-то бутылочка и баночка. Типа растворителя что-то. Только в живописи я полный лох.

Закрыла глаза и постаралась отдаться таинственному художнику в моем теле, но он, как на зло, решил взять обеденный перерыв на это время.

Пришлось самой выдавить с десяток разных красок на палитру, взять кисточку и подумать, что бы я хотела нарисовать.

Сделать что ли подарок императрице? Она, конечно, не может помнить это мое воспоминание, но картину ей точно покажут. Тот момент, когда мы стоим с ней спина к спине с обнаженными клинками, защищаясь от трех подосланных убийц, подловивших нас в темной подворотне. Образ того, что я хочу нарисовать, у меня перед глазами был, только вот умения то нет. Пришлось пробовать самостоятельно. Начинать нужно было с темного фона. Я помазюкала кистью по палитре, набрав темно-коричневую краску, поднесла кисть к белому холсту и замерла. Рука дрогнула и сделала широкий уверенный мазок. Потом еще один.

Вскоре я отстраненно наблюдала, как неистовый художник ляпает совершенно неожиданные цвета на холст, но эти пятна удивительным образом выстраиваются в атмосферу темных подворотен Праги, в три едва обозначенные смутные фигуры с ножами в руках и двух девушек – блондинку и рыжую, стоящих спиной друг к другу. Лица моя рука прописала наиболее детально. Не опознать там Настю и меня было невозможно.

Нетерпеливо я отстранилась от готовой картины и, даже не разглядывая ее, пододвинула стул к прислоненному к стене огромному холсту. Мольберт для него был маловат.

Здесь жесты моего внутреннего художника были еще размашистей, а краски расходовались без жалости. Тюбик с надписью «Умбра» вообще был уже полностью выжат. Я с удивлением следила, как из цветовых пятен проявляется каменная арка. Потом я широкой кистью накидала огромное красное пятно. И только когда моя рука провела быстрые линии прядей рыжих волос, я отошла на пару метров я поняла, что у меня получилось. Это был тот самый парадный портрет Красной королевы, что висел в главной зале красного замка, где изображен момент, когда меня вытолкнули на площадь, ветераны опустились передо мной на одно колено, узнав свою повелительницу, а я растерянно начала оборачиваться…

К кому?

Кто вывел меня к войскам?

В памяти была черная дыра.

Чьи это были войска? Как они назывались?

В голове вертелось что-то про темноту, тень… мрак. Точно! Войска мрака. А кто стоял за моей спиной?

По спине бегали холодные мурашки, сердце трепетало как крылья колибри, на лбу выступила испарина, но я не могла вспомнить. Это было что-то очень важное, болезненное, невероятное…

Я подбежала к мольберту, сорвала с него картину с Настей и поставила новый холст, даже не понимая кто это делает – я, или художник внутри.

Кисть быстро набросала брусчатку, и начала вырисовывать какое-то темное пятно на ней. Мне почему-то стало страшно, и я зажмурилась, но тому, кто писал картину, похоже, зрение было вовсе не нужно. Моя рука металась от палитры к холсту сама по себе.

Наконец кисть упала на пол. Я глубоко вдохнула, стараясь унять дрожь от предчувствия чего-то страшного и открыла глаза.

Темные латы, из-под которых по брусчатке расплывается кровь, темноволосая голова, бледное лицо.

Я закричала от боли и отчаяния.

А затем выдохнула:

– Марко!

...

5 6 7

Премиум

(1 оценка)