Ненавижу, когда плачут женщины и дети. Не в истерике, а тихо, спокойно. Не могу. Сразу же ничтожеством себя чувствую. Оттого и реакция неадекватная: когда успокаиваю, когда ухожу, когда начинаю психовать, стулья пинать.

* * *

Вечером он шёл по улице. Осень. Забрызганные грязью авто, пасмурные пешеходы, всё было хреново – даже душа материлась. Он шёл и не знал, куда смотреть. Вдруг, когда ему уже хотелось закричать на всю улицу, какая-то неведомая сила подняла его взгляд к небу. И небо сгустками облаков, сквозь которые были видны очертания яркого, синего облика Вселенной, виновато улыбнулось ему.

* * *

Ровинскому М.А.

Москва слезам не верит,

Москва тебя лелеет,

Москва тебя балует,

Москва тебя зовёт,

Москва тебя прощает,

Москва не упрекает,

Напоит и накормит,

Москва тебя поймёт.

Столица – не глубинка,

Но каждый здесь – соринка,

Любой, несильный духом,

Отсюда прочь уйдёт.

Москва тебя согреет,

Посолит: соль не преет.

Кровавыми зубами

Москва тебя сожрёт.

04.10.1993

* * *

Я бежал по зоопарку. Не в переносном смысле. В прямом.

Забежал я туда исключительно на пять – десять минут. Была у меня цель…

Слева и справа мелькали бассейны, террариумы, аквариумы, клетки, вольеры. Всё проносилось. Но мне нужны были только две клетки: степного волка и льва. Она…

Одинокий и забитый, но не сдавшийся взгляд исподлобья, шерсть дыбом. И какая-то наглая, дерзкая, вызывающая восторг и восхищение полуоскал – полуулыбка – полузлоба… И жуткая уверенность, что, мол, всё равно не сдамся, не сдохну здесь, уйду, только меня и видели. Вот бы у кого жизни-то поучиться. Горжусь, серый брат.

Через пару-другую минут натыкаюсь на вторую цель. Вот он – Царь зверей. Даже жутко до озноба в ногах стало.

Поведение у нашего монарха, будто он не в клетке находится, а на воле, в прериях: то лежит, один глаз прикрыв, положив голову на лапы, то думать начинает – по клетке мягкой поступью строго по периметру шагает.

Лев – не горилла, с глупыми криками тараща глаза, по клетке носиться. Ему даже взаперти достоинство нужно держать за глотку.

Здесь силу воли и духа иметь надобно.

Это гнусное дело постоянным жестом голодно.

* * *

Отчего-то, не знаю почему, я встал на сторону всех аутсайдеров, оппозиционеров, алкоголиков, неудачников, бомжей, авангардистов, непризнанных писателей и поэтов, имеющих в перспективе только лихолетье. У них есть, чему поучиться.

А в детстве, вроде бы, был «прилежным и умненьким» мальчиком.

* * *

Если нет ни сил, ни выхода, тогда надо уходить достойно, не сдавшись, как это сделали Янка, Башлачёв, Селиванов и другие мои братья и сёстры по оружию и фронту. Они победили, попрали, в первую очередь, свирепый закон самосохранения, в конечном итоге саму смерть. Те же, кто остаётся после них, обязаны удерживать как свои, так и осиротевшие участки фронта и воевать за себя и «за того парня». Фронт держится на нас, нам нельзя умирать от слабости, тоски и безволия, мир держится на каждом из нас – истинно живом.

Е. Летов

– О, «дух» прибыл, – кричали они мне в спину. Кто – с радостью, кто – с завистью, а кто – и со злостью. Не обращая внимания на окрики, я шёл «на ковёр» к Главному.

– А, Ломов, привет-привет, дружище, – говорил мне Главный, – прибыл значит. Добрался нормально?

– Нормально вроде, – я, признаться, несколько оторопел от такого радушия: Главный, всё же.

– Один?

– Один.

– Это плохо. Потери терпим. Ещё бойцы нужны. Куда распределиться желаешь?

– Куда пошлёте – туда и желаю. Не мне выбирать.

– Не, брат, у нас так не воюют: у нас каждый должен быть на своём месте. Выбирай.

Он полистал какие-то бумаги, похожие на боевой блокнот. Такие полевые командиры в планшетах носят.

– Давеча ходатайства пришли… Вот, поэты с менестрелями пополнения просят. Плохи там дела. Янка, СашБаш, Игорян, Витёк… Все полегли. Слыхал?

– Слыхал, – ответил я и зачем-то привстал. – А я-то с какого боку? У меня стихов – кот наплакал. Да и качество – ещё то. Ну какой я поэт?

– Это ты брось, – резко оборвал Главный мои восклицания. – Быть поэтом – это не стишки сочинять. Поэт – это состояние души. Диагноз, если хочешь. А стихи и поэмы – это так, материальное воплощение борьбы. Оружие в битве!..

– Если уж можно выбирать, – неожиданно осмелел я, – к ним не пойду. Не сдюжу.

– Куда же тогда?! – он растерянно развёл руками.

– А одному можно? Без участия в подразделениях? Я привык в одиночку работать от меланхолии и скорбности ума. В секрет, какой-нибудь? – с опаской спросил я.

– Есть у меня такие. Воюют поодиночке. Но гнусное это дело. Страшно там…

– А кто это? – выпалил я, забывшись, и сразу покраснел от своей наглости.

– Сказать не могу. Военная тайна. В тени они. Бойцы невидимого фронта. Понимаешь?

Я кивнул.

– А впрочем, согласен, – вдруг неожиданно согласился Главный. – Иди, осмотри позиции и выбирай место дислокации.

– Потом к Вам? Доложить?

– Зачем? Не надо. Займёшь позицию и воюй себе на здоровье. И обо мне забудь. Я тебе боле ни хозяин и ни слуга. И помощи от меня не жди. Умрёшь неизвестным. Имя твоё только после смерти на поле брани найдут. Лет эдак… через… А не знаю, в общем. Найдут, так найдут, не найдут – не обессудь. Плохо воевал, значит.

– Можно идти?

– Иди, – молвил он с каким-то показным равнодушием. Понимает, наверное, что долго не выдержу, – да, чуть не забыл, – услышал я уже на пороге, – запрещаю:

1. Работать без прикрытия. Все боевые действия и вылазки совершать исключительно под псевдонимом.

2. Любое общение на темы фронта. Духовное одиночество обязательно.

3. Брать на себя обязательства. Ты никому ничего не должен, кроме денег.

4. Жить за пределами России.

Имеешь одно право: почувствуешь, что силы на исходе – можешь уйти. Маршрут не обозначаю. Право выбора – за тобой: хочешь – наверх, хочешь – в сторону. Но район боевых действий оставь обязательно. Теперь всё.

Я вышел из штаба.

– О, «дух» прибыл, – кричали они мне в спину. Кто – с радостью, кто – с завистью, а кто – и со злостью. Не обращая внимания на окрики, я отправился занимать круговую оборону.

Один…

* * *

30 марта. Среда.

Событие дня: на перекрестке с корнем вырвали светофор. Но он и лежа работает. Моргает, подлец, не сдается.

Общение: 46 минут с секундами.

Молчание: 23 часа 13 минут с секундами.

Одиночество: 29 часов.

* * *

А время всё шло и шло. И главная звезда Льва, его альфа – Регул, уходила всё дальше и дальше в сторону Магелланова пролива. А вместе с ней уходил и ветер. Ветер Юга. Ветер Огня. Его Ветер. Ветер отсутствия денег, но широты творчества. Приходил другой – чуждый ему. Он уже чувствовал его успокаивающее дыхание. И он уже знал, что…

И даже всевластный запах сожжённого табака не мог изменить или хотя бы притормозить бег ни звезды, ни ветра.

* * *

В полумраке комнаты тихо пел магнитофон. Он лежал в постели и курил, слушая.

Звучала последняя песня. Она не «втиснулась» в рамки кассетной стороны и вот-вот должна была оборваться на полуслове. Он не любил таких мгновений. Более того, он их боялся. Недопетая песня всегда ассоциировалась у него со смертью: льётся, льётся музыка, как вдруг неумолимый закон магнитофонной механики, будто расстреливая исполнителя, обрывает её.

«Вот сейчас, сейчас», – всеми фибрами души последняя изрыгала ужас…

Щелчок. Кассета закончилась.

Оборвалась песня. Убийца сладостно шелестел электричеством.

Сердце остановилось.

* * *

Мои самые ненавистные насекомые – тараканы – в последнее время совсем уже совесть потеряли и стыд: спишь ночью, они по подушке, по одеялу, костыляя хуякают туда-сюда. Лежу. Терплю.

Но когда утром в полностью герметичном футляре зубной щётки нахожу спящего мирным сном «клиента», злость выливается наружу – бойня начинается.

А, кстати, к слову сказать, поразительно умные создания. За это им надо должное отдать. Вот я и отдаю комнатными тапками. Уважаю их так.

* * *

Поспорил с отцом о счастье и любви. Точнее, об их осознании индивидуумом. Отец утверждает, что эти понятия схожи, и их наличие в определенный период времени индивид осознаёт вследствие истечения этого периода. И самое страшное, многие так думают.

Нет, я и любовь, и счастье в наличии в этот самый период чувствую. Оттого и переживаний больше.

На кухне сидим. Водку пьём. А свет не включили. С улицы только немного Луна подсвечивает, чтобы рюмку мимо рта не пронести.

* * *

Еще с детства, сколько себя помню, меня всегда тянуло на крайности: я всегда любил есть первое из хрустальной вазы; хотел танцевать с любимой в свадебных нарядах ночью в каком-нибудь подземном переходе вальс с набросанными окурками на полу; всегда мечтал добраться до Англии поездом; и как предел мечтаний – заплатить налог опоздавшему премьеру в свистящем ноябре. Я – странный мужчина.

* * *

Чугунные, алюминиевые, железные, золотые, платиновые…

Шары готовились выйти на трассу. Апрельское солнце отражалось в начищенных боках их, а на половине расстояния до финиша их ожидало самое страшное испытание – Его Величество Пресс.

– Мало кто из нас выйдет из этой переделки живым, тем паче доберётся до финала. Вы умные ребята, я не буду вам резжёвывать тактику, – говорил вожак обречённой орды, – помните главное: «Истина всегда находится посередине».

Плеяда вышла на трассу. Правильной формы, с налитыми боками они имели хорошую возможность манёвра – хочешь, правее прими, хочешь – левее – с каждым сантимом приближаясь к Его Величеству.

Вот и он…

…Чугунные, алюминиевые, железные, золотые, платиновые катились к финишу эллипсоиды. У них уже не было возможности маневра, но катиться они ещё могли. В отличии от чересчур уверенных в своих силах, не желающих сгибаться и сдаваться перед Его Величеством собратьев, лопнувших , как спелые арбузы, под его могучей рукой. В отличии от слишком трусливых, так и оставшихся лежать бляхами на его горячей наковальне.

Эллипсоиды катились к финишу.

Здесь и таился смысл пробега. Истина всегда находится посередине.

* * *

Уверенность. Уверенность в завтрашнем дне. Как мне её не хватает порой. Она моя первая потеря на этом страшном, жутком и жестоком пути.

А сколько я еще потеряю?

Дойду ли до финиша, до финала победителем?

Или сдохну где-нибудь с русским презрением, застрявшим между клыков, на Елисейских полях, за горбатым мостом?

* * *

Тишина. Тишина и спокойствие.

Ходишь из угла в угол комнаты, кричишь изредка, ветер иногда головой о стекло ударяется, чтобы в пространстве сгинуть. Часы только мирским тиканьем тишину полосуют – за это и ненавижу электронные. Вот механика. Какой – никакой, всё звук.

А на душе спокойно… Как в полудрёме.

И «просыпаться», кстати, никакого желания нет.

* * *

Из цикла «Вырождается нация»

Я ебал такие шутки – с неба звёзды доставать:

Из-за этой проститутки своей жизнью рисковать.

Ой, подруженька моя, что вчера сосала я…

Ну такая срамота – стыдно вынуть изо рта.

Легче в жопу сунуть глобус, чем на Южной сесть в автобус.

Примерно такие надписи часто обнаруживаешь на партах в университетских аудиториях. А вы говорите – «третье сословие», интеллигенция, спасение Отечества…

Вырождается нация.

Если жопа, как автобус, может влезть не только глобус.

* * *

Я – миллионер! Ни хуя себе! Вот это легенда!

* * *

Он шёл по жизни.

«Ёбаный в рот!» – с ударением на каждом слове было его девизом.

* * *