Цитаты из книги «Магия книги. Эссе о литературе»

Он требует правдивости перед самим собой, а к этому мы не привычны. Он учит нас видеть, признавать, исследовать – словом, серьезно относиться как раз к тому, что мы так успешно вытеснили, что не только мы, но и многие поколения вытеснили из сознания, постоянно подавляя в себе.

Психоанализ настойчиво учит каждого художника, что наиболее ценны как раз те вещи, которые он порой считал «просто» фантазиями, и внятно напоминает ему о существовании важнейших потребностей души, а также об относительности любого мерила и любых ценностей, основанных на авторитете.

Но чрезвычайно ценно то, что удалось подтвердить или, в других случаях, поправить заключения или тонкие догадки в области психологии, принадлежащие Ницше. Началось познание бессознательного, наблюдение за его процессами, механизмы психики были раскрыты как вытеснение, сублимация, регрессия и т. д., таким образом, схема процессов обрела ясность и убедительность.

ХУДОЖНИК И ПСИХОАНАЛИЗ С тех пор как «психоанализ» Фрейда вызвал сочувственный отклик за пределами маленького кружка невропатологов, с тех пор как ученик Фрейда Юнг разработал и частично опубликовал свои заключения о психологии бессознательного и свое учение о типах, с тех пор, наконец, как психологи принялись анализировать народные легенды и мифы, сказания и художественную литературу, существует тесное и плодотворное взаимодействие между искусством и психоанализом. Независимо от того, были мы или не были согласны с учением Фрейда в некоторых частных вопросах, его бесспорные открытия совершились и оказывали свое влияние.

немецкой науке последних десятилетий совсем мало личностей, кто по масштабности и глубине своего воздействия на умы мог бы сравниться с Фрейдом. И во всей постепенно выросшей литературе психоанализа, он по сей день остается единственным, за исключением Юнга в Цюрихе, и за пределами круга профессионалов пользуются доверием благодаря высоким человеческим, а также литературным достоинствам.

нужды видеть в его «Книге о пути к добродетели» замену Нового Завета, но она показывает, что нечто подобное нашим Евангелиям родилось некогда в более ранние времена под другими небесами, а это должно укрепить нашу веру в то, что человечество, как бы серьезно ни разъединяла его несхожесть или взаимная вражда рас и культур, все же является единым, и всюду у него одни и те же возможности, идеалы и цели.

Нашим современным западным идеалам китайский идеал настолько противоположен, что мы должны радоваться тому, что в другой части земного шара у нас есть столь устойчивый и почтенный противоположный полюс. Неумно было бы желать, чтобы весь мир со временем стал европейским или, напротив, воспринял китайскую культуру, но нам следует воспитать в себе уважение к этому чужому духу, так как без этого уважения ничему нельзя научиться и ничего – воспринять, и мудрецов самого дальнего Востока нам следует почитать как наших учителей, подобно тому, как мы давно уже (вспомним хотя бы Гете!) почитаем мыслителей и наставников Ближнего Востока. И читая, например, Конфуция, его необычайно волнующие ум блестящие изречения, мы не должны относиться к ним как к каким-то полузабытым курьезным древностям, а напротив, помнить, что благодаря учению Конфуция не только в течение двух тысяч лет просуществовало огромное китайское государство, но даже и сегодня в Китае живут потомки Конфуция, которые носят его имя и гордятся своим предком, в сравнении с ними самая древняя и благородная аристократия Европы оказывается младенчески юной.

Лао-цзы, на протяжении двух тысячелетий остававшийся неизвестным в Европе, за последние пятнадцать лет был переведен на все европейские языки, а его Дао-дэ-цзин сделался модной книгой. И если Китай политически слаб, разорван, и представляется западным державам лишь огромной, богатой, требующей крайне осмотрительного обращения территорией, пригодной для эксплуатации, то древняя мудрость Китая и древнее китайское искусство победоносно входят сегодня не только в музеи и библиотеки Запада, но и в сердца молодых людей, приверженных духовным ценностям. На взбудораженную войной учащуюся молодежь Германии в последние десять лет ни один мыслитель – помимо Достоевского – не оказал столь сильного влияния, как Лао-цзы.

Как часто во время войны я удивлялся гробовому молчанию христиан! Папа римский высказал благодушное предостережение, из своего безопасного далека, но все церкви отнеслись к войне с горячим одобрением или опять-таки благодушно, они не предостерегали, не предупреждали, не стыдили, а в некоторых преступных книжонках о войне члены консисторий и священники занимают немаловажное место. И вот теперь я, хоть и с опозданием, все же нашел истинного христианина, который был против войны. Это Теодор Хеккер, выступивший против войны в своем страстном послесловии к «Избранным сочинениям» Кьеркегора.

И, занятый почти безотчетными, смутными поисками, не осознает, что судьба уже свершилась, что она опутывает его, что его судьба и есть это ожидание, предчувствие и поиск, но поиск без обретения.