Северная Корея заметно изменилась с начала нового века. В этом есть заслуга как администрации Ким Дэ-чжуна, так и России в частности. Именно наши страны дали возможность руководителю КНДР Ким Чен-иру продемонстрировать позитивный потенциал и позитивный подход к миру. Именно с России началось дипломатическое наступление КНДР, которое привело к нормализации отношений с большинством европейских стран и сделало возможным сам межкорейский саммит. С моей точки зрения, именно сегодня мы должны помочь Северной Корее протянуть руку миру, содействовать тем позитивным тенденциям ее политики, которые мы наблюдаем. Самое главное – нужно дать Северной Корее представление о том, каким образом она может вписаться на равных в систему международных отношений и как будет выглядеть в случае определенных изменений своей внутренней и внешней политики.
К сожалению, до сих пор политология – и южнокорейская, и российская, и западная – во многом уходит от этого вопроса. В Южной Корее мы слышим постоянные утверждения о том, что Северная Корея должна меняться в направлении реформ и открытости, рыночных реформ и демократии. И на этом анализ заканчивается. А как будет выглядеть Северная Корея в случае, если она пойдет по этому пути? Где будет место руководителей и политических элит этой страны? Как будет взаимодействовать обновленная Северная Корея с мировым сообществом? На эти вопросы ответа нет. И, разумеется, это рождает у северокорейцев подозрения в том, что все разговоры об открытости и демократии не более, чем вывеска, дымовая завеса для того, чтобы подорвать и уничтожить их систему. Вряд ли можно требовать от какого бы то ни было правительства, чтобы оно добровольно вступило на путь, ведущий к самоубийству. Рассчитывать на то, что Северная Корея согласится на объединение под эгидой Южной Кореи, не приходится.
Значит надо учиться жить вместе, надо учиться сосуществовать на каком-то достаточно длительном историческом этапе. Заслуга президента Ким Дэ-чжуна в том, что он понял это раньше других и стал проводить соответствующую практическую политику, которая встретила понимание в Северной Корее. К сожалению, события начала 2001 г. заронили в душах и умах северокорейцев сомнение в том, что Ким Дэ-чжун будет последователен в этой политике, что он сможет проводить ее и дальше. Определенную роль здесь сыграли и те трения в американо-южнокорейских отношениях, которые стали следствием упоминания о ПРО в российско-южнокорейском коммюнике. На высшем уровне северокорейцы, похоже, решили, что их президент не может быть полностью самостоятельным и сделали вывод о том, что, прежде чем разговаривать с южнокорейской стороной, надо договориться с Вашингтоном.
Реализм, впрочем, возобладал, и сейчас северокорейцы не отказываются от диалога с Югом, к чему мы их и призывали. Мы считаем это позитивным фактором. Однако базовой посылкой северокорейской политики остается тезис о том, что необходимо в первую очередь получить гарантии безопасности от Вашингтона. Это вполне понятно. Без того, чтобы руководство Северной Кореи получило определенные гарантии невмешательства, гарантии уважения к своей системе, вряд ли можно требовать от него перехода к реформам, поскольку в любой стране период реформ означает дестабилизацию. Пока северокорейское руководство не получит твердые гарантии того, что дестабилизация не будет использоваться теми, кого оно считает своими противниками, для подрыва режима, переубедить его будет невозможно.
Мне кажется, что в период администрации Дж. Буша особую важность имело как раз взаимодействие между Южной Кореей и США для того, чтобы дать КНДР эти гарантии безопасности. Конечно, эти гарантии (не только письменные, но и субстантивные) должны были исходить в первую очередь от США. Но нынешнее демократическое руководство Республики Корея очень многое может сделать для того, чтобы именно таким стал курс Вашингтона. Была ли возможность того, чтобы президент Буш теоретически сделал в отношении Северной Кореи то, что республиканец Никсон сделал в отношении маоистского Китая? Двигаться надо было в сторону полного дипломатического признания, подписания соответствующего договора.
Мне кажется, что именно к такому развитию событий должны быть направлены усилия Южной Кореи. Только признание со стороны США повлечет за собой, я надеюсь, необратимые позитивные перемены на Корейском полуострове. Вслед за ним, очевидно, последуют нормализация отношений Северной Кореи с Японией, соответствующие финансовые вливания со стороны Японии. Это создаст мощный базис для экономического сотрудничества КНДР с внешним миром и в первую очередь с Южной Кореей. В рамках указанного сотрудничества будет образовываться новая социально-экономическая структура, новые отношения собственности, которые пока просто не могут развиваться из-за отсутствия финансового базиса. Это, конечно же, приведет к эволюции КНДР при сохранении государственности, при сохранении системы в более привычном для других стран направлении, к конвенционализации (превращению в обычное государство).
Движение по такому пути вполне могло начаться еще в середине 1990-х гг. Уже тогда Северная Корея проявляла готовность к прогрессу при заключении соответствующих двусторонних соглашений с Южной Кореей и готовность к диалогу. Но мы потеряли до перехода власти к республиканцам 10 лет, можем потерять еще столько же. Поэтому мне хотелось бы, чтобы в наших дискуссиях с южнокорейской стороной, с представителями и науки, и администрации рождались те подходы, которые будут способствовать реализации именно этого сценария на Корейском полуострове. Россия могла бы принимать полноправное участие в этом процессе.
Необходимы международные гарантии новой ситуации на Корейском полуострове, и в таких гарантиях должны участвовать, конечно, все заинтересованные стороны, т. е. как минимум США, Китай, Россия, Япония, возможно, Европейский союз как наблюдатель. Именно такую перспективу мы хотели бы приблизить.
Кроме, пожалуй, Ближнего Востока, трудно найти регион, который может соперничать с незавидной славой Корейского полуострова как зоны перманентного конфликта на протяжении столь длительного периода современной истории. Он находится в фокусе политики ведущих держав (прежде всего, США), которые, по сути, хотели бы изменить здесь ситуацию в свою пользу.
После окончания корейской войны 1950–1953 гг. столкновения между Севером и Югом не раз ставили регион на грань большой войны. Роль сверхдержав в Корее была двоякой: с одной стороны, глобальное противостояние подпитывало, в том числе, и корейский конфликт, с другой – лидеры мировых систем удерживали своих “клиентов” от безрассудных шагов, что позволило сохранять на полуострове худой, но мир.
После завершения холодной войны многим казалось, что нестабильность на полуострове – это всего лишь следствие глобального противостояния двух систем, а потому уйдет в историю вместе с ним. В начале 1990-х гг. США и их союзники, в первую очередь Республика Корея (РК) и Япония, были убеждены, что до падения тоталитарного строя в КНДР остаются считанные месяцы. Такие ожидания особенно усилились в связи со смертью в июле 1994 г. харизматического лидера страны Ким Ир-сена. В то время и многие российские эксперты-международники, которые не были вооружены специальными знаниями “Страны утренней свежести”, воспринимая ее как аналогию восточноевропейских режимов, разделяли подобные ожидания.
Однако краха коммунистического режима в Пхеньяне не произошло. Дело в том, что уже тогда расхожие представления о Северной Корее как о сталинистской стране, производном от советского социалистического строя, были упрощением и не позволяли давать верные ответы на широкий круг вопросов, связанных с будущим Корейского полуострова.
В КНДР с самого начала стала происходить кореизация сталинской модели, приведшая к созданию чучхейского социализма под лозунгом “жить по-нашему”. Ким Ир-сен, дистанцировавшийся в 1950-1960-х гг. и от советского, и от китайского руководства, на основе созданной по образцу СССР административно-командной системы формировал под флагом идей “чучхе”, прикрытых марксистско-коммунистической риторикой, государственность, в которой причудливо соединились черты коммунистического тоталитаризма, теократии, феодализма и конфуцианско-бюрократических начал. После смерти Ким Ир-сена, возведенного в божественный сан “вечного президента КНДР”, общественное устройство страны подверглось еще большей эволюции в сторону самобытности.
Для понимания специфики процессов, протекающих сегодня на Корейском полуострове, надо обратиться к истории. Корейская цивилизация (стоит напомнить, что население полуострова – беспрецедентно моноэтническое) насчитывает несколько тысяч лет, а начало государственности восходит еще к бронзовому веку (Древний Чосон существовал задолго до н. э.). Сменившие его раннефеодальные государства (период Троецарствия) на протяжении сотен лет конфликтовали друг с другом, да и для объединенной в X в. Кореи был характерен регионализм. Таким образом, территориальный раскол и противоречия не являются для Кореи чем-то необычным, хотя никогда еще противостояние не было замешано на столь острых идеологических разногласиях, как в XX в.
Надо отметить, что в развитии двух непримиримых идеологических противников было немало общего. Менталитет нации сформировался под влиянием конфуцианства, которое предполагало примат общественного над личным, авторитаризм в государственном управлении, иерархическую государственную структуру и соответствующие модели поведения человека в обществе. До недавнего времени система контроля над населением на Юге, хотя, конечно, и уступала по охвату Северу, но во многом унаследовала колониальные традиции, когда машина подавления была строго иерархичной, имели место высокая степень специализации и дифференцирования функций административных органов, выстраивание четкой властной вертикали. И если на Юге эти традиции постепенно были размыты под влиянием вестернизации, на Севере, получившем прививку сталинизма и маоизма, система подавления личности стала особенно суровой, не имеющей (кроме разве что Кампучии) аналогов в истории тоталитарных обществ XX в.
Неудивительно, что после столетий добровольной изоляции, сменившейся полувековым японским колониальным гнетом, нищая страна и ее малограмотное население оказались благодатным материалом для подобного эксперимента. Некоторое повышение уровня жизни в контексте индустриального роста в КНДР при суровой изоляции (не позволявшей населению делать сравнения) обеспечили народную поддержку руководства, которое, по конфуцианской традиции, воспринималось как имеющее “мандат небес”. Драконовская система слежки и репрессий, уравнительное распределение, милитаризация, объясняемые (реально существующей) внешней угрозой, позволили создать в относительно небольшой замкнутой стране репрессивную систему государственного управления, доказавшую свою жизнестойкость и сопротивляемость переменам.
На Юге Кореи тем временем под патронажем США создавалось государство с рыночной экономикой, политическая система которого позиционировалась как демократическая. До второй половины 1980-х гг. демократизация не заходила чересчур глубоко: в стране с небольшими антрактами правили военно-диктаторские режимы (Пак Чон-хи, Чон Ду-хвана). С начала 1960-х гг. экономическое развитие характеризовалось небывалыми темпами благодаря совмещению трех начал: жесткого государственного регулирования при олигархической (чэболь) системе организации бизнеса, политике привлечения зарубежного капитала и технологии, экспортной ориентации промышленного роста. К началу 1970-х гг. Республика Корея опередила КНДР в экономическом отношении, а сегодня уже вступила в стадию перехода от индустриальной к постиндустриальной фазе развития.
С конца 1980-х гг. в РК начался процесс реальной демократизации, превративший страну в либерально-демократическое государство, с сильной восточноазиатской спецификой – иерархичностью, нивелированием личности, приматом коллективных интересов, достаточно сильной регламентацией жизни.
После, по сути, гражданской войны в Корее, в которую оказались вовлечены практически против своей воли две сверхдержавы (и вынесший основную тяжесть боевых действий Китай), примирение между Севером и Югом оказалось заложником геополитики. Конфликт имел к тому же не только идеологическое, но и “внутрисемейное” измерение, а потому был особенно непримиримым: каждый претендовал на владение истиной и легитимностью. Однако обе страны подчеркивали свою тягу к объединению, правда, каждая понимала под этим навязывание собственной системы партнеру и фактическое подчинение если не силой, то невоенными средствами. Надо сказать, что КНДР (которая еще в 1970-е гг., после падения Южного Вьетнама, всерьез задумывалась о “походе на Юг”) в 1980-е гг. сформулировала, пусть в основном в пропагандистских целях, довольно реалистичный план объединения. Концепция создания Демократической Конфедеративной республики Коре предусматривала сохранение систем на Севере и Юге и широкую региональную автономию. Концепция, будучи в тех условиях весьма утопичной, в принципе создавала базу для будущего диалога.
Вместе с тем большинство южнокорейцев физического объединения желают ныне больше теоретически. Они не готовы брать на себя бремя заботы о северянах в рамках единого государства и настроены на постепенную конвергенцию, а не на разгром и оккупацию Севера. Похоже, что количественный разрыв в уровне и образе жизни Севера и Юга (и до раскола имевшие свои региональные различия) перешел в качественный. Высказываются предположения о том, что в Северной Корее уже сформировался особый субэтнос, и она находится на пути формирования отдельного этноса с иными, чем на Юге, ценностями и смыслами. За последние 60 лет даже языковая эволюция, как свидетельствуют наблюдения, привела к трудностям в буквальном смысле взаимопонимания между корейцами Севера и Юга (не говоря уже о разнице в менталитете). Мало кто из северокорейских перебежчиков смог приспособиться к жизни на Юге.
За прошедшее десятилетие сотрудничество Севера и Юга, несмотря на по-прежнему полярное государственное устройство и во многом разные ценности, стало реальным фактором политики в Восточной Азии и в глобальном формате. Появились надежды на действительное примирение и мирное сотрудничество двух Корей без характерных для прошлого попыток подрывных действий в отношении друг друга (во всяком случае, на уровне стратегии). Пугающая соседей возможность “обвального объединения” с непредсказуемыми военными и экономическими последствиями отодвинута, причем шансы навязать его извне серьезно снизились. Примирению послужил и субъективный фактор: Ким Чен-ир признал в качестве партнера Ким Дэ-чжуна (Пхеньян на протяжении десятилетий ценил его как лидера оппозиции диктатуре), встреча с которым в Пхеньяне 15 июня 2000 г. стала поистине эпохальной. Был достигнут компромисс и по парадигме объединения, на первом этапе как “свободной федерации”[19]. Для Южной Кореи это была эволюция в направлении реализма, поскольку в 1990-е гг. южнокорейцы говорили о маложизнеспособных планах создания “Корейского сообщества”, что предполагало бы, в силу разности потенциалов Севера и Юга, фактическое подчинение Севера[20].
Второй саммит Ким Чен-ира и Но Му-хёна в октябре 2007 г. закрепил формулу сосуществования двух корейских государств на достаточно длительный исторический срок с перспективой неспешного сближения без давления и вмешательства. Был намечен порядок создания нового режима поддержания мира на полуострове с участием лидеров трех или четырех государств. Решили создать зону мира в прибрежном районе Желтого моря (где пока еще не урегулирован вопрос территориального размежевания), а прилегающий к демилитаризованной зоне треугольник в КНДР вблизи Хэчжу сделать фактически зоной совместного с РК предпринимательства. Запланировали серьезные инвестиции в расширение уже работающей несколько лет Кэсонской промышленной зоны, строительство судостроительных предприятий в Нампхо и Анбёне, налаживание грузовых железнодорожных перевозок между Севером и Югом, в том числе в перспективе до китайской границы, модернизацию шоссе до Пхеньяна[21]. Остались, правда, неудобные вопросы о том, возможно ли выполнить эти планы с учетом смены администрации в РК и прохладного отношения к ним США, однако политическая воля правящих элит двух стран была выражена достаточно определенно.
О проекте
О подписке