«Надо будет ее как-нибудь по-хорошему отблагодарить», – думал я.

– Ладно уж, – сказала баба Лена, – это так, на первое время. А там, глядишь, обустроишься по-хозяйски. Москва тоже не сразу строилась.

Этакой своеобразной процессией мы все двинулись к бывшему дому сестер Поляковых. Елена Владимировна снова осталась за калиткой, остальные вошли – я впереди, как истинный хозяин. Это было даже немного смешно, но в то же время шутка казалась затянувшейся.

– Я здесь в первый раз, – призналась Алиса, понизив голос и на секунду замешкавшись у входа. Потом она прошла вперед, быстро осваиваясь. – Вот, значит, как здесь. Ничего-то и нет.

Она пожала плечами словно бы с каким-то облегчением, а я продолжал украдкой бросать на нее взгляды, отчего-то злясь, и сам не понимал, чем эта смутная злость вызвана.

Сгрузили ношу и снова вышли во двор. Самойлов засобирался домой.

– Пойду до своих, – сказал он, пожимая мне руку. – Дела сами не делаются. Ты заходи ко мне запросто. С моими познакомлю, хозяйство мое посмотришь.

Я пообещал, что непременно зайду, зная, что по законам приличия этого не избежать в любом случае.

– К вечеру баньку истоплю, – сообщила баба Лена. – Гришка, пойдем воды бабушке натаскаешь.

Они неспешно удалились, и мы с Алисой остались на крылечке вдвоем. Посмотрели друг на друга. Она улыбнулась уголками губ, заставив мое сердце пропустить удар, и я вдруг понял, что меня в ней злило. Она была такая… черт, как можно быть такой? Это не просто злило, это буквально выбешивало. Потому что я хотел ее, и хотел ненормально, сумасшедше – до дрожи, до судорог. Как тут не злиться, тем более, что ничего подобного я никогда не испытывал? Помнится, с моей последней городской девушкой (у нее был проколот нос, пупок и имелась татуировка во всю спину) у меня тоже вроде как был бурный роман, но он не шел ни в какое сравнение с тем, что я испытывал сейчас. Я бы сказал, что на фоне моих теперешних чувств, он был похож на стариковские обнимашки, да и только. Вы понимаете, есть много красивых девушек, очень красивых, милых, симпатичных, да каких угодно, и у каждой, я считаю, есть своя изюминка, которая может свести кого-нибудь с ума, но то, что происходило со мной сейчас, было совершенно особенным. Не потому, что у меня, наверное, уже месяц (с тех пор, как я расстался с той подругой с китайским драконом на спине) никого не было. Это, конечно, было одной из причин, но оно не объясняло всего. Я словно бы ощутил некую вибрацию струны, которая вызвала во мне отчетливый резонанс. Не знаю, как рассказать об этом более внятно. Впрочем, повторюсь, это не было любовью, как я ее понимаю. Знаете, той единственной, всеобъемлющей и огромной. Нет. Потому что я не видел ее рядом с собой ни в одном из вариантов своего неведомого будущего. Мы были из разных миров, и это было другое. Более темное и более нетерпеливое.

Страсть разгоралась во мне, и этот огонь было уже не потушить. Я не знал, заметно ли что-либо по моему виду, и никак не мог угадать, что таится в ее спокойном, безмятежном взгляде, что тоже не способствовало моему душевному равновесию.

– Ух, дела сами не делаются, прав дядя Леша, – сказала Алиса. Она вошла в дом. Я – следом.

7

– Принеси еще воды, – сказала Алиса, выплескивая грязную воду прямо на сорняки во дворе.

Я послушно взял ведра и в очередной раз пошел, почти побежал к дому бабы Лены, вернее, к ее колодцу.

За последние пару-тройку часов мы с Алисой, кажется, нашли общий язык. Она оказалась общительной и разговорчивой еще похлеще своей бабушки. И много смеялась, потому что обаяние и остроумие я включил на полную. Конечно, мое дикое, изводящее желание никуда не пропало, и я все время поглядывал на нее с жадностью, например, когда она мыла пол, но мне удалось немного задвинуть свою страсть ради приличия и простого общения. И вот тогда пропали злость и скованность, и оказалось, что с Алисой удивительно легко. Занимаясь делом, мы беседовали как старые близкие друзья. Не таким другом я хотел ей быть, но пока наслаждался и этим. Да, мне хотелось махнуть рукой на все рамки и впиться в ее пухлые от природы губы, целовать ее румяные щеки и курносый носик, схватить ее за пышную грудь, развести ее крепкие бедра и так далее, но в целом эти побуждения глухо ворочались где-то в моей голове и почти не мешали общению.

«Не сейчас, – говорил я себе. – Иначе я все испорчу».

Выходит, у меня уже тогда имелись какие-то неоформленные планы.

В один момент мне подумалось, что это могло бы быть первым свиданием. Мы как бы притирались, как бы обнюхивали друг друга, знакомясь.

Алиса желала знать обо мне больше подробностей, чем я поведал за столом, и это с одной стороны было приятно, с другой же, мне не особенно хотелось изливать душу, тем более, я старался не забывать, что я вообще-то художник, и это делало мой рассказ донельзя фальшивым, пускай об этом знал только я. То есть, рассказывая о себе, я постоянно чувствовал некоторый дискомфорт. Ох, и дернул же меня черт ляпнуть про себя такое!

В свою очередь Алиса говорила о себе достаточно открыто и просто, и все, что касалось ее жизни, было мне, само собой, весьма интересно. Например, я узнал, что ей только девятнадцать, а замужем она уже чуть более года. «Он позвал, а я пошла». Детьми еще не обзавелись, но жили хорошо, не знаю, как там насчет любви (что-то такое в ее словах меня зацепило и даже вызвало какое-то злорадное, мрачное удовлетворение), но жили хорошо. «Гриша послушный и добрый».

Ах, да, Гриша. Был же еще Гриша.

Скажу так: кое-каких принципов у меня в ту пору не было. От слова совсем. И вообще, эта история не о благородстве, и я в ней совсем не положительный персонаж, и не ждите счастливой концовки. Все будет плохо, все будет очень плохо, и меня каждый раз трясет от воспоминаний, и я не знаю, как смогу об этом рассказать. Но я продолжу шаг за шагом, и будь что будет. Может, мне удастся освободиться в конце концов.

«Гриша тюфяк», – подумал я.

Кстати сказать, этот самый Гриша, натаскав в баню воды, сел на свой старенький, слегка убитый ИЖ Юпитер 3 с коляской и без номеров, что-то там повозился с зажиганием и благополучно отбыл восвояси, оставив молодую жену с практически незнакомцем, потому что у Гриши были неотложные дела в Князевке (кажется, ему надо было на ферму). Я удивился, но в то же время это меня взволновало. С его отъездом все стало восприниматься как-то иначе, и даже невинные разговоры приобрели легкий оттенок двусмысленности. По крайней мере мне так казалось. А перед этим, когда Гриша зашел попрощаться, а Алиса спокойно махнула рукой и сообщила, что придет вечером, я отвел его в сторонку и вручил несчастную, чуть помятую тысячу. Он принял ее с серьезным видом, а потом заулыбался, хлопнул меня по плечу и удалился в явно хорошем настроении. Немногим ранее я, испытывая почему-то некоторое стеснение, попытался отдать эти деньги Алисе, а она задумчиво посмотрела на меня, покачала головой и сказала:

– Лучше мужу отдай. – Она склонила голову, будто к чему-то прислушиваясь. – Да, пусть лучше у него будут, он обрадуется.

Снова задумалась, глядя на меня, словно я ее о чем-то спрашивал.

– Все нормально, он без спроса не пропьет. Вообще, он хозяйственный.

И еще раз задумалась.

– Сто рублей разрешу потратить, так и быть.

И поэтому щуплый Гриша ушел довольный, а я, пряча усмешку, вернулся в дом.

Я перелил воду из колодезного ведра, нервничая, что вынужден находиться так далеко от Алисы, и тут увидел ее бабушку, которая показалась из-за дома со своим неизменным батожком.

– Как там у вас? – спросила она.

– Полным ходом, – беспечно отвечал я.

– Вот и ладно. Банька топится. Приходите ужо.

Мне вдруг вообразилась настолько интересная картина, что по телу пробежали мурашки. Стараясь ничем себя не выдать, я только кивнул, подхватил ведра и помчался обратно.

«Успокойся нахрен, – твердил я себе, пересекая тени от могучих берез. – Будь реалистом.»

Но очень уж заманчивой оказалась фантазия. Бабушка провожает нас в баню, и мы заходим туда вдвоем… такие, мол, у нас в деревне традиции. Да блин, ерунда все это, херня, причем очень детская.

– Ты чего такой? – подняла голову Алиса, улыбаясь и обращаясь ко мне, как к хорошему другу.

– Запыхался малость, – сказал я, совладав с голосом.

Она распрямила спину, уперлась руками в поясницу, демонстрируя грудь, туго натянувшую платье.

– Там… баня… – и голос мой заметно сел.

– Хорошо, – отозвалась Алиса, не обратив или сделав вид, что не обратила внимания. – Вечереет уже. Сегодня не закончу. Слушай, давай я еще завтра приду, окна помою и что там останется. С утра дел много… после обеда, хорошо?

Мое сердце буквально воспарило при этих словах.

– Завтра будет отдельная плата, – сказал я с какой-то барской наглостью.

Алиса нахмурилась.

– Зачем это?

– Не спорь. Ты и так очень много сделала сегодня.

Она огляделась, как бы оценивая свой труд.

– Ладно уж. Гришке скажу.

– Обязательно скажи. Порадуй мужа, – сказал я с ухмылкой.

Эти язвительные, плохие, как я тут же понял, слова сорвались с моего языка совершенно невольно, и я сразу же о них пожалел. Алиса глянула на меня с подозрением, но, к счастью, быстро отвлеклась, видимо, о чем-то вспомнив.

– У меня же занавески на окна есть! Не новые, но они хорошие. Я их постирала, а потом убрала. Завтра принесу.

«Что угодно, – думал я, – главное, что завтра мы снова будем вместе. Надеюсь, Гриша не увяжется следом. А может быть, завтра…».

– Повесим на окна, и дом совсем жилым станет, – продолжала Алиса немного, как мне показалось, мечтательно. – Может, домовой вернется. А-то пусто здесь.

Последнюю фразу я совершенно проигнорировал, сочтя какой-то деревенской шуткой. Я только потом узнал, насколько серьезно она относится ко всяким таким сказочным вещам. И да, домовой ведь действительно пришел (ха-ха); это случилось через несколько дней, и поэтому расскажу я об этом позже.

Алиса как будто встрепенулась.

– Хорошо, сейчас здесь домою, и хватит. Одно ведро оставь, в рукомойник нальешь, я его почистила. Ты же помыл ведра? Еще двор надо в порядок привести, он у Поляковых, – она бросила осторожный взгляд куда-то в сторону спальни, – сколько себя помню, весь заросший был. Но этим сам займешься.

Я улыбался как дурак. Мне нравилась ее уверенная хватка.

8

Солнце уже давно медленно, по-летнему, скатывалось к горизонту, когда мы пошли в баню. Ну как «мы». Первыми пошли бабушка с внучкой, а я сидел на лавочке возле крыльца. В душе я прекрасно понимал, что так будет, но все равно испытал нечто вроде смутного, приправленного иронией сожаления. Теперь все, что мне оставалось, это наблюдать за глупыми перемещениями кур по двору. Может, не такими уж глупыми. Петух, находя что-нибудь в низенькой как ковровое покрытие траве, поднимал голову, вращая безумным глазом, и тут же к нему мчались курочки и набрасывались на добычу. Сам он, кажется, ничего и не ел.

«Держись, братан, тебе это зачтется», – думал я с усмешкой. На моих глазах он уже по-быстренькому оприходовал парочку своих подруг. Впору позавидовать.

Самогонка давно выветрилась, но во рту остался неприятный осадок. Я пару раз подходил к колодцу и пил прямо из ведра. А потом снова садился на лавочку. Рядом со мной лежало полотенце, под ним прятались чистые трусы и кое-какое «мыльно-рыльное». Все это я откопал среди своих вещей в машине (естественно, я поехал к дяде, собрав, как говорится, чемоданы), но кто мог знать, что оно понадобится мне так скоро и при таких обстоятельствах? Все, что сейчас происходило, вообще казалось удивительным, и почти не верилось, что я в этом участвую. Пока я терпеливо ждал на лавке, в мире и в мыслях наступила некая пауза, и я воистину поразился окружившей меня невероятности.

Алиса вышла из бани. Обернутая в полотенце, невозможно длинноногая, раскрасневшаяся, вся из плавных, мучительно манящих линий, и мое сердце в очередной раз неистово заметалось в груди.

– Ой, хорошо-то как! – сказала она. Губы таили улыбку, как будто призывая оценить ее натуральную, ничем не приукрашенную красоту. Или мне просто так казалось. –Бабушка сейчас выйдет, а потом твоя очередь. Там не сильно натоплено, но ты можешь поддать пару. Горячая вода в бочке, холодная в ванне. Веник я запарила. Грязные вещи брось на полу в предбаннике, я завтра постираю.

«Ох, нет», – подумал я.

Из-за дома послышались вздохи и шарканье.

– Все, иди, – кивнула Алиса, и вдруг порывистым, но легчайшим движением коснулась пальцами моей руки.

«Пронзило разрядом», – говорят в таких случаях, и с этим действительно не поспоришь. Я вскинул голову, и на какую-то волшебную секунду мне показалось, что взгляд Алисы совершенно по-особенному – непостижимо и загадочно – сияет в свете уходящего дня.

Что это было? Может быть, только мое воображение. В течении дня я не замечал какого-то особенного кокетства и знаков с ее стороны. То, что я мог бы, сильно польстив себе, принять за неявный флирт, возможно, было простой общительностью. Все, что я мог сказать, это то, что, кажется, она чувствовала себя довольно свободно и легко в этом самом общении со мной, но это ведь ничего не значило. Хотя, при желании, могло сойти за хиленькое, но достижение. Однако по пути в баню, разминувшись с бабушкой, которую машинально поздравил с легким паром, я не переставал спрашивать себя: «Что это было?».

Банька пряталась за домом и была очень маленькой, почти игрушечной, какой-то милой и опрятной на вид. И белой. Не в смысле «белой» или «черной», а в смысле, что бревна, из которых она была сложена, были побелены снаружи. В крохотном предбаннике на лавке в алюминиевой плошке горела толстая свеча. Я разделся и вошел в парилку. Здесь имелось окно на дальней стене – совершенно прозрачное, но вечерний свет уже довольно слабо проникал сквозь него. Я все же разглядел в полумраке оцинкованную ванну с ручками на полу, в которой плавал ковшик, а на полке перевернутый тазик и еще один, в котором запаривался веник. Я думал о голой Алисе. Потом, так сказать, взял себя в руки и усмехнулся.

– Чего уж там, помоемся в одного, – произнес я вслух.

Смешал в тазике воды из ванны и вмурованной в печку бочки, немного подумал и плеснул полковшика на печь. Забрался на полок.

Что называется, я вошел во вкус. Даже попарился. В бане я задержался где-то на полчаса или минут на сорок. Поменял трусы, но залез в прежние джинсы и футболку. Они были еще чистые, правда. Трусы засунул в карман. Стирать она собралась, еще чего.

Когда я вышел, уже почти совсем стемнело. Отсюда, из-за дома, был виден огород, а за ним дикий луг, а еще дальше темный лес, над которым на горизонте красивым, величественным алым светом пылало небо. Распаренный, красный, умиротворенный, я прошлепал на двор. Кур уже не было. Из сараюшки доносилось негромкое квохтанье. На крыльцо вышла баба Лена.

– С мокрой жопой, – сказала она. – Пошли ужинать, чай пить.

Скинув кеды на крыльце, я последовал за ней.

И там…

– А где Алиса? – спросил я со внезапной тревогой.

– Ускакала Алиска. Стадо надо встречать, корову доить. Столько дел еще.

– Но я же… – я дернулся, – я же на машине.

– Куда ж ты собрался-то? Она уж дома поди. Резвая у меня Алиска, резвая. Кобыла.

Я проклял себя самыми последними словами. «Попариться он решил, дебил!». Почему-то именно сейчас со всей ясностью осозналось, что у нее есть своя жизнь, свой дом, Гриша этот наконец, и она не будет меня ждать. И все, что я начал лелеять и строить в своей голове в отношении нее, я себе просто выдумал. Нереальные воздушные замки. А реальность вот она. Глупо так.

Мы сели ужинать. О чем-то говорили, но я почти не вникал в подробности, донельзя расстроенный. Потом я почувствовал, что бабушка, кажется, притомилась.

– Пойду я, – сказал я, вставая.

– Да, иди, – согласилась баба Лена. – Бабушка тоже спать ляжет. Ты не бойся. На новом месте трудно бывает с непривычки, но ты не бойся. У нас все спокойно.

– Я не боюсь, – улыбнулся я. – И спасибо вам за все.

– Да ладно тебе «спасибо»! Ты же теперь… вроде как свой. Вот, как проснешься, прибегай завтракать. Я-то сама завсегда рано встаю, так что не стесняйся, не разбудишь.

Она помолчала секунду, и что-то такое появилось в ее взгляде.

– А хорошо, что ты… вишь, как деревня-то сразу… жизнь…