Одиночество

У каждого свое существование, свой Dasein. Брожу по набережной и как никогда остро ощущаю это.

Всю жизнь каждый из нас пытается строить иллюзии, что он не один в этом мире. Друзья, круг общения – некие суррогаты, заполняющие внутренний вакуум, который мы не способны заполнить сами. Но заполнение этого вакуума иллюзорными временными наполнителями, по сути, как протез для души.

Мы пытаемся ассоциировать других с собой, выделяя атрибуты сходства: «мы с ним на одной волне», «она меня понимает», «он думает как я»…

На ранней стадии развития человечества людям необходимо было объединяться в то, что исследователи называют «человеческое стадо», чтобы выжить. Но сейчас такой необходимости для выживания нет, а потребность в принадлежности осталась. Всю жизнь мы ищем себе подобных и пытаемся стать частью некой социальной общности, естественным элементом которой будем себя воспринимать.

А что потом?

Периодическое чувство пронзительного одиночества в моменты, когда покрывало самообмана вдруг спадает. И, с другой стороны, противопоставление своего круга и всех остальных по принципу «мы и они».

Человек склонен объединяться с другими, чтобы заглушить свое одиночество. И, вместе с тем, проводить границу между своими и чужими, чтобы придать большую значимость, ценность своему кругу, возводя таким образом дополнительный барьер защиты вокруг своего самообмана.

Но все это временно – покрывало обмана так или иначе регулярно спадает. И в эти моменты ощущаешь жуткую тоску по чему-то, что должно было быть тобой, а не наносным, да вот только оно отсутствует! И тогда отчаянно пытаешься натянуть покрывало назад.

Партия

Выйдя на улицу, встретил соседа. Посмотрел на его разбитое лицо: да, здорово же я его приложил вчера!

– Вано, ты это, прости – начал он – Не знаю, что на меня нашло. Просто злой я на всех этих созидателей. А по Мишке сразу было видно, что он к ним попадет, вот все и недолюбливали его.

– Ладно, и ты меня прости, переборщил я. Просто меня и Свету так гложет это все, а тут ты еще… В общем, прости.

– Я тут на собрание партии иду. Пойдем со мной.

– Зачем?

– А разве у тебя нет зуба на созидателей? Будем обсуждать как их скинуть, тварей высокомерных.

– Вот скажи мне, Амвросий, а ты-то почему их так ненавидишь? Тебе они что сделали?

– Да не знаю. Просто твари высокомерные. Заперлись там у себя в капитолях, и считают, что чем-то лучше нас. Твари… Так ты идешь?

– Иду.

На площади было очень людно. Наверное, с тысячу человек собралось, если не больше. На одном конце площади стояла сцена, на которую поднялся жирный неприятный человек, и начал вещать.

– Товарищи, рад что вас сегодня так много! Не откладывая в долгий ящик, сразу перейду к делу. Мы с Вами находимся в переломном моменте. В моменте, когда мы должны сказать свое жесткое «Нет» этим созидателям. Вы, как и я, прекрасно осознаете, что эти сволочи вконец оборзели и считают, что могут помыкать нами как им угодно.

– А чего, собственно, не так – раздается голос из толпы – Живем хорошо. Одежды и еды больше, чем нужно. Развлечения на любой вкус. А что не можем жить вечно как они, так еще разобраться нужно, подарок это или наказание.

– Так, братья, еще один наймит ихний! Хватайте его и отведите в сторону, потом с ним разберемся – в толпе возникает движение и кого-то тащат к краю площади, пока он кричит, что никакой он не наймит – Вам же, единомышленники, скажу следующее: эти созидатели думают, что могут нас болванить и решать все за нас. Разве позволено им решать за нас или решать будем мы?

В толпе возникают одиночные крики «не позволено», «да пошли они». Потом небольшая группка начинает слажено скандировать «Решать будем мы! Решать будем мы!» и постепенно лозунг подхватывает вся площадь. Слушаю их и думаю: «А что собственно они собрались решать?».

– Каждый из нас пострадал от этого – продолжает тем временем жирдяй – И мы должны, просто обязаны дать им решительный отпор. Разрушить их капитолии и покончить с ними раз и навсегда. Каждый, повторю, каждый из нас пострадал от этих созидателей!

– А в чем конкретно? – неожиданно для себя выкрикиваю я – В чем конкретно Вы пострадали?

– Да в том, что решают они все за меня. Решают, как мне жить. Вот ты, товарищ, по всему видно, что не их агент. Выйди-ка сюда ко мне.

Стоящие вокруг начинают похлопывать меня по плечам и подталкивать, в то время как другие расступаются. В конце концов я оказываюсь на подиуме.

– Подойди к микрофону, товарищ. Как тебя зовут?

– Йован – отвечаю я.

– Ну так вот, Йован, ты считаешь, что ты и твои близкие никак не пострадали от этих мерзавцев?

– Пострадали – коротко отвечаю я.

– Да?! И как же?

– Они забрали нашего ребенка, Мишку. Мы с женой очень тоскуем по нему.

– Слышите, братцы!? Они наших детей забирают. Нашу кровь! И превращают их потом в чудовищ себе подобных.

– Спросили они тебя, Йован, согласен ли ты отдать своего сынишку?

– Нет.

– А твой Мишка хотел уходить с ними?

– Нет.

– Так вот, товарищи, эти гады считают, что могут делать с нами что угодно и мы им ответить не способны. Будем терпеть вечно? Доколе мы будем их терпеть-то? Доколе?! Ну что, братцы, вернём Мишку Йовану. Вернём Мишку?! Вернём Мишку!? Вернём Мишку! Вернём Мишку!!!

Вначале из толпы слышны одиночные одобрительные возгласы, а через минуту вся площадь начинает скандировать «Вернём Мишку! Вернём Мишку! Вернём Мишку!».

Растерянно наблюдаю это и чувствую, как меня накрывают какие-то новые чувства.

Одежда для рабов

В последнее время я очень полюбил общаться со Свеном. Свен – руководитель Лаборатории Генной Инженерии – высокий светловолосый человек с вечно грустными глазами, привлекает меня глубиной своих суждений и неожиданностью контекстов, через которые он может посмотреть на ситуацию.

Мы, как и в другие вечера, когда встречаемся с ним поговорить, сидим в ресторанчике на набережной, пьем вино и смотрим на море.

– Этот эксперимент проводился пару веков назад. Молодую самку шимпанзе учили говорить на языке жестов. Ей показывали какой-либо предмет или действие, а затем складывали её пальцы в соответствующий жест. Выучив восемь слов-знаков, она сразу начала их комбинировать. Позже ее словарный запас достиг 160 слов. Она смогла овладеть языком и увязывать слова с объектами и узнавала не только реальные объекты и обозначала их словами, но и изображения на картинках. Эта шимпанзе стала активно использовала знаки для общения с людьми и достижения своих целей. Но самое интересное, что в итоге она стала относить себя к людскому роду, а других шимпанзе называла «чёрными тварями»…

Свен смотрит на меня и молчит. Никакой реакции, только пристальный слегка ироничный взгляд.

– Ты не понимаешь, к чему я это? – спрашиваю я его.

– Кажется понимаю, Алекс – отвечает он – Ты начинаешь думать в правильном направлении.

– Я стал сомневаться – честно признаюсь – Я не понимаю, какие плюсы нам дало это Разделение.

– Ну это ты у своего деда должен был спросить – с легкой усмешкой говорит Свен.

– Пока дед был жив, такого вопроса у меня не возникало – вздыхаю я.

– А в чем ты, все-таки, видишь проблему? – спрашивает Свен.

– В первую очередь, в возникновении этой ненависти со стороны примитивов. И в барьере, который выхолащивает обе стороны и снижает многообразие, замедляя, я уверен, развитие человечества.

– Ты только меня заинтересовал и уже сразу разочаровываешь… А иначе этой ненависти бы не было? Была бы, только ты бы постоянно находился внутри нее – на каждого такого же как ты вокруг всегда нашлось бы еще двадцать, ненавидящих тебя. Разделяющие барьеры стали возникать еще несколько веков назад в виде закрытых клубов, в которых такие как мы с тобой могли общаться с подобными себе. Просто с подачи твоего деда произошло полное разделение и барьеры стали почти непроницаемыми. В свое время, пытаясь решить проблему гетто, власти некоторых стран принудительно смешивали, как потом оказалось, несмешиваемые среды, заселяя представителей «низших» слоев среди более успешных.

– И к чему это приводило?

– Большие гетто просто дробились на маленькие, никуда не исчезая. Границы ведь здесь не территориальные, они – ментальные, они – в нашем сознании.

– А какую же тогда ты видишь ключевую проблему в Разделении?

– Не отвлекай меня – дай насладиться морем. Я вот, кстати, задумался о том, почему мы перемещаем детей именно в семилетнем возрасте? Ты, наверное, знаешь ответ?

– Потому что в более позднем возрасте детей, выросших в среде примитивов, уже научат нас ненавидеть, а дети, выросшие в нашей среде, уже не смогут адаптироваться к укладу примитивов.

– Вон оно что. Ты действительно так думаешь? Очень интересно…

– А ты видишь это иначе?

– Да, иначе. Я считаю, что здесь вопрос не в ненависти, а, скорее, в любви.

– Пояснишь?

– Как-нибудь в другой раз. К слову, я не вижу в Разделении каких-либо концептуальных проблем. Для меня связанные с этим проблемы – исключительно личного характера.

Свен замолкает и смотрит вдаль, в море.

– Полагаю, что сегодня я не узнаю ничего об этом.

– Не узнаешь, Алекс. И напоследок о разделении: знаешь, один из римских императоров решил одеть всех рабов Рима в единую одежду, этакую униформу, чтобы всем сразу было видно, кто раб, а кто господин. Но, в итоге, он отказался от своей идеи.

– Почему?

– Просто он понял, что когда рабы поймут, насколько их больше, чем господ, осознают свое численное превосходство, они могут решить, что им по силам истребить господ.