Глава 4
У каждого свои тараканы

Выйдя из дома Антонины, Егор увидел, что путь его машине перекрыла красная «пятерка», стоящая наискосок. Егор стал искать взглядом ее хозяина.

– Вадим Леонидыча, на чью машину вы так зло смотрите, еще долго не будет. Оне зашедцы в бар пивка попить, – сказал худощавый мужчина, возившийся у двадцатилетнего «опеля». – Меня зовут Евгений Голландский, – представился он.

– Очень приятно, а я – Егор Гиря. Где находится бар?

– А вы вот этот дом вокруг обойдите и на бар наткнетесь.

В углу полутемного зала, пропахшего пивом и вяленой рыбой, за отдельным столиком, уставленным множеством кружек, Егор увидел средних лет мужчину с грустными карими глазами, под которыми набрякли бордовые мешки. Его одутловатое лицо с тонкими усиками ловеласа было чуть светлее мешков под глазами. Мужчина уставился в стену неподвижным взглядом и пухлыми пальцами изредка отправлял в рот пригоршню вяленых снетков, жевал и запивал пивом, втягивая кружку одним махом. Егор подошел к столику.

– У каждого свои тараканы, – сказал мужчина.

Егор с интересом прислушался. Мужчина почувствовал взгляд незнакомца и сказал, уже обращаясь к нему:

– У каждого свои заморочки.

– Вы правы, – коротко ответил Егор.

– У каждого свои дела, и ему нет дела до дел других людей.

– Простите, это ваша машина припаркована у дома номер шесть?

– Машина? Какая машина?

– Красная «пятерка».

– Да-да, у меня осталось только это ведро. Сначала у меня была новенькая «ауди», потом «фольксваген», а теперь вот – красное ведро, – одутловатый мужчина горько рассмеялся, а в его глазах задрожали слезы.

– Не могли бы вы немного отогнать свою машину, чтобы освободить проезд для моей? – спросил Егор.

– А вы куда-то торопитесь? Может, попьете со мной пивка?

– Мне некогда. Я ищу филиал какого-то питерского НИИ. То ли ХОР НИИ, то ли ХЛОР НИИ. В четверг мне надо попасть на его открытие. А сегодня я хочу на машине найти этот филиал. Видимо, его недавно построили.

Человек с отечным лицом вдруг протрезвел.

– Этот филиал никто не строил! Его открывают в здании, которое из развалин и руин восстанавливал я и которое у меня бессовестно отобрали! В 1995 году я первым обратил внимание на полуразрушенную городскую баню, построенную вскладчину купцами Сивочко, Белоусовым и Жариковым еще в 1835 году. Я хотел оборудовать там стоматологическую клинику европейского уровня. Должен вам заметить, что я стоматолог и ученик самого Куканова, он, бывало, еще в советские времена говаривал, что стоматология нужна и рабочим, и крестьянам, и коммунистам, и беспартийным, и даже нашим заклятым врагам капиталистам. Я – Вадим Леонидович Недзелюк. У меня лечили и лечат зубы самые уважаемые люди Зимнегорска. Чтобы получить никому не нужные развалины старой бани под жизненно необходимый стоматологический центр, я ходил на прием и к главе администрации Зимнегорского района Епифану Григорьевичу Кондратьеву, и к мэру города Никанору Ефимовичу Грицуку, и к главному архитектору города Галине Егоровне Боровиковой. Два года они этот вопрос мурыжили, рассматривали, уточняли, согласовывали и утрясали. А как-то заведующая зимнегорской поликлиникой, она же жена мэра города Любовь Алексеевна, которая лечила у меня две нижние семерки, намекнула, что вопрос решается намного проще – надо лишь передать ее мужу определенную сумму денег. Чтобы собрать эту сумму, я продал и новую машину, и дом, и драгоценности своей жены Раечки, что достались ей от прабабки графини Грюнвальд-Гонорецкой. Купив развалины бани, я воссоздавал ее старинный облик вот этими руками, – Недзелюк протянул Егору сосискообразные пальцы. – Когда же здание восстало из руин и потянулось к небу белыми колоннами, юрист Валерий Олегович Ефимов, кем-то нанятый за тридцать сребреников, отсудил его у меня в пользу загадочной фирмы ИСИ. Ефимов мотивировал свой иск «недостаточностью подписей и печатей под документами на право владения зданием, имеющим всемирное культурно-историческое значение». При этом он размахивал справкой из Министерства культуры, которую никому не дал прочесть, потому что справка, по его словам, «имеет не только конфиденциальный, но и секретный характер и не подлежит разглашению». Следы загадочной фирмы ИСИ затерялись, но в прошлом году всплыли во время продажи здания питерскому ХЛОР НИИ. Продавалась бывшая баня в десять раз дороже, чем стоила, ясно, что накрученные деньги поделили между собой хозяин фирмы ИСИ и директор ХЛОР НИИ Борис Сергеевич Крыло. Осталось только выяснить, кто хозяин ИСИ. И я выяснил! Мне его слил тот самый продажный адвокатишка Ефимов. Хозяином фирмы ИСИ оказался депутат Зимнегорской думы Иван Терентьевич Сивочко, которому я когда-то лечил кариес левой верхней шестерки. За пятьсот долларов Ефимов раскрыл мне даже смысл названия фирмы. ИСИ – это аббревиатура от слов «Иван СИвочко», – слезы Недзелюка высохли, в глазах появился недобрый блеск. – За год я собрал на Сивочко такой увесистый чемодан компромата, что ему не помогут ни депутатская неприкосновенность, ни деньги. Этот проходимец положил глаз даже на кресло мэра Зимнегорска, но скамья подсудимых подойдет ему гораздо больше.

Егор вежливо улыбнулся, посмотрел на часы и поднялся.

– Рад был с вами познакомиться, но мне пора. Надеюсь, к вечеру вы отгоните свою красную «пятерку» от дома номер шесть.

Когда Егор подошел к старинному каменному зданию бывшей бани, украшенному массивными колоннами, его остановили раздраженные мужские голоса.

– Нет, это вы меня простите, уважаемый Борис Сергеевич! Звание доцента еще не говорит о вашем художественном вкусе. Он у вас на уровне первобытно-общинного строя. Такое впечатление, что, кроме костра в пещере и одетых в шкуры соплеменников, вы в своей жизни ничего не видели.

– К вашему сведению, я бывал в крупнейших научных учреждениях Булони, Лондона, Ниццы, Винницы и даже Мадагаскара. И поверьте мне, их интерьеры не имеют ничего общего с вашим местечковым стилем. Вы профанатор и вымогатель! Своим землякам морочьте головы безвкусными картинками с безграмотными стишками, а меня от такого зрелища увольте! Оно вызывает у меня рвоту и расстройство желудка. И всю эту белиберду вы хотите втюхать за три с половиной миллиона?! И кому? Мне, человеку, жавшему руку самому академику Ячеку?! Это же обдираловка!

– Я наивно предполагал, что вы крупный ученый, и из уважения сделал громадную скидку на работы, в которые вложил не только душу, но и сердце. Истинное искусство стоит намного дороже, вернее, оно бесценно. Вы знаете, к примеру, сколько стоит черный квадрат Малевича?

– Я не собираюсь покупать ни квадраты, ни круги, ни треугольники Малевича. Мне нужен только достойный интерьер филиала моего института! Я приобрел это старинное здание в стиле позднего классицизма, чтобы оборудовать в нем филиал Санкт-Петербургского ХЛОР НИИ. Этот НИИ в двадцатых годах прошлого столетия основал сам Вольдемар Оттович Ячек! До революции ему жали руку Николай II и Столыпин, а после революции эту руку жали Ленин и Луначарский! Владимир Ильич называл Ячека вторым любимцем партии после Бухарина! Когда Ячеку исполнилось девяносто лет, то жать ему руку имел честь и я, ваш покорный слуга. А вам я доверился благодаря рекомендации бывшего владельца этого здания, депутата Зимнегорской думы господина Сивочко. Он сказал, чтобы я ни в коем случае не обращался к художнику Момро, но только к вам. Теперь же я начинаю сомневаться в рекомендациях Ивана Терентьевича.

– Значит, вы хотите заменить мои творения бездарной мазней Володьки Момро! Пожалуйста! Но вас засмеет не только весь Зимнегорск, но и ваши же друзья-ученые.

– Помню, над моей диссертацией тоже смеялись некоторые недоброжелатели! Но директором НИИ все-таки стал я, а не тот, кто смеялся. Они сейчас ловят каждое мое слово и наперебой стараются исполнить любой каприз. Должен заметить, что некоторые эскизы вашего коллеги Момро мне понравились. В них есть и глубина проникновения в суть проблемы, и ширина понимания. Кроме того, он запросил впятеро меньше вас, значит, главное для него искусство, а не деньги. «Корыстной душе не подняться до высот познания из бездны низменных животных инстинктов», – говорил академик Ячек. И он был прав.

– Я творил, не покладая рук, лишая себя и сна, и отдыха! Я засыпал прямо на своих творениях, подобно перелетным птицам, спящим в воздухе и во сне машущим крыльями! – Филь-Баранов смахнул подступившую слезу, открыл кейс и достал бутылку водки. – С вами невозможно разговаривать. Чтобы прийти в себя, мне необходим глоток этого зелья, которое все ругают, но всё же пьют, – он налил полный стакан водки и, от волнения забыв, кто рядом с ним, по привычке протянул собутыльнику.

Крыло тоже по привычке взял, в три глотка осушил стакан и закашлялся. Анатолий Ильич протянул ему корку черного хлеба – занюхать. Борис Сергеевич понюхал корку, потом съел и открыл было рот, чтобы продолжить спор, но, осознав, что взял хлеб из рук своего недруга, вздохнул и присел на нагретый солнцем камень. Филь-Баранов раздраженно выдернул из руки Крыло стакан, снова наполнил до краев, выпил, прочувствованно выдохнул и закрыл глаза.

– Напрасно вы со мной так грубо разговариваете, – наконец сказал он. – Душа художника ранима, как душа ребенка.

– Мы, люди науки, имеем не менее ранимые души, но жизнь приучила нас стойко переносить обиды, ибо зачастую нас способны оценить не современники, но лишь потомки. Мы творим для будущего, иногда – для очень далекого будущего.

Филь-Баранов молча налил полстакана и протянул доценту.

– Мне больно вовсе не от вашей критики, я к критике привык, ибо непонимание окружает истинного художника. Мне больно от сравнения с таким ничтожеством, как Момро.

Доцент выпил, по-солдатски занюхал водку рукавом и, подняв голову, задумчиво посмотрел на здание бани. При этом крупный нос доцента органично вписался в конфигурацию строения и как бы стал его неотъемлемой частью.

– Да-а-а… Нелегко творческим людям понять друг друга, ибо взгляды их нередко устремлены в противоположные стороны.

– Ой как нелегко, – согласился Филь-Баранов, выпил свои полстакана и с сожалением посмотрел на опустевшую бутылку. – У каждого свои взгляды, своя система ценностей, свои мерила жизни и творчества. Но когда истинные творцы ссорятся, такие бездари, как Момро, радуются, – Анатолий Ильич поднял голову, рассматривая баню. При этом его тяжелый подбородок органично вписался в конфигурацию архитектурных деталей бани, став их неотъемлемой частью. – Возможно в своей критике вы, уважаемый доцент, и правы. Хорошо, я переделаю интерьер филиала. Я в рубище пойду по Зимнегорску, буду просить подаяния, но все силы вложу в этот интерьер, и он будет не хуже, чем в Виннице, а возможно, и на Мадагаскаре.

– Не надо! – громко сказал доцент, – Это я недооценил ваш талант, ибо большое видится на расстоянии. Эйфеля тоже ругали за его башню, а потом она стала символом не только Парижа, но и всей Франции! Я убежден, что оформленный вами филиал моего НИИ со временем будет олицетворять не только Зимнегорск, но и весь Северо-Запад, – доцент инстинктивно потянулся к бутылке, но, увидев, что та пуста, разочарованно вздохнул.

Перехватив взгляд ученого мужа, Филь-Баранов вдруг засобирался.

– Я сбегаю. Тут недалеко.

– Я вас обидел, мне и бежать за бутылкой. Ибо негоже попрекать художника политыми потом копейками, которые он зарабатывает на кусок черствого хлеба.

И доцент Крыло потрусил к ближайшему магазину. Художник Филь-Баранов с пониманием смотрел вслед.

Наблюдающий эту сцену Егор хотел было подойти к Филь-Баранову, но решил не мешать продолжению доверительной беседы между наукой и искусством.