Цитаты из книги «Одиссей, сын Лаэрта. Человек Номоса»

Лишь тебе, моя случайная судьба, я никогда не говорил вслух: «Я люблю тебя!» Мне было стыдно. Как стыдно объясняться в любви самому себе.

Думаю, на Белом Утесе Забвения, по пути в царство мертвых, случайной рукой вырезано отнюдь не мудрое наставление потомкам. «Здесь был Клеосфен!» – криво начертано там. Здесь. Был. И вся мудрость. Прежде чем потерять память и безгласной тенью кануть в небытие – «Здесь был…». Навеки.

как легко было держать на плече зеленоглазую пушинку, совсем не ощущая ее веса. Я мог бы простоять так целый день. Я могу стоять так целую жизнь.

Диомед еще не приехал. Сказали: завтра. Нас собрал, а сам задерживается. Неужели прав был дядя Алким: я – копье в чужой руке? Много их в Спарте сошлось, этих копий… неужто рука – одна?!

Рядом самозабвенно молился эфиоп, взывая (верней, взвывая) ко всем морским и ветренным божествам, каких только мог припомнить.

И если в угоду иллюзорной безопасности я зажму сердце в кулак – не задохнется ли птенец сердца в мертвой хватке рассудка?

Но твоим убедительным рассуждениям, мой добрый Алким, не хватало простой малости. Просто дружба. Просто любовь. Просто глупость; порыв без смысла.

Жаль, басилей Лаэрт никак не мог принять кормчего лично. Нездоровилось басилею. Ясное дело: если неделю питаться почти исключительно вином из дворцовых погребов! зато – в несусветных количествах!

Итакийцы сперва показывали на меня пальцами, дивясь всаднику, а потом прозвали конька Ослом и успокоились. Главное, правильно назвать – и непривычное станет обыденным.

Подумалось, и все. Клеймом в душу вошло. Ожогом. Печатью на сердце. Сойдет душа в Аид, и даже там, в бессмысленной мгле Эреба – клейменой останется.