– Я думаю… на самом деле я совершенно уверена, что тетя Мод собирается написать тебе, полагаю, тебе лучше знать об этом, – она сказала это, едва они встретились, и тут же добавила: – Чтобы ты смог настроиться. Я отлично понимаю, о чем она намерена говорить с тобой.

– В таком случае не могла бы ты сказать мне, о чем?

Она немного помедлила с ответом.

– Не могу. Я бы все испортила. Она сама все отлично объяснит.

– Полагаешь, она считает меня подонком или в лучшем случае что я просто недостаточно хорош для тебя?

Они сели рядом на парковые стулья, Кейт снова медлила.

– Недостаточно хорош для нее.

– О, понимаю. Это решающий момент.

Он произнес это как констатацию, а не вопрос, но они многое констатировали, даже если одно высказывание противоречило другому. Но на этот раз Кейт не стала возражать, она лишь заметила:

– Она вела себя весьма необычно.

– Как и мы, – заявил Деншер. – Ты и сама знаешь, что мы вели себя чудовищно благопристойно.

– Для нас самих, для окружающих это так. Но не для нее, – ответила Кейт. – С ее точки зрения, все возмутительно. Она держала нас на привязи. Так что, если она попросит тебя прийти, ты должен понимать, что происходит.

– Я всегда это понимал. Меня заботит то, как ты сама к этому относишься.

– Ну… – Кейт на мгновение задумалась. – Она думает лишь о том, что ты от нее получишь.

Он пристально посмотрел на нее, и чего бы ни ждали от нее все окружающие, которые никак не могли оставить ее в покое, ей хотелось, чтобы его взгляд длился вечно. Что бы ни случилось в дальнейшем, она хотела сохранить такие моменты в памяти, сберечь их для себя, как драгоценность, и это казалось ей самой необычным, словно она могла обладать его взглядами, унести их с собой, наслаждаться ими в уединении, и эти сокровища доставались ей так легко, она ничем не расплачивалась за них. Она посмотрела ему в глаза, он был ее возлюбленным, и эта мысль радовала, но в то же время она ощущала, что потаенная любовь делает ее особенной, нарушает общепринятые нормы. Свободолюбие требовало от нее отстаивать свои права, и это не казалось ей слишком дерзким; но Деншер, хотя и соглашался с ней, постоянно удивлялся тому, как она все упрощает, иные ее представления о жизни казались ему чересчур отважными. Жизнь была сложнее – она становилась сложнее, и все же они принадлежали друг другу, и ничто другое не имело значения. По крайней мере, для нее – но и для него тоже; каждый из них обладал тем, чего остро не хватало другому. Однако снова и снова, сталкиваясь со странным и необычным, он испытывал растерянность. И было совершенно невозможно не учитывать миссис Лаудер и ее позицию. Она всегда была рядом, и присутствие ее оставалось весьма чувствительным; в какой-то момент им придется открыть двери в реальность. Она заходила во время их беседы, и они покорно смотрели на нее, как спортсмены смотрят на тренера; она вела себя как дрессировщик на арене цирка, она постоянно демонстрировала свою власть. Молодому человеку она казалась ослепительно вульгарной, но в глубине души он признавал, что этим дело не ограничивалось. Суть была не в ее вульгарности и не в том, что у нее все карты были на руках, хотя и это играло большую роль; суть в том, что она была сильной, независимой и опасной.

Он нуждался в средствах – особенно если речь шла не о его нынешней одинокой жизни; он нуждался до отчаяния; более того, положение его было тем безобразнее, что нужда во всем ее бесстыдстве и в сочетании с положением Кейт в их разговорах упоминалась как нечто забавное. Иногда он спрашивал себя: было ли это и в самом деле так забавно, особенно с учетом того, что он никогда не мыслил себя человеком состоятельным и не предполагал разбогатеть? Он довольно спокойно относился к деньгам, поэтому – после серьезных размышлений – пришел к выводу, что принимает свой статус легко. Он знал, как выживать при ограниченных средствах, он не чувствовал себя беспомощным ни умственно, ни физически, он не был инвалидом или дураком, и, оценивая себя, он не считал себя ни отверженным, ни недостойным членом общества. Только теперь пришлось задуматься о том, как могут рассматривать его в качестве потенциальной партии для брака; только теперь впервые он взвешивал свои шансы с точки зрения стороннего наблюдателя. Сидя рядом с Кейт, он воображал себе эти весы – большие и черные; они были тут, рядом, пока молодые люди говорили и слушали, вдыхали свежий воздух, смотрели друг на друга. То одна, то другая чаша весов клонилась вниз, никогда не удавалось ему представить идеальное равновесие, каждый раз нечто нарушало желанный баланс. И это побуждало его задать себе вопрос, что достойнее: просить женщину испытать судьбу вместе с ним или признать, что, с точки зрения посторонних, у его подруги больше шансов преуспеть в жизни, выйдя замуж за большие деньги, ведь в этом меньше стыда, чем выбрать мужа совсем без денег. Несмотря на колебания настроения, лицо молодого человека оставалось спокойным, он был уверен, что останется самим собой независимо от того, женится или нет.

Воображение его активно работало, перед мысленным взором проносились варианты быстрого улучшения материального положения; он мог бы справиться с этой задачей, как справлялся с другими, возникавшими во время работы в газете. Он прекрасно знал, как умеет действовать при необходимости; немного удачи, немного сосредоточенности, побольше изобретательности и усердия. Он писал с невероятной легкостью, уже в десять лет его ничто не могло остановить, к двадцати он обрел еще больше уверенности; во-первых, эта работа была его призванием, во вторых, он умел потакать слабостям публики. Без сомнения, существовало множество способов быстро заработать, он перебирал их в уме, откинувшись на спинку паркового стула и сцепив пальцы за затылком. Он размышлял о том, что любые способы были таковыми лишь для посторонних. Он знал, что сказанное подругой лишь осложняло ситуацию. Теперь он учитывал и то, как она сама оценивала их отношения, ведь она говорила о них в настоящем времени, открыто и прямо, она рассказала о своем разговоре с отцом, о встрече с сестрой.

– Наша семья – просто катастрофа! – воскликнула она.

Ему показалось, что на этот раз привычная тема была для нее особенно болезненной: бесчестье, принесенное отцом всей семье, его безумие, жестокость и слабость, надломленность матери, брошенной, ограбленной и беспомощной, совершенно неспособной справиться с домом, в котором они остались, смерть двух младших братьев – одного, фактически главы дома, в девятнадцать лет, от тифа (как потом выяснилось, он заразился в том местечке, куда они отправились на лето), а другого, радости семьи, кадета «Британии», утонувшего даже не в результате несчастного случая на море, а во время купания из-за внезапной судороги, поздней осенью, в паршивой речонке, на каникулах, проведенных в доме товарища из корабельной команды. А затем нелепое замужество Марианны, словно насмешка над судьбой: ее нынешняя плаксивость и разочарование, неопрятные дети, невыносимые жалобы, отвратительные гости – все это служило дополнительным подтверждением того, что фортуна отвернулась от них. Кейт детально, но с досадливым нетерпением описывала их всех, и для Деншера в этом состояла значительная часть ее очарования: она рассказывала о семье забавно, с юмористическими подробностями, а самое прелестное – она словно освобождалась от груза, в процессе рассказа преодолевая злокозненность судьбы. Она слишком рано и слишком близко увидела жестокий театр жизни, и она была слишком умна, чтобы смириться и принять неудачи как должное; поэтому в разговоре о семье она была жесткой и почти неженственной, используя фантастический и прекрасный язык гротеска. С самого начала их отношений между ними установилась прямота и простота разговора, едва ли не единственная простота, им доступная. Они могли что угодно думать о своем положении – по крайней мере, ничто не мешало им обсуждать его. Назвать все своими именами в разговоре наедине, конечно, в той мере откровенности, которую дозволял их вкус. В итоге в атмосфере постоянно чувствовалась некая недосказанность, и то, о чем они говорили, постепенно переставало служить лишь вопросом вкуса и подталкивало их дальше, когда в особые часы на плавучем островке их встреч они начинали верить, что находятся где-то далеко от привычного мира. Следует отметить, что молодой человек отдавал себе отчет в том, что именно Кейт выигрывала в большей степени от разыгрываемой ими иллюзии интимности. Ему все время казалось, что в ней больше жизни, и когда она с мрачной экзальтацией перечисляла тягостные несчастья своего дома – а ее состояние в этот момент точнее всего было бы назвать экзальтацией, – он ощущал, как мало драматизма было в серых буднях его собственной семьи. Естественно, во всем повествовании его занимал прежде всего характер ее отца, однако описание ее визита на Чёрк-стрит крайне мало давало ему для понимания этого персонажа. Если задать прямой вопрос: что именно сделал мистер Крой изначально для всей последующей цепи несчастий?

– Я не знаю… и не хочу знать. Мне лишь известно, что много лет назад, когда мне было пятнадцать, случилось что-то, сделавшее его невозможным. Я имею в виду – сначала невозможным для общества, а затем мало-помалу и для моей матери. Конечно, в то время мы ничего не знали, – объясняла Кейт, – но позднее узнали; и, что довольно странно, первой выяснила, что отец что-то сделал, моя сестра. Я помню, как одним холодным, сумрачным воскресным утром, когда над городом висел необычайно плотный туман, мы не пошли в церковь, и она буквально ворвалась ко мне в классную комнату, где я сидела у камина. В свете лампы я читала книгу по истории – если мы не шли в церковь, мы должны были читать что-нибудь историческое, – и внезапно сквозь туман, просочившийся в комнату, я услышала, как она сказала, будто между прочим: «Папа сделал нечто недостойное». Любопытно, что я сразу поверила ей и с тех пор всегда этому верила, хотя она мне ничего больше не сообщила – ни в чем заключался недостойный поступок, ни как она узнала о нем, ни что случилось с ним самим, ничего больше. У нас всегда было ощущение, что все происходящее всегда было связано именно с ним; так что стоило Марианне заявить, что она уверена, совершенно уверена в том, что узнала, этого было достаточно, я приняла ее слова без доказательств – это представлялось вполне естественным. Однако мы ни о чем не спрашивали маму – это тоже было естественным навыком, я просто никогда не упоминала об этом. Прошло довольно много времени, прежде чем мама сама, по собственной воле заговорила со мной на эту тему. Он уже долго был не с нами, и мы привыкли к его отсутствию. Должно быть, она опасалась, подозревала, что мне кое-что известно, и она решила, что лучше будет представить мне свою версию. Она начала так же резко, как Марианна: «Если ты слышала что-либо против твоего отца – я имею в виду что-либо сверх того, что он дурной человек, – запомни: все это абсолютная ложь». Так я получила подтверждение, что все было правдой, хотя, помнится, я ответила ей тогда, что, безусловно, понимаю, что все это ложь. Если бы она заявила, что все правда, чувство противоречия заставило бы меня яростно отрицать обвинения, которые я могла бы услышать в его адрес, полагаю, тем более яростно и настойчиво, чем определеннее она бы его обвиняла. Однако так вышло, – продолжила девушка, – что мне не представилось возможности защищать его, и это меня иногда удивляет. Порой мне кажется, что сам этот факт доказывает, что мир – достойное место. Никто не бросал мне вызов. Отца окружало молчание, позволявшее обществу обтекать его, словно его больше не существовало. И все же моя уверенность лишь окрепла с течением времени. Несмотря на то что я знала не больше прежнего, я только сильнее верю в его вину. Вот почему, – подвела она итог рассказу, – я сижу здесь и рассказываю тебе об отце. Если ты не считаешь все это основанием для уверенности, не знаю даже, что могло бы удовлетворить тебя.

– Мне этого вполне довольно, – заявил Деншер, – но, дитя мое, я не слишком много узнал. Ты ведь, по сути дела, ничего мне не сообщила. Все так смутно, что я не исключаю какой-то ошибки. Что такого он сделал и о чем никто не может сказать напрямую?

– Что-то сделал.

– О! «Что-то!» Что-то – это ничто.

– Ну, в таком случае, – ответила Кейт, – он сделал нечто определенное. Это известно, но, бог свидетель, не нам. Но для него это стало концом. Ты наверняка смог бы все разузнать, если бы немного постарался. Расспроси о нем.

Деншер помолчал, но потом решился:

– Меня не интересует мнение общества, и я скорее язык себе откушу, чем стану о нем расспрашивать.

– Тем не менее это часть меня, – сказала Кейт.

– Часть тебя?

– Бесчестье моего отца, – она взглянула ему в глаза прямо и серьезно, в голосе ее звучали разом гордость и пессимизм. – Разве такое может не оказать влияния на жизнь человека?

Он посмотрел на нее тем же долгим взглядом, который всегда задевал ее до глубины души.

– Я должен попросить тебя доверять мне чуть больше, особенно в таких важных обстоятельствах, – произнес он, а потом, поколебавшись, добавил: – Он состоит в каком-нибудь клубе?

Она решительно покачала головой.

– Он посещал когда-то многие.

– Но потом его изгнали оттуда?

– Его изгнали. В этом я уверена. Я должна еще кое-что сказать тебе. Когда я приходила к нему, – торопливо заговорила девушка, – я предложила ему остаться с ним, стать его настоящей семьей, насколько это возможно. Но он и слушать меня не стал.

Деншер был явно удивлен.

– Ты предложила ему – «невозможному» человеку, как ты сама его назвала, – поселиться с ним и разделить все его невзгоды? – Молодой человек не мог сдержать восхищения столь красивым жестом. – Ты так благородна!

– Тебя так поразила отвага быть с ним рядом? – Она совсем не чувствовала себя такой. – Но это не была храбрость. Я сделала это ради собственного спасения – я хотела сбежать.

Он изумленно смотрел на нее новыми глазами, обнаруживая в ней неизведанные глубины чувств.

– Бежать от чего?

– От всего.

– От меня тоже?

– Нет, я ему сказала о тебе – кое-что сказала, что я хотела бы привести тебя с собой, если он позволит.

– Но он не позволил, – сказал Деншер.

– Он ничего не хотел слышать. Он не станет помогать мне, спасать меня, он пальцем не пошевелит ради меня, – продолжала Кейт. – Он просто вывернулся в своей неподражаемой манере и выставил меня вон.

– Выставил вон, к счастью для меня, – заключил Деншер.

Но она не могла остановиться, ее захватило воспоминание о той сцене.

– Мне жаль, потому что он бы тебе понравился. Он чудесный – такой очаровательный.

Ее собеседник рассмеялся – его смех, особенный, обычно побуждавший других женщин прерывать разговор, превращавший слова в нечто незначительное и заурядное, никак на нее не подействовал, она продолжала:

– Он сумел бы тебе понравиться.

– Даже при условии, что я не нравлюсь ему?

– Ну, он любит нравиться людям, – объяснила девушка. – Он бы оценил тебя и повел себя по-умному. Кто ему не нравится, так это я, а еще ему не нравится мое увлечение тобой.

– Хвала небесам, – воскликнул Деншер, – что я нравлюсь тебе, несмотря на все возражения!

Она ответила весьма непоследовательно:

– И вовсе нет. Я предложила ему отказаться от тебя, если таково будет его условие принять меня. Но это не возымело действия, вот о чем я говорю, – она тут же добавила: – Но он отказал мне без каких бы то ни было условий. Суть в том, как видишь, что мне бежать не удалось.

Деншер был удивлен:

– Но разве ты хотела сбежать от меня?

– Я хотела сбежать от тети Мод. Но он настаивал, что только с ее помощью я смогу помочь ему; и Марианна твердила, что только с помощью тети я могла бы помочь ей. Я же говорю: они все выставили меня вон.

Молодой человек на мгновение задумался.

– Сестра тоже выставила тебя вон?

– О, практически вытолкала за дверь!

– А ты просила ее принять тебя в ее доме?

– Я едва не сделала это, но она не дала мне такого шанса. Такие вот у нас милые семейные отношения. Я питала некую жалкую и глупую надежду – не знаю даже, как точнее назвать ее, – Кейт отважно взглянула на него и продолжила: – Иногда, оставшись одна, я с трудом сдерживаю слезы, вспоминая бедную маму. Ей пришлось пройти через такие испытания… они сломали ее; теперь я лучше понимаю ее, тогда я ничего не понимала, была этаким поросенком; а ведь мое нынешнее положение по сравнению с ее ситуацией можно считать блестящим успехом. Марианна именно так оценивает мои обстоятельства, и папа тоже. Для них мое положение – настоящая находка, сокровище, – сказала она безжалостно. – Единственное сокровище, которым они обладают.

В этот день отношения молодой пары категорически изменились; при всех паузах, отступлениях, торопливом обмене случайными ремарками, словно разряд молнии все изменил бесповоротно. Деншер смотрел на подругу, как никогда не случалось прежде.

– Так вот что удерживает тебя!

– Ну конечно! Эти голоса непрестанно звучат у меня в ушах. Они заставляют меня сомневаться, имею ли я право на личное счастье, на что-либо, кроме богатства и процветания, успеха в обществе и блестящей партии, от меня все ждут только этого.

Деншер помолчал.

– Ну, при определенном раскладе все это не исключает личного счастья.

Она ничего не сказала в ответ, лишь нахмурилась. И только потом посмотрела ему в лицо и просто, тихо произнесла:

– Дорогой!

Он не сразу нашел слова, а потом заговорил тоже тихо и просто:

– Мы можем решить все сразу, поженившись завтра? Ничто ведь не мешает нам заключить официальный гражданский брак.

– Давай подождем немного, – спокойно ответила Кейт, – хотя бы до вашей встречи с тетей.

– И так-то ты меня обожаешь? – сказал Деншер.

Они говорили теперь с той причудливой смесью свободы и откровенности, которая редко кому доступна, и оба понимали, о чем она говорит, когда Кейт заметила наконец:

– Ты и сам ее боишься.

Он ответил неловкой улыбкой.

– Мы послужим предостережением для молодых людей, обладающих яркой индивидуальностью и сильных духом!

– Да, – легко кивнула она, – мы чудовищно умны. Но все это довольно забавно. Мы должны находить хоть что-то смешное везде, где это только возможно. Я думаю, – добавила она не без отваги, – наши отношения прекрасны. В них нет ничего вульгарного. Я так дорожу романтикой, скрывающейся в повседневности.

Он рассмеялся, на этот раз непринужденно:

– Должно быть, ты ужасно боишься приласкать меня!

– Нет-нет, это было бы вульгарно. Но, конечно, я вижу опасность совершить нечто непоправимое, – признала она.

– Что может быть более непоправимым, чем принесение меня в жертву?

– Я не собиралась приносить тебя в жертву, не плачь, пока тебя не ранили. Я никого и ничто не буду приносить в жертву, просто таково мое положение, что приходится испробовать разные средства. Я такая, и, действуя в их интересах, я всегда помню о тебе.

– В их интересах? – молодой человек, несколько наигрывая, изобразил холодное недоумение. – Вот уж спасибо!

– А тебе они безразличны?

– Почему они должны меня волновать? Для меня они лишь досадная помеха.

Позволив себе охарактеризовать несчастных людей, о которых она ему так долго рассказывала, с такой грубоватой откровенностью, он почти ожидал ее вспышки. Ему даже нравилось, когда она вспыхивала гневом, добавлявшим ей яркости.