© Вальдберг Г. (Genadi Valdberg) 2015

* * *

Светлой памяти моего брата, Арнольда, посвящаю эту книгу

Кларица

…желая подражать вещи, обладавшей подлинной реальностью, мы забываем, что вещь эта была порождена не желанием подражать, а какой-то бессознательной и тоже реальной силой…

Марсель Пруст

I

Еще не раскрыв как следует глаза, и лишь наполовину скинув ноги с постели, – где-то должны быть тут тапочки? – Кларица приняла решение. Точнее приняла его вечером, но утро есть утро, не зря говорят, что оно мудренее.

– Отныне я знаю, чего я хочу, – сказала она себе вслух, – и грош мне цена, если хотение мое так и останется только хотением!

Но сначала – к врачу!

И уже через час сидела в кабинете у эскулапа, где выслушать пришлось неприятное.

– Вы не фригидны, – сказал эскулап. – Фригидность вообще – устарело, неверно. Сегодня есть новое тому объяснение… – и стал произносить слова, много слов, которые невозможно запомнить.

Только дело не в словах.

– Доступность, – растолковывал лекарь. – Все дело – в доступности. Одним это – просто. Как дождик весной. Другим же – событие, нечто из ряда…

И точно: у Кларицы было из ряда. Не ее в том вина. Но об этом кто спросит? В глуши, в какой она выросла, о какой доступности кто бы вел речь? Вот дождик весной – тут врач в точку попал. А доступность?! – да в голову как же то влезет? Чтобы завтра от мал до велика судили: да в сажу ее, совсем голой – и в сажу! А то – ишь! – по рукам! Стыдобища какая! – И с обрыва сигай, или петлю на шею. Это сидючи в Дорлине хорошо рассуждать, а в медвежьем углу припечатают – шлюха! И век не отмоешься. В шлюхах ходи.

Это когда родители перебрались в Дорлин, и Кларица вдохнула воздух столицы, на многое взгляд ее изменился. Но до взгляда еще предстояло дожить.

И от Вигды услышать:

– Когда, – говорит, – парня нет, есть приборчик такой, заменяет вполне.

Кларица думала: сквозь землю провалится! Язык ведь отсохнет такое сказать. А Вигде – что с гуся вода:

– В Дорлине, – говорит, – не такое услышишь.

И верно, услышала.

– Потому что гормоны, ты им не прикажешь, – продолжала развивать мысль Вигда. – Накопляются. Вредно их много копить.

И случай из жизни:

– Копила одна. Девятнадцать – все копит. Двадцать пять – она копит. Ну, и встретила парня, какого ждала. Только прежде – да что я тебе объясняю? – без постели и свадьба? – неслыханно нынче. Это наших прабабок так с рук отдавали. А сегодня сама все реши, постели… А наша скопидомка с мужчиною рядом – первоклашка, вчера за букварь усадили, и то ее больше в разы уже знает, – без опыта, в общем. А где его взять? Рискнула бы раз, второй-третий – ошиблась. А в четвертый, глядишь: получай, заслужила. А она все – в сундук. С сундуком и осталась.

– Или прыгун в высоту, – одного примера Вигде показалось недостаточно, – каждый день со скакалочкой прыгай: на правой ноге, и на левой, с прискоком. А если не прыгал – плохи твои шансы. Младенец – еще говорить не умеет, а губами – ему уже грудь подавай. А если не грудь, то хоть соску покамест. Учил его кто? Так природа велела. И ей поперек – только жизнь испоганишь.

И Кларица испоганила. Вот что от врача она вынесла.

И с этой мыслью отправилась дожидаться Далбиса, когда он из Лаборатории выйдет. Устроилась в небольшом стеклянном кафе, у самой витрины, чтобы двери в Лабораторию горшки с цветами не заслоняли. Выйдет Далбис из этих дверей – и я его сразу увижу.

Но поход к врачу, – хотя надо было пойти, и не сегодня, а полгода назад, – оставил осадок. Ведь шла туда с мыслью услышать другое. Сказал бы: – Больны. Вы, конечно, больны. А болезнь – есть болезнь, уважать ее надо. – Прописал бы таблетки, режим и микстуры. А то – не фригидна!? Здоровая, значит.

Второсортность во мне, – заключила Кларица. – Была и осталась во мне второсортность, от которой всю жизнь я бежала, бежала… Но поди-ка, сбеги, когда в поры впиталась.

Чему родители поспособствовали, серьезную лепту внесли, что не день или два, а годы расхлебывать. Дожидались, когда дочка школу закончит. Аттестат получи! Недоучкой останешься!.. Будто тот аттестат хоть бы в чем-то помог. Всякий день говорили: нам в Дорлине место, все нормальные люди туда перебрались, – а сами резину тянули, тянули. Мы от травмы ребенка тем, дескать, спасаем. Там уровень в школе – не всякой по силам. А нравы – вообще. Пусть узнает их позже.

И попала Кларица в Дорлин как кур в ощип. Что вокруг происходит – ничего непонятно. Вроде, люди как люди, но в чем-то иные, говорят меж собой – иностранцы как будто. Знакомый язык, все слова, вроде, знаю, а сложишь их вместе – и смысл ускользает. Одеваются так – попугаи как будто, под майку хоть что-то бы снизу надели. Что парням еще как-то, но то ж и девицы!.. Два шага пройдут – прыг в машину и газу, когда бы пешком и быстрее, и ближе. А ежели все же приспичит ногами, то не ходят, а с места в карьер – и галопом. Бросят взгляд на часы – опоздаем мы, дескать. А куда опоздаем? Никто не ответит. Да сами не знают. Таков, мол, стиль жизни. В ней ритм держать с детства нас приучили.

Но зачем приучили? На кой это нужно? Да и ритм такой – ведь не пляска как будто?

По сей день не разобралась с этим Кларица. Хотя пыталась. Ох, как пыталась. И о машине стала подумывать: сяду за руль – и тогда прояснится… Но какая машина, когда платья нормального на первых порах купить не могла, что от бабки досталось, донашивала. Вокруг – попугаи, глаз красками режут, а ты как цветок, что на клумбе завял. Лепестки все слиняли и дух нафталинный. Идешь, от стыда на щеках угли тлеют: невидимой стать, чтоб насквозь все смотрели, а то – усмехнутся и нос отворотят.

О том ли мечтала Кларица, когда в Дорлин стремилась?

И ни подруг, ни друзей, никого.

Устроили ее секретаршей в контору: поработала месяц – и хватит, спасибо. И в толк не возьмешь, отчего так случилось? Что поручат – справлялась, всё к сроку, хвалили. Клиенты придут – кофе, чай на подносе:

– Подождите немного, босс занят делами.

И сидели, и ждали – не в гости явились. Пока вдруг один, – вот ведь в голову влезло! – возьми и начни шуры-муры крутить:

– А как вечерком мы винца по бокалу?..

И послала его: на работе я, дескать!..

И босс не ругался, когда увольнял. Солидный, высокий, серьезный мужчина, – ведь мог объяснить, в чем провинность, какая? Но развел лишь руками: сочувствую очень.

Отец в Дорлине в гору пошел, зарплату приличную дали. И когда дочка домой заявилась:

– В услугах моих не нуждаются больше!..

– Прокормлю, – говорит.

Но на родительской шее сидеть не хотелось. Не затем из дыры меня в Дорлин тянуло. Умру! – а найду себе новое место!

Тогда и познакомилась с Вигдой. Если бывают на свете случайные встречи, то случайнее этой не выдумаешь. В забегаловке, рядом с бюро, куда безработные отмечаться ходили.

Работу Кларица искала через газеты, во всяком случае, пыталась найти, и зачем ей бюро? – оставалось неясным. Другие ради пособия туда наведывались. А ей с ее месячным стажем – отмечайся ли, нет, – ничего не заплатят. По идее, в бюро предлагали работу. Но опять же, специальность когда уже есть. А какая у Кларицы специальность? Печатать одним пальцем умеет. Бумажки с угла на угол стола перекладывать. По инерции, в общем, ходила, не надеясь ничуть, просто совесть очистить: и этот, мол, шанс я испробовала.

А как выйдешь из бюро, под тентом в цветистой рекламе, примостились несколько столиков и прилавок еще: сандвич, кофе купить. Или пачку печенья и банку с шипучкой. Безработные здесь не задерживались, с пакетом и банкой на улицу сразу, а Кларица за столик присела: претило у всех на виду. Еда – все же дело интимное. Да и мест хоть немного, садись – на всех хватит.

Но Вигде Кларицын столик приглянулся:

– Присосежусь к тебе. Возражений не будет?

Так сразу на «ты», что Кларице не понравилось, не привыкла она, чтобы так с нею запросто, и первым желанием было Вигду отшить. Но поздно. Вигда, не дожидаясь приглашения, села, и ее понесло, будто сто лет знакомы:

– Ко мне парень пристроиться хочет, прилип как репей. Отвязаться мне надо. Пусть к черту идет! Не желаю с ним больше.

И Кларица посмотрела на парня: и вправду репей, весь взъерошенный, потный, волосы в жизни не стриг, и морда в прыщах, подбородок небритый, и серьги в ушах – два шурупа завинчены, – Кларица бы такого тоже отвадила.

А он – то ли взгляд уловил, а может, и просто, плевал он на взгляды, – выбрался из-за стола, где его Вигда оставила, банку с шипучкой свою прихватил, и вразвалочку так: мол, сейчас осчастливлю!.. А у Кларициного стола еще один стул, то есть место не занято… И Кларица сама себе удивилась: сняла с плеча сумку и на этот стул, перед самым носом лохматого, бросила.

На что он рукою: а ну, мол, сними!

Если бы Кларице кто-то сказал, что она на такое способна – ни за что не поверила бы. Но, видно, коса наскочила на камень.

– Вы ко мне обращаетесь? – подняла она взгляд на лохматого.

– Твоя сумка мешает.

У него и на языке оказалась серьга, еще один болт, как ножом по стеклу по зубам его лязгнул.

– Ах, нет, не ко мне, – отвернулась Кларица. – Тогда я вас не вижу, не слышу.

Она думала, он сошвырнет сумку на пол, и вообще кулаки в дело пустит. У типов таких не задержится. Но он от Кларициного ответа застыл, словно на кол его посадили.

Что Кларицу подстегнуло, и она – давая понять, что всё, инцидент, мол, исчерпан, – заговорила с Вигдой. Вигда стала кивать, соглашаться. Хотя Кларицу – убей, – о чем завела, не припомнит. А тип все стоит, словно мало на кол, еще к полу прилип. А потом вдруг возьми и вверни: мол, примите меня в разговор… И Кларица снова на него посмотрела. И что уж такое в глазах ее было, но он – как серьгой подавился.

– Вы по-прежнему не ко мне обращаетесь, – с упором на «не ко мне» сказала Кларица, – а я по-прежнему вас не вижу, не слышу.

– Кто это такая? – уставился парень на Вигду. – Откуда взялась?

А Вигда вперилась в свою банку: мол, я тоже не вижу, не слышу.

– Не кто-то, а ближайшая подруга, – не меняя интонации, сказала Кларица. – Хотя отчитываться перед вами – кто вы такой? Или с мозгами у вас не в порядке? Тогда снизойду, еще раз объясню: мы вас не видим, не слышим. Вас просто нет. Вы – фантом. Вы отсутствуете.

– Она всегда вот так разговаривает? – отшатнулся тип. – Не по-человечески как-то…

И тут Кларица поставила точку. Из камня коса искру высекла.

– А ну, пошел вон! – помешивая шипучку соломинкой, сказал она. – Такой язык вам понятней?!

– Э-э, а полегче…

– А я не полегче. Сейчас запущу этой банкой!

И запустила бы. Как пить, запустила бы.

Что до лохматого наконец-то дошло. Он схватился за стул, будто загородиться стулом хотел:

– Я вечером тебе позвоню, – стараясь не смотреть на Кларицу, сказал он.

– Напрасный труд, – Вигда продолжала таращиться в банку, и вместо нее ответила Кларица. – Вечеринка у нас. А утром мы спим.

– Тогда завтра…

– Тоже напрасный. Мы за город едем. И вообще, вы для нас – не существуете. Или вы настолько тупы, что вам сотню раз повторять это надо?!

– Жалеть еще будешь…

– А ну-ка, катись! – начала подниматься из-за стола Кларица.

И тип про стул позабыл. И с кола сразу слез. Отпрянул, полязгал о зубы серьгой. Но стало понятно, теперь не вернется.