8

Подростки примерно одного возраста быстро находят общий язык. Начав общение в гостиной, ребята перебрались на кухню. Свет включать не стали, к окнам без штор не подходили. Заметив, что Черданцеву плохо, Лиля налила гостю очень крепкий чай, практически одну заварку.

– У тебя курить можно? – с надеждой спросил Петя.

– Курите, – разрешила девочка. – Где-то на подоконнике пепельница стоит.

Воспользовавшись разрешением, Борзых тоже закурил и продолжил рассказ о жизни в микрорайоне.

– В ноябре прошлого года какие-то отморозки сняли шапку с дочери партийного босса. Ее папаша психанул и ввел по всему городу комендантский час для несовершеннолетних. Если кого-то из пацанов поймают после одиннадцати часов, то ничего хорошего не жди: или родителей оштрафуют, или «санаторно-курортное лечение» устроят. Я один раз попался пешему патрулю. Завели в школу, валенком по спине били. Солдаты, они же все не местные, из разных областей. Им стесняться некого. Наши, местные, менты просто так бить не станут: в одном городе живем, мало ли где встретиться придется. А солдатам – им все по фигу. Поймают выпившего подростка и отрабатывают на нем удары, как на боксерской груше. Жаловаться-то не побежишь! Попался с запахом – терпи!

– Сколько сейчас времени? – спросила Лиля.

Юра посмотрел на наручные часы.

– Без двадцати двенадцать. Ты не подумай, мы ни минуты лишней не пробудем. Как только они осаду снимут, так мы тут же уйдем.

– В десять минут первого солдаты соберутся на остановке, – вступил в разговор Петр. – За ними приедет автобус, увезет в воинскую часть. Автопатрули дадут круг по микрорайону и тоже уедут. Солдаты хоть и носят милицейскую форму, но остаются солдатами. Им положено режим дня соблюдать: отбой, подъем, зарядка, дежурство.

– Представь, – дополнил Юра, – они из армии в обычной солдатской форме увольняются, а не в милицейской. Приедет такой дембель домой: погоны малиновые, буквы «ВВ» – не понять, где и кем служил: то ли зэков охранял, то ли диверсантов у секретного завода ловил. Ври сколько хочешь, правду все равно никто не узнает.

В гостиной и на кухне Петя украдкой рассматривал хозяйку, пытаясь понять, сколько ей лет. У Черданцева были две сестры – Юля и Таня. Старшая сестра в этом году оканчивала машиностроительный техникум, Таня училась в шестом классе. Повзрослев, Юля стала стесняться брата, зато младшая сестренка не воспринимала его как представителя противоположного пола. Таня могла поутру пройтись по квартире в одной комбинации, могла при брате поддернуть колготки. Волей-неволей Петя ежедневно видел этапы полового развития девочки. У тринадцатилетней Тани грудь только начинала формироваться, бедра округлялись, но лицо по-прежнему оставалось детским. У хозяйки квартиры фигура была как у младшей сестры Пети, но взгляд был взрослый, оценивающий.

«Ей лет пятнадцать-шестнадцать», – сделал заключение Черданцев.

– Лиля, у вас в зале магнитофон стоит? – спросил Борзых. – Можно посмотреть?

Хозяйка кивнула: «Смотри». Налила себе чай, села напротив Черданцева. Юра прошел в гостиную. На тумбочке около окна в вертикальном положении стоял катушечный магнитофон. С первого взгляда Борзых не понял, что это за аппарат, а когда прочитал название на английском языке, обомлел. «Филлипс»! Гордость западноевропейской электронной промышленности. Магнитофон-миф: все о нем слышали, но видеть мало кто видел.

«Бог ты мой! – восхитился Юра. – Вот это техника! Сколько у него ручек, клавиш, два индикатора записи! А это что, дисплей? Точно, дисплей. Электронный! Как на студии звукозаписи. С таким дисплеем можно с точностью до секунды засечь, когда начнется нужная композиция на пленке».

Юра вернулся на кухню.

– Лиля, где вы такой дивный магнитофон купили? Он должен стоить как новенький мотоцикл «Ява» с коляской. Петя, прикинь, у них настоящий «Филлипс» в зале стоит.

– У вас импортный магнитофон? – заинтересовался Петя. – Где достали? В комиссионке купили или у моряка дальнего плавания?

– Почему в комиссионке? – не поняла девушка. – В обычном магазине купили.

– А-а-а… – одновременно разочарованно протянули парни.

Хозяйка явно не хотела говорить правду, темнила! Где это видано, чтобы импортные магнитофоны в обычном магазине продавались?

– Лиля, я что-то прослушал, вы откуда с папой приехали?

– Из Свердловска.

– Ты хочешь сказать, – саркастически усмехнулся Юра, – что в Свердловске в обычном магазине электроники продаются магнитофоны «Филлипс»? Фирменные пластинки там на полках не пылятся?

Хозяйка посерьезнела. Вызывающий тон не понравился ей, но ссориться с парнями она не собиралась.

– Папа купил этот магнитофон в прошлом году в магазине электроники, но не в Свердловске, а в Багдаде.

Юра был поражен. Багдад – столица Ирака! Оказаться в нем обычному советскому гражданину было сложнее, чем попасть в отряд космонавтов и совершить пару витков вокруг Земли. Борзых видел, что девушка не сочиняет, а говорит сущую правду: ее отец был в Багдаде и купил там магнитофон «Филлипс». Как он туда попал? Как произошло это невероятное событие? Бывают в жизни чудеса, но чтобы такие!

Лиля была довольна произведенным эффектом. Сбитые с толку гости молчали, с трудом переваривая услышанное.

– Чай еще будете? – спросила девушка.

«Какой чай! – раздраженно подумал Юра. – Я бы сейчас водки выпил, чтобы в себя прийти. Подумать только, ее отец гулял по Багдаду, Саддама Хусейна видел или не видел, но мог увидеть».

Борзых посмотрел на торжествующую хозяйку и спросил первое, что пришло на ум:

– Твой папа был в туристической поездке в Багдаде?

– Мы жили в Ираке три года. Папа в Багдаде помогал местным инженерам монтировать оборудование на электростанции.

– А-а-а… оборудование, – протянул Юра и замер с открытым ртом.

Петя почувствовал, как в животе отпустило, революция в желудке стихла, и стало так хорошо, что захотелось прикрыть глаза и унестись в неведомые края, где в магазинах продают все что хочешь. Где по улицам сказочно прекрасных восточных городов неспешно вышагивают верблюды, где седобородые старцы в чалмах на каждом углу предлагают затянуться ароматным дымом из кальяна.

– Лиля, вы из-за границы не привезли свежие записи? – пришел в себя Борзых. – До нас, до Сибири, новинки доходят с годовым опозданием.

– Отец музыкой увлекается. Я к ней равнодушна. Посмотри пластинки в коробке рядом с магнитофоном, может, найдешь что-то интересное.

«Что можно найти в коллекции мужчины лет сорока? – подумал Юра. – “Поющие гитары”, “Ариэль”, Иосиф Кобзон, Валерий Ободзинский? Если ее папа имеет такие же музыкальные пристрастия, как мои родители, то это атас! Тушите свет, кино не будет».

Мать Юры обожала тоскливо-надрывные песни Ободзинского, иногда ставила пластинки с песнями из индийских кинофильмов. Юра не представлял, как человек по доброй воле может насиловать себя индийскими песнями, но возразить родителям не мог: вся аппаратура в семье была куплена отцом, и только он был волен распоряжаться, кому и что слушать. Но отец Юры не был тираном и ретроградом. Иногда под хорошее настроение мог подкинуть сыну червончик на кассету из киоска звукозаписи.

Борзых нашел открытую коробку, достал первую попавшуюся пластинку и замер в изумлении – эта необычная квартира на каждом шагу таила сюрпризы. Зазеркалье какое-то, страна чудес, ни на что не похожий ирреальный мир: на обложке пластинки, поразившей Борзых до глубины души, были не усатые «Песняры» в народных костюмах, а лохматые чудовища, готовые выпрыгнуть в гостиную и сожрать неосторожного гостя.

– «Назарет»! – прошептал Юра. – «Собачья шерсть».

Шотландская группа «Назарет» была на пике популярности в 1975—76 годах, но даже в зените славы она не смогла пробиться в первый эшелон рок-музыки. В Великобритании «Назарет» не мог конкурировать с группами «Роллинг стоунз» или «Пинк Флойд», в Западной Европе шотландские исполнители были известны еще меньше, но в СССР «Назарет» был культовой группой. Парадоксально, но факт – мало кто из советских подростков мог не задумываясь назвать самый известный альбом «Назарета», но о существовании такой группы знал любой школьник. Причин популярности «Назарета» было несколько.

Во-первых, название. «Назарет» – это город, где родился Иисус Христос. Христианская религия в Советском Союзе была под негласным запретом. Посещать церковные службы могли только древние старухи, молодежь от церквей старалась держаться подальше. Быть поклонником группы «Назарет» означало держать фигу в кармане. «Кто слушает “Назарет”, тот Брежневу не верит», – сказал как-то один из знакомых Юры. Объяснить, что в творчестве шотландской группы антисоветского, знакомый не мог, но по самому названию было понятно: «Назарет» и идеалы социализма – антагонисты. Не зря «Назарет» в Советском Союзе считался запрещенной группой.

Во-вторых, в СССР из уст в уста передавали легенду, что один из участников «Назарета», гитарист Пит Эгнью, вовсе не англичанин и не шотландец, а русский – Петр Огоньков (или Петр Огнев), бывший участник ВИА «Самоцветы», сбежавший из Советского Союза во время зарубежных гастролей. Ни в одном зарубежном ансамбле бывших советских музыкантов не было, а в «Назарете» – был! Это ли не признак качества? Кого попало в ведущую западную рок-группу не возьмут, значит, в музыке «Назарета» есть что-то такое, чего не было у других исполнителей.

Рок-музыка и в СССР, и на Западе была музыкой протеста. В Советском Союзе пластинки с записями западных рок-музыкантов не выходили, а сама рок-музыка была под запретом. За прослушивание «Дип Перпл» или «Лед Зеппелин» в тюрьму бы не посадили, из института бы не исключили, но поклонник протестного рока считался человеком неблагонадежным, недостойным выдвижения на руководящие комсомольские должности. Записи западных рок-музыкантов распространялись по стране на магнитофонных катушках. С каждой перезаписью с магнитофона на магнитофон качество воспроизведения падало, появлялись посторонние шумы, грохот. Вокал даже самых лучших исполнителей терялся в какофонии наслаивающихся друг на друга звуков. Юра, честно говоря, иногда не мог понять, как можно восхищаться записью, на которой, кроме грохота гитар и отдельных воплей, ничего не разобрать, но мода есть мода. Каждый прогрессивный подросток обязан любить рок – вот и люби, даже если слушать магнитофонную запись так же «приятно», как скрип пенопласта по стеклу.

По необъяснимым причинам две композиции группы «Назарет» гуляли по Советскому Союзу с таким великолепным качеством записи, что Юрий Антонов бы позавидовал. К 1982 году шотландский коллектив выпустил 14 альбомов, то есть больше ста песен, из которых советской молодежи были известны только две – Cocaine и Let me be your leader. Композиция «Кокаин» была записью с концерта. Начиналась она гулом возбужденной толпы зрителей и призывом Дэна Маккаферти: «Enough!» С грехом пополам слово «инаф» перевели. Оно означало «достаточно». Остальные слова на слух перевести было невозможно: уровень знания английского языка не позволял. Песня со странным названием «Позволь мне быть твоим лидером» всегда шла за «Кокаином» и была только в студийном исполнении. В конце композиции звучал колокол, шумел водопад, стереозвук летал из колонки в колонку – ни один советский ансамбль не мог похвастаться такими звуковыми эффектами. Благодаря этим двум песням советская молодежь могла убедиться, что рок – это не только грохот и вопли, но и вполне качественная музыка, основанная не на протесте всех против всего, а на неспешном повествовании английских баллад.

Немаловажную роль в популярности «Назарета» играли обложки пластинок. Чудом попавшие в СССР пластинки перефотографировались, и обложки начинали жить своей жизнью, отдельно от музыки. Взяв в руки пластинку с изображением чудовищ, Борзых без перевода знал, что этот альбом называется «Собачья шерсть». Ни одной песни с этой пластинки он никогда не слышал.

«В запечатанном виде такая пластинка должна стоить рублей 60, – подумал Борзых. – Купить ее можно только с рук, но зачем? “Назарет” – ансамбль на любителя. Видать, папа у Лилии большой оригинал, если на шотландскую экзотику денег не жалеет».

Юра поставил пластинку на место, осторожно вытащил следующую.

– «Бони М» в цепях! – восторженно прошептал он. – Самый классный альбом на свете.

Вообще-то выбранный им альбом назывался «Любовь на продажу», но в Советском Союзе прижилось другое название – «Бони М» в цепях». На обложке пластинки участники группы «Бони М» позировали почти обнаженными, с цепями в руках. Цепи должны были символизировать оковы продажной любви, но советской молодежи дела не было до мудреных аллегорий. «Если позируют в цепях, значит, так надо». Позировали бы со змеями – в СССР этот альбом назывался бы «Бони М» со змеями».

С фотографией обложки этого альбома был связан забавный случай. Как-то Юра купил фотокопию “Бони М” в цепях» за рубль и продал знакомому пэтэушнику за три рубля. Фотография была отличного качества, такую фотку не стыдно на письменном столе под стекло положить.

Повертев копию обложки в руках, пэтэушник невесело вздохнул, словно пожалел, что совершил необдуманную покупку.

– Что-то не так? – насторожился Юра.

– Все так, только жизнь свинская! Посмотри на Бобби Фаррелла! Такие чувихи перед ним лежат, а ему ничего не надо, у него уже все есть.

– Погоди, – не понял Борзых. – Почему он должен на партнерш по сцене бросаться? Он что, в первый раз их голыми увидел? Бобби – парень при деньгах. В любой ресторан зайдет, и все девушки его: выбирай любую, ни одна не откажет.

– В том-то и дело, что на Западе все просто. Зашел на дискотеку, угостил девушку коктейлем – и вези ее в отель, наслаждайся любовью. А у нас? В гостиницу тебя не пустят, свободную хату днем с огнем не найдешь. Как-то завис я у одной чувихи. Все было правильно, но в самый неподходящий момент ее папаша вернулся. Пока он пальто снимал, пока разувался, мы успели одеться и покрывало на кровати поправить. Спрашивается, на фига такая любовь нужна, когда в любую минуту родители могут нагрянуть?

Юра подмигнул Бобби Фарреллу на пластинке:

«Дай бог, еще встретимся!»

Шорох в угловой комнате вернул размечтавшегося парня в гостиную, заставленную мебелью в чехлах и коробками.

«Пора уходить, – подумал Борзых, – а то мне от избытка чувств чудовища начнут по углам мерещиться».

Любовно проведя ладонью по новенькой обложке пластинки, Юра поставил ее на место и вернулся на кухню.

– Лиля, у вас пластинки – высший класс! Никогда такой отличной коллекции не встречал.

– Быстро ты что-то вернулся, – удивился Черданцев. – Не успел войти и уже все просмотрел?

Потом Юра узнал, что отсутствовал буквально несколько минут, а ему показалось, что он рассматривал пластинки не меньше часа или около того.

– Лиля, ты в какую школу пойдешь? В нашу?

– Нет, в двадцать вторую.

«Я весь вечер задаю какие-то дурацкие вопросы, – рассердился на себя Борзых. – Спрашивается, куда должна пойти учиться девочка, которая жила в Багдаде? Конечно же, в школу с углубленным изучением английского языка. Что она в нашей школе забыла? У нас учителя иностранных языков привыкли, что ученикам ни английский, ни немецкий языки даром не нужны, вот и учат кое-как, на троечку. Для Лилии такой уровень преподавания не пойдет. Если ее папа в Багдаде жил, то наверняка дочку работать за границу пристроит, а там без английского никак нельзя».

– Лиля, у нас был спокойный район, – перевел разговор в другое русло Борзых, – пока Страну Дураков через дорогу не подселили. Сейчас вроде бы все стихло, массовых побоищ нет, но кто его знает, что у промзоновских на уме! Для них законы не писаны, могут и девчонку обидеть. Давай мы завтра за тобой зайдем, вместе погуляем. Покажем, что к чему, объясним, где одной лучше не появляться.

Девушке предложение понравилось. Она пообещала завтра к шести часам вечера быть готовой для прогулки. Перед расставанием оставалось решить, как гостям выйти на улицу и не напороться на засаду.

– Давайте я выйду первая, – предложила Лиля. – Я выгляну из подъезда: если никого нет, то скажу вам. Если где-нибудь рядом стоит милицейский УАЗ, то вернемся ко мне.

Накинув пальто на халат, Лиля спустилась вниз, выглянула из подъезда. На улице все было спокойно – патрули убыли в расположение части. Парни попрощались с интересной девочкой и поспешили по домам. По пути Черданцев спросил приятеля:

– Юрец, ты на что рассчитывал, когда в пятиэтажку забежал?

– На Иисуса Христа, родившегося в городе Назарет. Не мог он нас бросить на растерзание солдатам, вот и послал девочку с планеты Багдад.

Петя ничего не понял, но переспрашивать не стал.

Вернувшись в квартиру, Лиля с порога сказала:

– Я дома. Я одна!

Из угловой комнаты вышел мужчина лет сорока пяти в футболке и трико.

– Забавные парнишки! – сказал он. – За ними действительно гнались? В другой раз не открывай дверь, не спросив: «Кто там?»

– Сама не знаю, как получилось! Я рядом с дверью была, когда они позвонили. Открыла, не подумав. Они ворвались, зашептали: «За нами погоня! Спаси, или нас убьют». Я одного из них за руку укусила. Он мне ладонью рот зажимал.

– Ты думаешь, мне надо было вмешаться?

– Зачем, сама разобралась. Завтра отпустишь меня на улицу?

– Лиля, ты не маленькая девочка, чтобы я контролировал твое поведение. В гости их пока не приглашай, присмотрись: стоящие ли парни, не болтливые ли?

Дочь ушла к себе в комнату. Мужчина закурил у окна, ожидая знак, и он появился! Где-то в темноте неба вспыхнула и погасла звезда. Неважно, что к астрономии эта вспышка не имела отношения: вспыхнул и погас фонарь на крыше девятиэтажного дома в Стране Лимонии. Главное – знак был получен, Путеводная звезда одобрила любые предстоящие решения.

Отец Лилии не был фаталистом в полном смысле слова. Он верил в судьбу, но его вера тесно переплеталась с мистикой и одобрением высших сил. Вспыхнув много лет назад, Путеводная звезда еще ни разу не подвела его.