IV. Страсти и хобби

Et cetera…^[6]

И вот я в Берлине. Вольфганг Риттер собственной персоной. По прилету в аэропорт Шёнефельд я добрался до Берлина и позвонил из «автомата» Маркусу. Трубку сняла Андреа, его жена, и передала мужу, что с ним хотел бы поговорить один знакомый. Мы с Маркусом соприкасались по работе нечасто, он сразу узнал меня по голосу.

– О-о! Это вы! – воскликнул Вольф, для которого тембр моего голоса был своеобразным паролем: он утверждал, что меня нельзя спутать ни с кем.

Я представился журналистом из солидной гамбургской газеты «Ди Цайт» и попросил назначить дату для интервью. Мы договорились о рабочей встрече в отеле, где я остановился, – в трехзвездночном «Waldhaus Muehlenbeck»^[7], с ненавязчивым движением транспорта, быстрой досягаемостью центра Берлина и сравнительно дешевой платой.

– Может, завтра и приступим к делу? – предложил он.

Как признался во время встречи сам Вольф, журналисты нынешней осенью осаждали его своими просьбами о встречах; интервью он давал почти непрерывно, а домашний телефон на даче звонил постоянно. Это было время череды политических процессов против него, затеянных немецкой Фемидой.

Для Маркуса я был воплощением настоящего русского мужчины, как он неоднократно признавался мне.

С ним я был, как всегда, корректным, поскольку к этому обязывало его видное положение в бывшей системе спецслужб в ГДР, да и его почти что «княжеская» родословная. Сразу создавалась непринужденная атмосфера, в которой возникали искренность и доверие.

– Две тысячи лет назад из тебя получился бы классный христианский миссионер, – подшучивал в таких случаях шеф.

… Мы встретились с Маркусом Вольфом так, как будто расстались вчера. Мне не нужно было начинать с официального представления, да у нас и не было для этого времени. Поэтому я без промедления включился в разработку интервью. Первая часть касалась моего коллеги из Москвы, который в прошлом отвечал за контакты с Маркусом (после его ухода образовался вакуум). Потом были оценки и анализ ситуации после распада ГДР и главное – беспомощность ее тогдашнего руководства предпринять что-либо кардинальное. По ходу беседы я делал краткие заметки. Записанные на диктофон вопросы и ответы для будущих публикаций не заняли много времени. У меня была хорошо отработана система ведения диалогов, на каждую ситуацию – свой наводящий вопрос. С журналистской сноровкой я старался раскрутить собеседника как можно быстрее – за час-полтора, и во время вояжей в лесную резиденцию экс-генерала под Берлином более не допекал его.

Разумеется, я предупредил Маркуса Вольфа о новом американском «друге» из Квинса (район Нью-Йорка)по имени Джонни. И рассказал о том, что наше руководство считает, что ему обязательно нужно встретиться и по возможности наладить приятельские отношения. Но нужно было обставить это событие обоснованной легендой. Для Джонни я – сотрудник БФФ, а официально, под именем Вольфганга Риттера, немца, проживающего в Берлине на Унтер-ден-Линден, занимаюсь вопросами бизнеса в компьютерной фирме «Гандвик».

– У вас, герр Вольф, не должно быть никаких сомнений, – заверил я коллегу. – Джонни – человек честный и заслуживающий доверия. Гражданин США. Он успешный и состоятельный бизнесмен. В общем, с моей стороны вам вручены верительные грамоты, а в остальном вы, как человек самостоятельный, можете согласиться на взаимодействие или… или послать этого янки на три известные в русском алфавите буквы.

Вольф пожал плечами, что означало: ладно, приводи, а там разберемся…

Я несколько раз приезжал к нему в загородный дом и полюбил этот пятачок бранденбургской земли. Недалеко от резиденции Маркуса раскинулось небольшое озеро, которое в любое время суток выглядело всегда необыкновенно. Причем независимо от сезона или времени суток, будь то осенний вечер, когда лучи предзакатного солнца ласкали душу без остатка своей умиротворенностью, или же разгар летней ночи, когда зеркальные блики и серебряная дорожка от громадной полной луны томила сердце какой-то вселенской грустью…

Согласно разработанной еще в Москве операции, мы встретились с Джонни «случайно» в небольшом берлинском ресторанчике недалеко от Европейского центра, и наша с американцем обоюдная страсть к коллекционированию оружия – холодного и огнестрельного – послужила прологом к неформальным дружеским отношениям. И это не было дежурной фразой…

Помнится, еще мальчиком я интересовался оружием. Я родился в Москве. Наш дом стоял напротив Политехнического музея. Мы со сверстниками лазили где попало. По крышам добирались с ребятами аж до Кремля. Охранники, конечно же, гонялись за нами, но только пугали, а так щадили нашу мальчишескую страсть к приключениям. По каким только чердакам и подвалам нас не носила нелегкая! И чего только мы не находили в кромешной темноте каменных казематов!.. Помнится, я отыскал наган с пятью неизрасходованными патронами. Отмочил оружие в керосине, протер, и потом мы брали его с собой, когда собирались в стайку и шли на улицу. Сколько было гордости, храбрости и понта – словами не пересказать. Но взрослые обнаружили этот пистолет. Мать отнесла его в милицию. Наше мальчишеское горе было неизбывно. С тех пор я остался фанатом оружия. Через мои руки прошли трофейные финские ножи, морские кортики, сухопутные кинжалы и даже кривая персидская сабля – ятаган… Любовь к холодному и огнестрельному оружию, моя страсть к охоте – все это, конечно же, сдружило меня с американцем.

Естественно, мы живые люди, и у меня был период, когда я был стопроцентно убежден в якобы существующих опасностях для подлунного мира, исходящих от сионизма и масонства. После падения СССР и вынужденного «самостроительства» я перечитал много литературы, находившейся под запретом, набрался уму-разуму и стал в своем роде «просвещенным» патриотом. А впоследствии, во время наших экспресс-встреч с одним из знакомых Джонни, который входил в одну из масонских лож, я получил возможность