Мы приняли в строй героя, бормочущего себе под нос что-то вроде, дескать, хрена он сдаст хэбэ старшине, его теперь в музей сдавать надо, а не в каптерку. Мне Корнюш приказал зайти к нему сразу после развода.

– Не, ну ты видел таких клоунов, а? – прапорщик был теперь в отличном расположении духа, – Геш, значит так, давай меняй дневального. Теперь ты в наряде, дневальным. Ничего страшного – ночь позади, утренняя уборка позади. Вам, дежурной смене, надо только казарму и территорию прибрать к шести часам, до развода. Так что время у нас есть, поболтаем.

Я заменил дневального, тот уехал со своей бригадой на работу. Дежурный по роте на тумбочку, по приказу старшины, поставил второго дневального, а я снова пошел в старшинскую каптерку.

– Я так понял, что с Николаевым у тебя ничего не вышло. Шиян тоже хороший вариант, – как бы между прочим известил меня о своей всепроникающей осведомленности прапорщик.

– Честно говоря, я бы хотел в рабочую бригаду, УПТК – моя мечта, там мои друзья.

– Не дури. В УПТК бывает работа – врагу не пожелаешь. Продсклад – место правильное и уважаемое.

На следующий день я был в уважаемом месте. Шиян снова уехал в Одессу, а я не успел укрепить оборону, как опять пошли ходоки. Не умея их сортировать, я выдавал и выдавал им пропитание, от пяток к животу подкатывал тихий ужас – что я скажу Шияну?

– Сколько?!!! Да ты че, с ума сошел? За два дня, что ты здесь, раздал 18 банок консервов, масло, сахар, 4 буханки хлеба!!! И кому?!! Да если проверка, наши яйца считай уже гвоздем к стене прибиты! Беги, зови Ахунова.

Я позвал старшего повара, это был неулыбчивый парень с лицом сплошь покрытым глубокими оспинами.

– Не, Шиян, кароче, столько я не спишу. Ебать этого салабона надо, – он неспешно закурил.

– Еби не еби, а тушенку он не родит. Вопрос решать надо.

– Кароче, думать надо.

– Давай думать. Руденко, ставь чай.

– Сразу я не спишу, а дней за десять спишу.

– Ты что Царькова не знаешь? Он же проверку может устроить в любую минуту.

– А ты пока выпиши, кароче, все по документам на командировку, типа отправил. На командировке до конца недели не проверят, а если проверка на складе – у тебя все бьет. Не будет проверки, я спишу, ты накладную и уничтожишь.

– Голова!

– Я четыре года в Ташкенте в ресторане работал, там таким каруселям научишься! Кароче, с тебя мешок гречки.

– Не борзей, имей совесть, гречка стоит больше, чем ты спишешь.

– А я поделюсь, – усмехнулся «кароче».

– Ладно, потом поговорим, – Шиян застеснялся меня.

А в конце рабочего дня он сказал, что ждет меня и на следующий день. Я ему только не сообщил, что я не хочу работать на этом хлебном месте. Он был хороший человек и я не хотел его обидеть.

Вечером мы имели редкую возможность переговорить с Войновским. Хоть и койки были у нас рядом, но после всех этих «отбой-подъем», маршировки, декламации хором дембельского стишка, разговаривать не хотелось, хотелось спать. А в этот вечер замполит поручил мне изготовить «Боевой Листок» – небольшого формата военное настенное еженедельное медийное творение. Надо заметить, что единственную газету «Защитник Родины», которая приходила в часть, использовали исключительно в соответствующем месте в мятом виде – читать там было нечего. «Боевой Листок» хотелось сделать читабельным и я привлек Войновского. Я действительно немного умел рисовать и писать плакатными перьями, но почерк, для написания заметок ручкой или фломастером, у меня был страшный. Войновский же, как студент строительного института, умел писать просто образцовым каллиграфическим почерком. Мы сидели в канцелярии, нас никто не трогал, а в казарме то и дело раздавались уже привычные крики, топот строя босых ног по взлетке, хоровое и одиночное исполнение поэмы о дембеле.

– На Кулиндорово у нас нормально, дедов вообще не видно. Их у нас вместе с бригадиром Аликом двое, не считая Карагенова, который только числится. Они целый день мотаются, что-то продают, на дембель зарабатывают. И нам перепадает – в соседних со станцией заводских столовках покормят бывает, если мы для них чего спиздим, конечно. К вечеру они все бухие, бывает и в часть не едут, остаются на поселке Котовского, там где-то общага женская, они туда к зазнобам своим бегают. А ты как? Тебе теперь в столовку можно вообще не ходить. Круто!

– Не прав ты, Серега. Во-первых, целый день нечего делать. Знаешь, как время долго тянется? Потом, представь, к тебе постоянно ходят и просят, просят, требуют продукты, а ты не знаешь кому дать, а кому нет.

– Научишься.

– Не научусь. Не хочу. В бригаду хочу. Не хочу быть придурком.

– Кем?

– А ты что не знаешь, что так называют тех, кто на теплом непыльном месте устраивается. Таких презирают. Я, по крайней мере, презираю и поэтому не хочу.

– Не дури.

– Тебе легко говорить. Ладно я на горшок схожу.

– Дождался бы пока деды уляжутся – припашут же.

– И сколько ждать? Пойду.

В туалете я впервые увидел, как стирают хэбэ. Какой-то салабон разложил дедушкино хэбэ на длинной узкой полке над ржавыми трубами, на которую обычно кладут умывальные принадлежности. Боец остервенело тер хэбэ обычной сапожной щеткой, намыленной вонючим хозяйственным мылом. Дедушка курил, сидя на подоконнике, и контролировал процесс. Я постарался ускориться.

Некоторые деды опускали салабонов агрессивно с мордобоем, а другие предпочитали иную тактику, как по мне, так более иезуитскую. Они вначале вежливо просили молодых о небольшой услуге, об одолжении.

– Слышь, землячок, зашиваюсь. Мне, бля, в наряд, надо подворотничок пришить, а я, понимаешь руку на стройке повредил. Не могу быстро шить. Браток, выручай, а там и тебе нужда, типа, будет, я уж помогу.

Как такому отказать, когда кругом только и слышишь истеричные крики, когда кругом только и видишь грязные кулаки, входящие в соприкосновение разной силы с губами салабонов? А они ещё и вежливые такие – благодарят за исполнение. И просили сделать что-нибудь ещё. И ещё. И не успевал салабон опомниться, как оказывался уже в личном услужении. И это было только началом дороги вниз. В какой школе психологов этому их обучали? Из образования – три класса, коридор, двор, подъезд и малолетка..!

Замполиту наш «Боевой Листок» понравился. Очевидно, он уже заглянул в мое личное дело и узнал, что я был комсомольским секретарем школы, активно участвовал, как тогда писали в характеристиках, в общественной жизни университета. Не знал он только, что вожаком комсомольским в школе меня назначили в виде эксперимента. Уже после школы призналась мне наша зав по воспитательной работе, в чем состоял эксперимент. В нашем неблагополучном районе только отличники и хорошисты слушались комсомольского секретаря, другие в комсомол и вступать не хотели. А в школе на Соцгороде тех отличников на весь выпуск один-два. Помню, вспоминали мы наши школьные годы с приятелем моим уже в университете, он закончил знаменитую «сто сорок пятую» в центре Киева. И оказалось, что из его класса только трое не поступили в высшие учебные заведения, а из моего класса только трое поступили, остальные – или зона или завод. Вот такое вот совпадение в числах.

И тогда решили выбрать-назначить секретарем комсомольской организации человека, кто и учится неплохо и сам хулиган или, по крайней мере, с хулиганами на короткой ноге. Выбор пал на меня. И как оказалось, удачный выбор, по заявлению нашей зав годы спустя. А в характеристике из университета, слава Богу, не написали сколько у меня было приводов в милицию. Нет, бандитом я не был, но выпить мог и по глупости попасть «в виде несовместимом с моральным обликом строителя коммунизма». «Кароче» замполит положил на меня глаз. А Корнюш был ревнив, что тот Отелло, если уж его человек, то его.

На следующий день я поговорил с Шияном, признался ему, что не могу работать, не работая. Он, к моему удивлению, не обиделся, а даже, как мне показалось, с уважением посмотрел на меня или мне только хотелось, чтобы так было. Не знаю.

– Гена, мне по любому надо смену искать. Парень мне нужен надежный, со сноровкой, не простой. Да, что я говорю, ты и сам за эти дни понял, кто может работать на складе.

– Есть у меня один человек на примете. Не судим. Студент Киевского пищевого института, с моей командой попал сюда. Я его немного знаю, спокойный, умный. Алик Григорян.

– Армянин? Из Киева?

– Да, он приехал в Киев учиться на винодела.

– Ну, приводи, посмотрим.

Через месяц Алик уже ходил в ушитом хэбэ со связкой ключей на цепочке, притороченной к галифе. Надо заметить, что такая связка была вожделенной мечтой очень многих, ибо означала она, не только то, что у тебя есть свой закуток, но и власть. В чем беда совместного проживания в армии? В том, что нет возможности уединиться, нет места побыть самому, нет возможности иметь хоть что-то не по уставу: радиоприемник или гражданку⁵⁰, кипятильник или конфеты, карты или дневник, да мало ли что. Ведь в казарме, в тумбочке, все только то, что может находиться там по уставу: умывальные принадлежности, письма, книги, газета «Защитник Родины» и все, пожалуй. Свои ключи не только позволяли иметь больше, но и выбирать, кому позволено пользоваться частью твоих благ, а кому – нет. Надо отдать должное, Алик никогда не забывал, кто ему помог получить заветную связку ключей.

– Всё, решено! Будешь каптерщиком. На ключи, принимай дела, – сказал мне Корнюш.

Это уже был просто царский, по армейским понятиям, подарок. Каптерок было две: каптерка старшины с особо ценными вещами и солдатская – с парадками, шинелями и постельными принадлежностями. Каптерка это отдельная комната размером метров 30 квадратных. Входная дверь, напротив два окна и письменный стол между окнами, а по бокам полки, на которых висит или лежит солдатская одежда. Внизу стоят ботинки от парадки, потом самое большое отделение, в котором висят, собственно, парадки и шинели, а сверху на полках лежат головные уборы. Места для того, чтобы прятать полезные вещи, хоть отбавляй. На следующий день было воскресенье.

После двух яиц вкрутую и гречневой каши умиротворенная рота вернулась в казарму. Два яйца на завтрак – значит воскресенье и календаря не надо. На работу из наших командиров вышел только Корнюш. Старшина раздавал увольнительные листы тем, кому повезло. Остальные занимались своими делами, деды смотрели телевизор – показывали любимую в Советской армии передачу «Утренняя гимнастика», в моду тогда входила аэробика, из ленинской комнаты, где стоял телевизор, раздавались вздохи, охи и специфические комментарии. Салабоны, по своему обыкновению, ныкались⁵¹ по углам, чтобы их не припахали. Кто не успел, закатывал уже рукава.

Я же выдавал парадки тем, кто шел в город.

– Руденька, что ты мне даль?! Это не мой фуражка.

– Костя, я не могу найти твою, бери эту, размер же подходит.

– Да эта салябонистая очень.

– Художник, дай ботинки поновей.

– Служба, дай новье, чтоб муха не еблась.

– Дай…

– Охуель?

– Дай…

– Поменяй…

– Поставь мою парадку…

Глагол «повесить» в лексиконе у большинства моих сослуживцев отсутствовал. «Поставь фуражку», «поставь шинель» и не иначе. В течении двух часов я отправлял военнослужащих в увольнение.

– Геш, нормально всё. Вечером примешь людей, как положено. Смотри, чтобы тебе чужого не втерли. Гроссбух веди аккуратно, – подбадривал и учил меня Корнюш, – нам белье постельное привозят из прачечной по пятница или субботам, но вчера там у них воды не было, белье будет сегодня, так что вечером перед отбоем поменяешь всем белье. А пока отдыхай, заходи ко мне, как время будет.

Мне и ныкаться никуда не надо было, теперь у меня были свои ключи и свое место. Как для большинства, так просто мечта, сладкий сон.

Безумие началось вечером, когда деды вернулись с Одессы. Корнюш провел вечернюю поверку на взлетке. Я в строю не стоял, я находился как раз напротив строя, дверь в каптерку была нараспашку, я пересчитывал, полученное из прачечной белье. Строй показался мне странным, некоторые были навеселе, это-то было близким и понятным, но некоторые, если не сказать многие, выглядели, мягко говоря, странно: дурацкие ухмылки, глаза под толстой мутной поволокой смотрят сквозь предметы, речь заторможена.

– Половина роты обкуренных! Суки, кто траву в роту принес? Узнаю, сгною же, – старшина бесновался. Строй молчал.

– Так, меняем белье и спать, наркоманы. Завтра разбираться будем. Пойдете вы у меня ещё в увольнение!

Он ушел к себе в каптерку, грохнув дверью. А через пять минут, моя оборона пала. В каптерке находились, кажется, все деды одновременно, они спокойно перебирали белье, портянки в поисках почище и поновей. На меня никто не обращал внимания. На шум пришел Корнюш.

– Выйти всем из каптерки!

Его слушались, не бегом, но все, кроме меня, вышли.

– Что, солдат, не можешь выгнать всех на хуй?!

– Да, я только успел отвернуться, чтобы первому портянки поменять, а здесь уже полная каптерка людей.

– Не справляешься, будем решать вопрос.

– Справлюсь, товарищ прапорщик, но мне помощь нужна, пока я меняю, чтобы кто-то в дверях на страже стоял. Можно Сергей Войновский?

– Можно только Машку…

– Виноват, разрешите, товарищ прапорщик?

– Бери, – я позвал Серегу и мы начали менять белье вдвоем. Его могучая фигура заслоняла дверь. Снова просьбы, угрозы, но порядка стало больше. Конечно, я вынужден был сортировать на новое и на менее новое, на чистое и на менее чистое. Первое попадало старослужащим, а второе менее старослужащим. Мы закончили, пересчитали. Непонятным образом исчезли пять полотенец, три пары портянок и две простыни.

– Ну, как результат? – в дверях снова появился Корнюш.

Я доложил о недостаче.

– Рядовой Руденко, зайдите ко мне.

Понурившись, я пошел в каптерку старшины, он меня впервые назвал на «вы».

– Это тебе будет уроком. По правилам строительных частей, вся недостача покрывается с твоего личного счета. Прикинь, зарплата каптерщика 58 рублей, с тебя в месяц за все услуги проживания в армии удерживается от 45 до 55 рублей, если у тебя недостача – ты должен. Всё… Вон с той полки возьми все новое и доложи в общую кучу, на первый раз бесплатно. А, кстати, у тебя все всё поменяли?

– Ну да, из стираного же ничего не осталось.

– А как же повара, которые придут в казарму только ночью? А дежурный по штабу, а медбрат?

– А как же так могло получиться?

– Иди и думай. И подумай, как в будущем такой запас иметь, как я имею. Каптершик, Геша, это тонкий интеллектуальный труд, это тебе не твоя ядерная физика, здесь голова нужна. Свободен!

Следующая неделя ничем особым не запомнилась. Время тянулось бесконечно долго, я целый день мог ничего не делать, главной моей задачей было принять по счету в пятницу белье из прачечной и произвести смену белья в бане в субботу. В баню мы ходили в соседнюю общевойсковую часть, сопровождал нас почти всегда Корнюш. В бане он любил рассматривать подробности нашего сложения. С каким восторгом он смотрел на водителя Валеру из Николаевской области, он просто гордился, что у него есть такие бойцы. Валерка, долговязый, сутулый парень был с очень редкой, как я понимаю, болезнью, которая, наверное, и направила его в стройбат – у него не было ребер в одной стороне грудной клетки или может быть они там и были, но совсем не развитые. Таких бойцов у нас было двое, моего призыва Валера Самотуга и черпак Гулямов, но только у Самотуги отсутствие на своем месте ребер, очевидно в соответствии с законами сохранения, вызвало наличие излишней массы между ног, как будто все эти недостающие ребра там вместе и собрались. И на изготовление Евы Всевышнему уже ничего не осталось. А жаль. Для Евы.

Прапорщик становился в дверях между раздевалкой и душевой и комментировал возможности всяк входящего и выходящего.

Еще на этой неделе я обратил внимание на одного солдата, салабона, который, практически, все время проводил в бытовой комнате или, как мы ее называли, в гладилке. Он сидел там на табурете и смотрел в окно. Сколько деды не пытались припахать его, он ни разу не встал, бормотал, что русский мол очень плохо знает. Как-то даже Корнюш ему пригрозил, что мол следующим утром он должен убирать туалет, ответ был лаконичным:

– Когда я армия уходил, мне старший брат сказал уборный не убирай. Род тебя проклянет, если чужой хавно дотронешься.

Это был Султан Тимирханов, единственный чеченец, который, как водитель с большим стажем, попал служить в нашу роту. Он очень горевал, что его разлучили с его соплеменниками, он хотел оказаться вместе с другими чеченцами в первой роте. Слухи о том, что произошло в первую ночь в первой роте обошли всю часть и поэтому от Султана у нас в роте быстро отстали, так сказать, от греха подальше. Деды решили, что один он погоды не делает.

Как-то невольно я подслушал разговор дедов в умывальнике, сам я был, прошу прощения за интимную подробность, в туалете, а двери между двумя этими помещениями не существовало.

– Этот Карев совсем охуел. Значит так, Камбала, подходишь к Кареву и говоришь ему, типа…

– А че я? Он, что со мной разговаривать будет? Он, сука, сразу в зубы бьет.

– Тебя, Камбала, скоро все салабоны чмырить⁵² будут, ты им скоро портянки во рту стирать будешь, как полтора года назад Хасану носки стирал, гандон.

– Да пошли вы.., – Камбала со слезами выскочил из умывальника.

Маленький Камбала с приплюснутым лицом, русский из Казахстана очень хотел быть дедом, но его никто не боялся. Один глаз у него был нормальный, а второй какой-то остановившийся. Мне его было жалко. Он и меня пытался припахивать, но ему достаточно было пристально посмотреть в глаз, как он тушевался и отходил. А за Юрку я порадовался и позже передал ему этот разговор. Буквально на следующий день Камбала подошел к Кареву – наверное таки достали его однопризывники. Мы стояли на крыльце и курили, был с нами и Карев, стояли и деды, мы ждали команды на построение. Юрка действительно не разговаривал, он дождался пока Камбала закончит свое вступление и, не вынимая сигареты со рта, сразу достаточно сильно ударил того кулаком в лицо. Камбала по киношному слетел с крыльца. Никто из дедов не вписался⁵³. Камбала плакал. Юрка помог ему подняться. Я видел, что ему тоже жалко этого бедного парня, но он поступал в соответствии со своими понятиями и иначе поступить не мог. Юра был цельным человеком, в чем я впоследствии имел возможность крепко убедиться.

А еще в эти дни, как-то незаметно, в роте появился еще один солдат нашего призыва – Саша Баранов, кислая физиономия, губы как вареники, фиксирующий пристальный недобрый взгляд. На самом же деле умный и деликатный парень, внешний облик которого не совпадал с его внутренним содержанием. Мы познакомились, оказалось, что он из Одессы. Одессит и попал служить в Одессу… Значит неспроста. Это производило нужное впечатление. На самом деле был Сашка из под Львова, а в Одессе жила его родная сестра замужем за влиятельным человеком в Одесском порту. Сашку призвали, как и других студентов в тот год, поздно и поэтому он, человек здоровый и не судимый попал в стройбат, но не в наш, а в другой, в Симферопольский. Сразу после присяги он оказался «на командировке» в Бердянских степях. Надо заметить, что нет хуже для салабона места в армии, чем командировка. Офицеры почти всегда отсутствуют, порядок поддерживается только дедами и, конечно, начинается беспредел, а с беспредела надо валить. Одному салабону, по его же просьбе, Сашка расплюснул кисть кувалдой, сам прыгал с третьего этажа на стройке, в надежде сломать ногу, но не сломал, даже не растянул. Не понравилось ему там очень. Были включены одесские механизмы и вот он с нами, мой друг на долгие годы.

Что ты там сейчас поделываешь, Барашек, в своей Канаде?