Теперь представьте себе что диссертация – это человеческая жизнь, и просмотрите дальше эту аналогию. В ходе написания диссертации (в ходе человеческой жизни) какой-то добытый вами материал подойдет для нее, но может, однако, не понадобится в дальнейшем. Так вы копите лист за листом имеющийся у вас материал, поворачиваете его и так, и этак, примеряете – стоит ли его включать в окончательный текст. Да и сама исходная тема диссертации во время поисков и примерок материала к ней начинает совершенно по-новому звучать и по-новому восприниматься самим автором, чем это было в начале написания ее первой страницы. А это значит, что день ото дня молодой соискатель взрослеет (ребенок растет), и в этом взрослении его наивное детство постепенно переходит в умудренную зрелость – в духовное осознание им опыта жизни. Осознание своего опыта жизни особенно важно, поскольку он является очередной каплей в ту Великую Чашу, которая и определяет Вселенское Бытие Человека.

Даже если человек, завершая свой очередной земной путь, понял, что эту жизнь он потратил на фантом, на мыльный пузырь, то это понимание само по себе также ценно. В отрицательном опыте жизни есть существенный положительный момент – пройден, испытан и отвергнут путь, по которому в следующем физическом воплощении человек не пойдет, а инстинктивно будет искать иное решение еще не решенной им проблемы. Поэтому хочу особо отметить, учат не столько книги, сколько пройденный своими ногами Путь жизни, построенный в силу своих способностей шалаш или Храм.

Большинство же людей идут по жизни бессознательно, и учебником для них становится повторяющийся из жизни в жизнь тяжелый опыт собственных ошибок и заблуждений. Для человечества же в целом – это его опыт насилия, войн, безудержного эгоизма, отрицание всего, что так или иначе не вписывается в обиход его кабинета или спальни, туалета или кухни, которыми, в данном случае, является вся Планета…

Вы правильно пишете, что в книге Валентина Сидорова «Семь дней в Гималаях» написаны такие вещи, о которых можно не услышать за всю свою жизнь. Но ведь Сидоров смог услышать. Теперь же, после опубликования книги, многие увидели «вдруг» то, что годами безуспешно стучалось в их двери.

Но велика ли заслуга такого вторичного (разрешенного властями) понимания? Но, воистину, нужно и мужество, и устремление, и интуиция, чтобы самостоятельно увидеть восходящую сегодня ступень эволюции и, как на эскалатор, встать на нее… Лёня, хорошо, если бы Таня стала вашим сопутником жизни, а вы – ее. Таня учится на географическом. Попробуйте увязать вопросы иммунологии с проблемами населения земли и взаимопроникновения культур. Почему, например, не срабатывают защитные механизмы аборигенов – и они вымирают при завоевании их эгоистичными и безнравственными иноземцами?

Таня в этом могла бы квалифицированно помочь вам.

И возникло бы духовное созвучие между вами» (март 1983).

«Юрий Владимирович, – писал я Линнику в Петрозаводск. – Приветствую ваше начинание – написание романа. И, если я правильно понял, романа научно-фантастического, в котором будут отображены идеи Живой Этики. В отношении разыскиваемых вами книг из серии «Научной фантастики», в моей библиотеке имеются: «Человек-амфибия» А. Беляева, «Вирус В-13» М. Михеева, «Война с саламандрами» К. Чапека, «Золотой горшок» Э. Гофмана, «Человек-невидимка», «Война миров» и «Рассказы» Г. Уэллса. Любую из этих книг могу выслать вам для работы. Но хочу все же поделиться с вами своим мнением о научной фантастике, имея в виду ваше желание отобразить через нее идеи Учения…

Очень важно, чтобы в научно-фантастическом романе идеи Учения Живой Этики не воспринимались бы читателем, как очередные фантазии писателя, которые, как правило, никого ни к чему и не обязывают особо. Сам роман может быть интересен по содержанию, сложен и современен по композиции, может захватить читателя необычностью сюжета, необыкновенной широтой мировосприятия писателя, но именно потому, что он «фантастический», даже если его действие разворачивается не в иных измерениях пространства, а на земле, – все это, после прочтения такого романа, не заставит читателя отойти от привычного ему образа жизни, от обыденных чувств и мыслей. «Да, интересная фантастика», – скажет он и, зевая, оденет халат и включит телевизор с очередным развлекательным шоу или с фильмом-ужастиком, забыв уже завтра, о чем же он читал вчера в этой крутой книжке…

Действительно, очень сложно донести новое до сознания сегодняшнего уровня восприятия, донести так, чтобы сдвинуть это сознание и расширить, чтобы то, что человек прочитал, заставило бы его встряхнуться, остановиться на миг и задуматься о себе, о смысле своей жизни, о ее значимости. И в этом отношении, на мой взгляд, гораздо большего воздействия на читателя достигают не суперсовременные фантастические романы, а просто романы, просто повести, такие, например, как «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, «Альтист Данилов» В. Орлова, «Самшитовый Лес» М. Анчарова, «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Р. Баха, «Степной волк» Г. Гессе, «Барьер» и «Измерения» П. Вежинова, «Гадкие Лебеди» братьев Стругацких. Здесь все на земле, как бы в самой примитивной, самой обыденной обстановке, рядом с обыкновенными людьми и, в то же время, – отрыв от этой обыденности и примитива в Беспредельность, такую же реальную, как стол, за которым читатель ест, как стул, на котором он ежедневно сидит, как жена, с которой спит, ругается, которой изменяет и все-таки любит.

Как бы я хотел, чтобы именно такой роман был написан, написан талантливо и глубоко, в котором смысл Учения Живой Этики выявлялся бы рельефно, естественно и в высшей степени правдоподобно. На этом пути, может быть, и не надо собирать сборники и альманахи под грифом «НФ», которые неминуемо наложат отпечаток на ваш роман, а поискать решение в глубине сердца, найти новый путь воплощения замысла, какой-то необычный ракурс, сквозь который идеи Живой Этики смогли бы быть представлены и просто, и высоко» (апрель 1983).

«Как все же затянулась эта ваша пневмония, – писал я заболевшему Александру Черепанову в Красноярск. – Однако надеюсь, что она вскоре пройдет. Согласен, что подошло время нового этапа вашей жизни, как вы пишете, этапа «углубления, прояснения и обобщения». Думаю, однако, что смысл этого этапа все же не в том, чтобы «учиться на малых отношениях, поступках, обращая внимание на более тонкие их показатели», хотя и этот момент нужно иметь в виду.

Ваше дело, как мне все более и более становится ясным, заключается в вашем творчестве. Какое было прекрасное начало в выступлении вашего хора на дне Учителя. То, что вы сказали об Учителе и ученике, – и глубоко, и правильно, и эмоционально насыщенно. И именно здесь ваш голос звучал и высоко, и естественно. Вы были Учителем для тех, к кому обращались. И вот это состояние, в котором вы находились тогда, и есть ваше, и есть ваш Путь Жизни. Представьте себе – перед вами зал.

И вы говорите – темпераментно, искренно:

 
Учитель и ученик.
Какая гармония заложена в этих словах.
Какой вдохновенный ритм.
Учитель – как большой колокол,
С которым ищут созвучия малые колокола.
Учитель – как Солнце,
С которым ищут созвучия его Планеты.
И в этом вечном стремлении
Ученика и Учителя друг к другу
Заложена главная жизненная сила.
Ни с чем не сравнима Любовь и щедрость Учителя,
Давшего зерна Знания.
Велика Его Радость,
Когда Он видит стремление ученика
Познать Истину!
 

Вы чувствуете – это ритм, это стихи. И это ваш ритм, ваши стихи. Специально я выписал отдельно этот вдохновенный монолог, придав ему форму стиха, чтобы вы посмотрели на него со стороны. А дальше у вас – в исполнении хора стихи Тагора, обрамленные музыкой. И вот за это, созданное вами, большой вам поклон. Именно в такой работе – ваша стихия, ваше предназначение. А ваша запись на радио цикла сочинений Бориса Лисицына? Так и звучат во мне ваши слова, сказанные перед началом цикла. Тот же ритм, что и в аккорде «Учитель и ученик», то же горящее и зажигающее вдохновение, накал души, накал устремления. Хороша и задумка выступить по радио с композицией на темы Живой Этики, с использованием материалов из жизни выдающихся людей, с использованием духовной музыки разных эпох.

Думаю, что вам была бы по силам и пьеса Н. К. Рериха «Милосердие», опубликованная впервые. Хорошо бы ее поставить, как это виделось Рериху – в синтезе музыки и пластики, цвета и действия. Мистерия древних, поднятая до космического звучания настоящего. Посмотрите обязательно журнал «Советская драматургия» № 1 за этот год. Если не достанете, я вам вышлю. Идите этой широкой дорогой – она ваша.

Все остальное уложится вдоль нее.

И, пожалуйста, если что неясно в книгах Учения, спрашивайте, не проявляя стеснения…» (июнь 1983).

Дорогой Друг, вечерами, в свободное от мирских игрищ время во Дворце культуры, а затем и в Межсоюзном Доме самодеятельного творчества, влекомый желанием понять и принять религию не только по книгам, но и реально – изнутри, я стал посещать православную церковь, стал присматриваться к ее ритуалам, к ее внутрицерковной жизни. Да и Сергий Радонежский, который в Живой Этике рассматривался, как нравственный светоч земли русской, был сочленом православной церкви, основоположником ее монастырского уклада. И это являлось дополнительным стимулом для моего движения к Храму. К тому же, были еще свежи в памяти мои лагерные мордовские и пермские сны.

Я шел по прекрасному городу, улицы которого были вымощены плитами разных цветов и оттенков. Необычайна была и архитектура зданий, окрашенных в светлые тона золотисто-желтого и голубого. По улицам в ниспадающих до земли хитонах двигались мужчины и женщины. Покрой их тканей был прост и изящен. И каждый из идущих знал, что это не столько улицы города, сколько пути жизни, по которым спускались они в низины мрака или, напротив, возносились к вершинам Света и Чистоты, Любви и Божественности.

Я вышел на широкий проспект, который сначала ниспадал вниз, а затем, повернув направо, устремлялся безудержно вверх. И там, на вершине, моему взору вдруг открылся величественный Храм. Чудесное звучание а капеллы нисходило оттуда. И я вошел под своды этого Храма. Восторг и упоение экстаза наполнили все мое существо.

Вскинув руки, я начал Молитву – великое Песнопение Господу.

И хор подхватил Хвалу Вседержителю. Часто в новосибирском периоде жизни во мне звучали молитвой и меня поддерживали и укрепляли на избранном мною пути ясные и светлые слова из Учения Живой Этики:

 
Владыка, пошли Волю Твою, или дай, или возьми.
С Тобою вместе будем различать мои западни.
Вместе будем усматривать решения вчерашнего дня.
Сыт я сегодня, и Ты лучше меня знаешь
Количество пищи моей на завтра.
Не преступлю Волю Твою,
Ибо могу получить лишь из твоей Руки.
 

И наконец пришло время, когда я обратился с большим посланием к архиепископу Новосибирскому и Барнаульскому Гедеону, которое заканчивалось словами:

«Обращаясь к Вам, Владыка, прошу Вас принять меня в лоно церкви Христовой «как Христос принял нас во Славу Божию», ибо, как сказал митрополит Николай: «Быть в Нем – значит все силы, все свои чувства: зрение, слух, язык, руки – все это посвятить служению своему ближнему, все это отдать в Волю Божию, чтобы Она, Воля Божья, а не наша грешная, себялюбивая, всегда ко греху наклонная, господствовала в нашем сердце, чтобы Он Сам управлял нашей жизнью и вел по всем шагам нашего пути»… Прошу Вас, Владыка, не отказать в этой моей просьбе» (июнь 1983).

 
Стрелу золотую на бархатно-черный сменяй
Странника посох.
И символы молний замкни над крестом Зодиака
В белые сферы.
Сделав виток, на серебряный эллипсис входишь
Для вдохновений.
 

«Преосвященнейший Владыка, – писал я во втором послании архиепископу Гедеону после краткой встречи с ним, – видимо, не смог я донести до Вас то, что хотел сказать и о чем посоветоваться. Я почувствовал, что произошел диссонанс между тем впечатлением, которое оказало на Вас мое первое «послание» к Вам, и тем, как Вы восприняли и меня, и нашу беседу. В одном фильме был интересный эпизод. В поезде везли раненых. Один из них постоянно просил воды и, порываясь встать, умолял: «Братишки! Воды – горю я, братишки». Иногда ему приносили стакан воды, но, в основном, глядя на его мощное тело и красное лицо, шутили: «Куда ты денешься с такой-то мордой – тебя и палкой не перешибешь».

Утром его нашли на постели мертвым. И притихли все, поняв вдруг, сколько глухого безразличия проявили к человеку, которому можно было как-то помочь. Нечто происходит и со мной…

За малой деталью жизни (по неведению вовремя не обвенчался) неужели не видно моего искреннего и истинного устремления к Господу?… Ваше Преосвященство, как к Посреднику между Господом и землей, я снова обращаюсь к вам: «Отче! Прими меня в число наемников твоих».

Владыка, жизнь моя не была легкой и праздной. Трава-лебеда, простая вода и недостаток хлеба были основным рационом моего блокадного детства. И Господь сохранил в это лихолетье. Господь сохранил и тогда, когда влетел в квартиру снаряд, выбил окно, пролетел через дверь в кухню и там разорвался. Стены разворотило, но меня не тронуло и осколком. Не будем говорить о полуголодных и полураздетых послевоенных годах – они коснулись половины России. Но после 8-го класса, пройдя при температуре около 40° медицинскую комиссию при поступлении в летное училище, в этот же день я был на операционном столе. «Еще бы два часа, – сказала доктор отцу, – пришлось бы вам хоронить своего сына». Прорвавшийся аппендицит закрыл мне дорогу в небо. После военно-морского училища – тюрьмы и лагеря, а с ними – сердечная недостаточность и больницы. И лишь воздержание во всем привело к прекращению болезни. Всю свою жизнь не имел я ни лишнего рубля, ни лишней одежды. Стол, стул, кровать и книги – вот все, что окружает меня в моем доме. Иконы и Крест Животворящий – мое богатство, а не золото и серебро, хрусталь да бархат. Заповеди Иисуса наполняют сердце мое, а не праздные увеселения и бесцельное времяпрепровождение. Но физическое воздержание – это же монашеская аскеза. Таков путь мой, Владыка, который и привел меня к порогу Вашей обители, поскольку сказано Им: «Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником»… Независимо от того, примете ли Вы меня в лоно церкви Христовой, позволите или нет быть пастырем овец Его стада, всегда будут звучать в сердце моем слова Великого Учителя: «Я есмь хлеб жизни; приходящий ко мне не будет алкать, а верующий в Меня не будет жаждать никогда». На Вашу премудрость уповаю, Владыка, памятуя, что «всякий просящий получает, а стучащемуся отворят» (июль 1983).

 
Тропа Пути должна дышать озоном
Стремления ко мне. Не оступись —
На горном склоне обойди пороги.
 

Собор был полон, но тишина почти звенела, отражаясь в его колоннах, иконах, горящих свечах.

Только голос дьякона, устремляясь к куполу Храма, вливался тугой волной в сердца молящихся:

– Еще молимся о богохранимой стране нашей…

Из алтаря вышел мой духовник отец Владимир и рукой указал подойти к нему. Я взошел на амвон.

И распевно звучал голос дьякона:

– Еще молимся о братиях наших, священницех, священномонасех, и всем во Христе братстве нашем…

Отец Владимир, убеленный сединами протоиерей, провел меня на клирос, представил регенту, сказал ей:

– Владыка благословил его учиться петь и читать на клиросе. Певуче лился голос дьякона:

– Еще молимся о плодоносящих и добродеющих во святем и всечестнем Храме сем…

Клирос трижды отзывался на провозглашенное прошение:

– Господи, помилуй…

И я, как умел, пел вместе со всеми. А через час, когда тишина Храма еще больше сгустилась и напряглась в ожидании, и голос священника в алтаре за закрытыми царскими вратами произнес:

– Пийте от нея вси, сия есть кровь моя Нового завета, яже за вы и за многие изливаемая во оставлении грехов, – на амвон поднялся староста причта и, пошептавшись с регентом, грудью пошел на меня со словами:

– Выйдите с амвона!

Чтобы не нарушать одухотворенной тишины Храма, я молча спустился по ступеням и встал среди прихожан. На клиросе запели:

– Тебе поемъ, тебе благословимъ, Господи…

Видя, что я не вышел из Храма, староста снова подошел ко мне:

– Чтобы больше я не видел тебя здесь…

На следующий день отец Владимир вручил мне ответ архиепископа Гедеона на два мои послания к нему:

«Такой обширной перепиской мне заниматься некогда. Игнорировать церковные таинства и нормы нельзя, а тем более хотящему быть строителем тайн. Воцерковляйтесь, учитесь и вырабатывайте дух смирения и послушания, и Господь укажет вам дальнейшее» (1983).

С ответом архиепископа отец Владимир вновь привел меня на клирос. И объяснился с регентом. И со старостой мы пожали друг другу руки – извинился он, думая было, что я самозванец какой-то здесь. Однако ощущение жесткого «неприятия» у меня осталось.

Был день Успения Приснодевы Марии. И вынесли плащаницу из алтаря. Началось помазание елеем, привезенным с Афона. С клироса я спустился вниз и подошел для целования плащаницы. Священник помазал меня елеем. И я вернулся на клирос.

– А ты что здесь делаешь? – обратился ко мне, вышедший из алтаря священник.

– Я… пою на клиросе… – ответил несмело отцу Павлу, – благословите, отче, – и ладони сложил, ожидая его благословения.

– Что-то раньше не видел я тебя здесь, – отстранился он. – Почему на клиросе посторонние? – повернул он свою бородку клинышком к регенту. Та недоброжелательно по отношению ко мне ответила ему…

 
Я вновь тебя к терпенью призываю —
Все сложится для пользы на тебя
Возложенного дела.
Не жди руки на уровне земли,
Которая могла бы быть опорой
На избранном пути высокогорном.
Орел парит на собственных крылах —
И ты пари к Вершинам, опираясь
На собственное сердце.