Солнце палило нещадно. Поляков приказал экономить воду – пока она плескалась во фляжках. Но сколько ещё идти по этому безбрежному морю полыни и пахучего степного разноцветья? На горизонте ни сёл, ни хуторков видно не было – степь до самого неба. Изредка злые слёзы бессилия наворачивались на Жоркины глаза. Он незаметно смахивал их, поглядывая украдкой на подчинённых – не заметил ли кто? Мокрая, просоленная потом гимнастёрка, уже не липла к спине – до того заскорузла. А конца-краю этому безбрежному полю не видать. Так и спали в чистом поле. Даже шинелек не было – постелить на землю. Да и надо ли было стелить: земля тёплая, за ночь не остыла. И сколько той ночи? К двенадцати улеглись, а в полчетвёртого подъём. Надо спешить – у фашистов техники о-го-го: отрежут на танках пути отхода, и до свиданья, мама, не горюй. К полудню на следующий день перешли по хлипкому мостику какую-то речушку. Скорее, не речушку даже, а ручей. Невдалеке и хатки стояли. Село, стало быть. Люди. Там, однако, и передохнуть можно, и перекусить – свои-то припасы закончились. Народ приободрился, в глазах потухший было блеск появился. «Может, и начальство, наконец, найдётся», – подумал Поляков. Вот здесь откуда-то и появился бригадный комиссар. Как из-под земли вырос. В пыльной, пятнами пропотевшей гимнастёрке. Высокий, чернобровый, с красными от бессонницы глазами.

– Стой! – Он поднял перед Поляковым руку. – Кто старший?

Жорка остановился.

– Я старший. Старший лейтенант Поляков, – устало добавил: – Командир роты.

Прибывший представился:

– Бригадный комиссар Брежнев.

Сопровождавший его лейтенант держал автомат наизготовку и зыркал глазами на подступивших вплотную людей Полякова. Тот окинул взглядом Брежнева, кивнул лейтенанту.

– Ты бы пушку свою опустил. Пальнёшь с перепугу, греха не оберёшься. Свои кругом, не бойсь.

Тот повёл стволом.

– Да я и не боюсь, а свои – не свои, посмотрим, а то…

Брежнев устало махнул рукой.

– Да брось ты, Петя. Не видишь – свои.

Кивнул на поляковских.

– Всё, что от роты осталось? Разбежались?

Поляков нахмурился. Недобро взглянул на комиссара.

– Таких не держим. Все, кто не полёг там, на поле боя, – он кивнул на запад, – здесь, со мной. А тех, что полегли, не надо трогать. Они свой долг сполна отдали.

Брежнев смутился. Но тут же взял себя в руки. Без церемоний дёрнул Полякова за рукав гимнастёрки:

– Давай отойдём.

И отвёл его в сторону метров на пять. Остановившись, снял фуражку, провёл пятернёй по чёрным волосам, смахнул пот со лба и начал вполголоса:

– Ты, я вижу, хлопчик боевой. Да и люди у тебя надёжные, в бою проверены. А ситуация такая: там, – он кивнул головой на восток, – в семи-восьми километрах рубеж обороны готовится. Там фашистов думаем остановить. Только время надо выиграть. Дня два. Сможешь? Жорка пожал плечами.

– Здесь? В чистом поле? И с кем? И чем? У меня ж людей нет. И оружие – один пулемёт без диска да винтовки с тремя патронами на брата. Он хотел продолжить, но Брежнев прервал его.

– Погоди, погоди.

Он так по-украински выговаривал букву Г, что Жорка неожиданно подумал: «Наш парень. Может, и с Донбасса». Эта мысль вдруг породила в нём чувство землячества с совершенно незнакомым человеком, так внезапно возникшим на его пути. Как в калейдоскопе, в сознании промелькнули зелёные улицы родного городка, весёлые посиделки с девчатами и такими вот, как этот комиссар, черноволосыми и чернобровыми парнями. Мысли о войне, о долге на какие-то мгновения улетучились. Он забыл о себе, о своих людях. Перед ним был просто свой человек, земляк, которому – кровь из носа – нужно было помочь. Видимо, выражение лица Полякова так изменилось, что Брежнев похлопал его по плечу.

– Эээ, ты чего?

Сразу всё вернулось: и война, и степь, и комиссар. А Брежнев заглядывает в глаза.

– Ну, ты как, в порядке?

Жорка тряхнул головой.

– В порядке. Простите, это от бессонницы.

– Бывает. Так вот слушай. Не самое плохое тут место. «Не кадровый, – снова подумал Поляков. – Кадровый бы о позиции говорил. Да в этом ли дело?».

А Брежнев продолжал:

– Тут слева, метрах в пятистах, лиман начинается. И ручей там пошире. Вряд ли они туда полезут. Здесь водная преграда, и посёлок на виду. Мосточек, какой-никакой есть. Здесь они двигаться будут. Здесь их и надо встретить. Боеприпасов я тебе подброшу. Это будет. И патроны, и гранаты. Пару пулемётов. А люди? Да пока мы с тобой говорим, человек десять мимо прошло. Собирай. Права я тебе… – Почесал за ухом, подумал. – В общем, права самые большие даю. Сейчас бумагу выдам, что ты начальник укрепрайона. Пойдёт? Любой народ останавливай, не гляди на звания – ты здесь теперь главный, понял? Но времени у тебя в обрез. Окапывайся. – Крикнул. – Петя! Есаулов! Быстро бумагу! Тут вот товарища, – вскинул голову, глянул на Жорку: – Как, говоришь, фамилия? – Услышав ответ, продолжил: – Товарища Полякова начальником надо назначить.

Пока он писал, Жорка лихорадочно думал, о чём ещё поговорить надо. «О чём? Ясно о чём»!

– Товарищ комиссар. Насчёт боеприпасов – это хорошо. Неплохо бы шамовки подбросить.

– Чего? – удивился комиссар.

– Чего. Кухню надо и пункт питания. Я тут вам к вечеру не роту – батальон соберу.

Брежнев махнул рукой.

– Само собой. И без напоминаний знаю. Всё тебе, старшой, будет. Ты только продержись. – Взглянул на него с надеждой. – Продержись, браток. От этого многое зависит. Продержись, ты сможешь.

Через пять минут его и след простыл.

К утру следующего дня у Полякова было уже человек пятьдесят. Комиссар слово сдержал: подвезли и боеприпасы, и три пулемёта, даже два ПТР, и кухню с продуктами. Кое-чем разжились в селе. Дело пошло веселее. Поляков пункт питания разместил в тылу на приметном месте. Отступавшие потянулись туда, как мухи на мёд. Кухня работала безостановочно. Но не беспорядочно. Сначала старшина собирал группу человек по пятнадцать-двадцать, их кормили, потом строили.

С каждой группой работу проводил сам Поляков. Простую работу: объявлял, что они зачислены в воинскую часть по защите укрепрайона, начальником которого он является. Желания ни у кого не спрашивается, укрепрайон надо удержать любой ценой – по личному приказу товарища Сталина.

Заканчивал просто и доходчиво:

– Если кто-то вздумает не выполнить этот приказ, застрелю лично. На месте.

Самое удивительное – подчинялись все, безоговорочно. Даже командиры более высокого звания, чем у Полякова. И о том, что сам товарищ Сталин приказал Полякову оборону здесь организовать, не спрашивали. А про филькину грамоту, что выдал ему Брежнев, Поляков и сам не вспомнил ни разу. К вечеру у него был уже батальон человек под триста. Окопы рыли весь день, и ночь ещё прихватили. Подготовили огневые точки, определили секторы обстрела. В общем, подготовились. Поляков больше командовал, разбирался с назначенными им командирами, а работами по организации обороны занимался пожилой майор Любавин, которого он же и взял к себе в заместители. Надо было спешить. Фашисты вот-вот появятся. Поляков и так удивлялся, что враг такую фору во времени им дал. «Вам же хуже», – бормотал он, почёсывая затылок.

– Что, что? – пытался уточнить Любавин.

– Да это я так. С фашистами толкую. Говорю, не спешат – себе, то есть им же, дороже. Встретим, как полагается: – И тут же, без паузы: – А зачем вы траншеи вперёд к реке копать приказали?

– Да на всякий случай.

Но, уловив удивлённый взгляд Полякова, добавил:

– Немчура, конечно, техникой богата. Танки непременно будут. А в ручей, он всё же не такой уж узкий, с ходу не полезут, тормознут. Вот тут их и бить надо будет. Из этих самых сап, которыми траншеи заканчиваются.

Поляков покрутил головой.

– Грамотно. Дай-то нам Бог.

– Вишь, прижало, и Бога вспомнил. Неверующий же.

– Неверующий. Но меня бабка в основном воспитывала. Незабвенная моя Екатерина Ермолаевна. Крепко верующая была. Та Бога часто поминала. Но, как говорила, не всуе.

– А родители что ж? Разбежались?

– Родители? Нет. Родители у меня в порядке. Только всё заняты очень были. То революцию делали, то промышленность восстанавливали, социализм строили. Ну а в последнее время Америку догоняли и перегоняли. Так что им не до меня было.

Любавин хмыкнул:

– Ну-ну.

Поляков посмотрел на запад, откуда супостат появиться должен был, и спросил Любавина:

– Товарищ майор, вот вы говорите немчура, а я на границе вроде с румынами воевал.

– Я тоже. А потом и немцы появились. Кто ж знает, какие у них тут дивизии воюют? Мне лично главное разведуправление об этом не докладывало.

Поляков вставил:

– Мне тоже.

– Ну вот. Последние, кого я видел, были немцы. Да нам хрен редьки не слаще. И тех и других бить надо.

Поляков согласился.

– И то верно. Будем бить, сколько силёнок наших хватит.

– Ты, Георгий, главное, не тушуйся. Все из мяса и костей сделаны. Только мы пожилистей. Сейчас они нас гонят, потому что их много. Много больше, чем нас.

А резервы подойдут – посмотрим, чья возьмёт. А чтобы резервов дождаться, мы должны их здесь придержать. Время нашим дать, понимаешь? Скоро мы их остановим, скоро. Пусть пока потешатся, пройдут вперёд. Обратно бежать дальше придётся.

– Тут главное, товарищ майор, чтоб не до Волги они тешились.

Любавин удивлённо посмотрел на него.

– Ты что, Георгий? Километров с сотню-то ещё, может быть, и отдадим. А там – вперёд, на Берлин. Не сомневайся.

А Жорка и не сомневался. Не мог он тогда знать, насколько пророческими были его слова насчёт Волги.

Фашисты появились на рассвете. Три мотоциклиста подъехали к самой воде, побалабонили что-то по-своему, погазовали, крутанулись у берега и рванули обратно.

– Это хорошо, – шепнул Поляков. – Не заметили. Любавин кивнул.

– Тем лучше. Жора, подтяни поближе пулемёты с флангов. Они беспечно, колонной к ручью подойдут. Вжарим хором, человек с полета сразу положим. А там видно будет.

– Ладно. Дай команду пулемётчикам. Пошли связных. – И громко: – Командиры рот, ко мне!

Поставил задачу:

– Огонь открыть только после пулемётчиков и не палить в небеса. Нам нужен только прицельный огонь. Патроны беречь. Неизвестно, сколько нам этот рубеж оборонять придётся. Может, трое суток, может, пятеро.

В заключение добавил:

– Всё, товарищи командиры. Привал закончился. Мы их сначала, конечно, шарахнем, как следует. Но не обольщайтесь. У них сейчас сила. А у нас Родина за плечами. Стоять насмерть. Нам и продержаться надо всего-то два дня. Вопросы? – И сам ответил: – Вопросов нет. Тогда по местам. К бою!

Ещё около часа ждать пришлось. Наконец появились. Шли нестройной колонной. Беспечно, как на пляж у себя дома. Каски на ремнях, ворот нараспашку. Болтают о чём-то.

Поляков дал бинокль Любавину.

– На, глянь. Видишь, жарко им. Погодите, гады, это ещё не жарко – жарко будет впереди.

Подпустили почти до самого ручья. Тут Поляков и дал команду:

– Огонь!!!

Пулемёты дружно рявкнули и застучали в четыре струи. Бойцы открыли огонь из винтовок. И понеслось! Фашисты беспорядочной лавиной бросились назад. А вслед им летели и летели пули. Смерть настигала бегущих по всему полю. Никто не подбирал раненых. Солдаты падали, вставали, бежали дальше, ползли на четвереньках, пытаясь укрыться от огненного смерча. Никогда за всё время войны не видел Поляков такого панического бегства противника. Такого ужаса, охватившего огромную массу людей. Избиение продолжалось, пока последний солдат не исчез за линией горизонта. Всё поле за ручьём было устлано вражескими телами.

Поляков снял фуражку, вытер струящийся ручейками пот со лба.

– Ну вот, товарищ майор. С первой победой. А то всё пятились да пятились. Теперь и они хлебнули. – Он сжал кулак, погрозил им в сторону неприятеля. – Помните, гады! Это только начало. Били вас и будем бить. Дайте срок.

Любавин вздохнул.

– Да, дали им прикурить на первый раз. Слишком уж они расслабились. Думали – им здесь Европа. Елисейские поля! Шалишь, брат. Но и нам расслабляться нельзя. Теперь они пойдут по всем правилам военного искусства. Такие, Георгий, дела. Я пройдусь по окопам, поговорю с командирами, с людьми. Пулемётчиков на места поставлю. А тебе надо в тыл. Отсюда боем не покомандуешь. Там место подготовлено. Связных возьми. Одного старшины твоего Серобабы мало будет. Всё-таки фронт обороны у нас метров с четыреста. И, сам понимаешь, это мы их только пугнули. Это, брат, только присказка была. Сказка будет впереди. Может, и с танками. Так что – не расслабляйся.

Он кивнул Полякову и, согнувшись в три погибели, двинулся по мелкой, не в полную глубину вырытой траншее на правый фланг. Полноватая, нескладная фигура с трудом протискивалась в узкой траншее, то и дело, цепляясь за её стенки. И тогда сухая земля тонкой струйкой осыпалась на гимнастёрку Любавина. Поляков смотрел ему вслед, и сердце сжималось: Жорке было жаль немолодого уже майора. «Тебе бы сейчас внуков нянчить. А ты тут по траншеям ползаешь. С другой стороны, что б я делал без тебя? Счастье, что такой человек в тяжкую пору встретился. Были б все такие там, наверху, не сидели бы мы сейчас в окопах в этой степи». Испугавшись этой мысли, тут же отбросил её прочь и двинулся по траншее в другую сторону. Подготовить людей к новому бою. Настоящему и жестокому.

Начали немцы наступление через час. Двигались цепью, растянувшись почти по всему фронту обороны поляковцев. Впереди на равных промежутках – три бронемашины. Метров с двухсот они открыли огонь из пулемётов. Поляков обернулся к Любавину.

– Как там наши сапы?

– В порядке сапы. До ручья броники подпустят и ударят. А пулемётчики метров со ста пятидесяти начнут пехоту отсекать.

Ударили наши пулемёты. Защёлкали винтовочные выстрелы. Поляков поморщился.

– Рано винтовки начали. Не снайперы, с такого расстояния фиг попадёшь.

Любавин отозвался.

– Ну, не попадём, так попугаем. А там кто его знает – они к нам идут. Всё ближе.

Пулемётные очереди врага ложились у самых окопов. Голову не поднять. Поляков забеспокоился.

– Пора бы их и причесать.

Тут и жахнул правый ПТР-овец. Центральный бронетранспортёр встал как вкопанный. Экипаж полез на землю. Воспользовавшись тем, что его пулемёт замолчал, красноармейцы открыли прицельный огонь. Цепи, перешедшие было на бег, сразу поредели и залегли. Тут же удалось подбить и второй бронетранспортёр. Третий, не доезжая до ручья, тормознул.

– Ну, зараза, – шептал Поляков, – и тебе не долго осталось.

И точно, не прошло и пяти минут, как и он вспыхнул факелом. Немцы, даже на земле были видны как на ладони. Пулемёты молчали, зато остальные бойцы вели огонь, не спеша, выцеливая среди трупов живые мишени. Если кто-то из наступавших приподнимался, тут же вступал в дело пулемёт. И немцы не выдержали. Ползком-ползком попятились.

– А, не нравится?! – закричал Поляков. – Так мы вас и не звали! – Обернулся к майору. – Может, в атаку? Шуганём их до самой Бессарабии!

Тот осадил его.

– Не горячись. Ты ж не знаешь, что там дальше. Нам бы этот рубеж удержать. Ещё и полдня не прошло. Надо подумать, как людей покормить до следующей атаки. А то закрутится-завертится, до темна голову не поднимешь.

Поляков удивлённо посмотрел на него.

– Ну, товарищ майор, и нервы у вас! Как будто пятый год воюете! Я насчёт этого и забыл вовсе.

– Для этого я и есть у тебя. Чтобы не забывал. Я обедом займусь, а ты…

– А я по окопам пробегусь. Есть, поди, и раненые, и, может быть, убитые. Проверю людей.

И они занялись каждый своим делом.

На этот раз немцы готовились долго. К пяти часам ударила артиллерия. Снаряды ложились плотно. Вся позиция вмиг была изрыта. Но более пагубным был миномётный обстрел. Мины с противным воем падали с неба под прямым углом. И если попадали в траншею, амба – спасения не было. Огонь вёлся прицельный, по окопам. Вблизи НП Полякова ни один снаряд не упал. Он с болью смотрел на развороченные позиции своих бойцов. «Тут уж без раненых и убитых не обойтись. Верно майор сказал – какая там атака. Своё бы удержать». Он глянул на Любавина.

– Молотят, как будто здесь дивизия в обороне.

Тот откликнулся.

– А ты думал! Им сейчас вперёд надо. Любой ценой. А тут козявка какая-то путь преградила. Так что держись, Георгий, это только начало.

Поляков хмыкнул.

– Ладно. И мы не лыком шиты.

Показались немецкие цепи. Автоматчики шли, согнувшись, прижимаясь к земле, и на ходу вели огонь.

– В белый свет как в копеечку, – бормотнул Поляков. – Наши-то попрятались.

– Психология, – откликнулся Любавин. – Свой страх разгоняют.

– А мы им страху сейчас прибавим. Пусть только поближе подойдут. Ну что, вперёд? Артиллерия сейчас замолчит, своих бить не будут. Надо встретить.

– Встретим. Ты-то куда? – Он схватил за ногу выползающего из окопа Полякова. – Тебе отсюда командовать надо.

Поляков выдернул ногу.

– Успею накомандоваться. Вернусь. Надо посмотреть, что там у нас впереди делается, организовать встречу. Было бы кем командовать. Видишь, фрицы намолотили… Давай вперёд. Я налево, ты направо.

Потери были. Но меньшие, чем издали казалось. Бойцы уже вели огонь. Заговорили пулемёты. Немцы теперь передвигались короткими перебежками. Но передвигались. Упорно лезли вперёд.

Поляков, где ползком, где бегом – от воронки до воронки – двигался вдоль линии обороны. Не молча. Кого за плечо встряхнёт, кому подмигнёт, а кому и пару слов ободряющих бросит. Его удивляло спокойствие бойцов. Видимо, удачное отражение двух предыдущих атак вселило в них уверенность в успехе. А что? Броники сожгли, патронов хватает, покормили сытно, потери после артобстрела небольшие. Поляков приободрился. Пора пост на НП занимать. Он добрался до своей тоже выкопанной далеко не в рост траншеи, протиснулся в неё, обернулся, бросив взгляд на поле боя, подумал: «Ничего, немчура. Повоюем. Не так просто нас взять! Подавишься, не скушаешь!» И в это самое мгновение правофланговый пулемёт замолчал. Жорка бросился назад, припал к брустверу. В отчаянии ударил кулаком по насыпи. «Так и есть! Накликал!» Немцы на правом фланге приободрились, смелее стали продвигаться вперёд. Поляков быстро посмотрел по сторонам. «Кто? Ну, кто сможет? Кто успеет?» Рядом был только худенький необстрелянный связной Щеглов.

– Щеглов! Щеглов! – заорал что есть мочи Поляков, как будто Щеглов был не рядом, а за версту. – Из пулемёта можешь? Быстрее, можешь!?

Перепуганный Щеглов закивал:

– Могу, товарищ старший лейтенант, могу.

– Так что ж ты стоишь? Бегом к пулемёту!!!

Тот рванул с места, только земля из-под ног посыпалась.