– Что там? – приподнялся на локте Сергий.
– Лежи, лежи, – сунулась было к нему Русава. – Дозорный то. С докладом.
Но он уже и сам скакал к телеге, завидев Русина.
– Боярин! – осадил он коня, увидав Сергия. – Там, впереди, бьются. Толком я не разглядел, но народу немного, не больше десятка. То ли тати налетели на одинокого путника, то ли сцепились два обоза из-за чего-то, может, из-за места. Я троих видел, лежащих замертво, и судя по шлемам, то чужие, не наши.
– Дядька, – повернул голову к Русину Сергий, – возьми воев, разберись. Совсем тати обнаглели, в трёх верстах от стольного города орудуют. Но поаккуратнее там, вдруг это степняки балуют.
Русин махнул рукой и десяток воев поскакал вслед за ним, а второй окружил обоз и приготовил оружие.
– Подай-ка меч, – протянул руку Сергий.
– Да какой меч, батюшка-боярин? – запричитала Русава. – Ты на себя-то глянь: только-только на покойника перестал быть похож, порозовел маленько.
– Рано хоронишь, – усмехнулся Сергий. – Я коль и в строю не рубака пока, за себя постоять ещё смогу. Меч! Не хватало ещё, чтобы меня тати тёпленького взяли, прямо в постельке. Ну что там? – спросил он десятника Петра, вглядывающегося с седла по направлению движения.
– Да отсюда ничего не видно, – подосадовал десятник, – но и шума не слышно. То ли наши распугали, то ли всё уже закончилось.
– Глянь, – мотнул головой Сергий, – а нам потом помашешь от поворота. Может, помощь кому нужна, как-никак лекарка с нами.
Пётр глянул на Незвана и, уловив ответный кивок, послал коня вперёд.
– Смотреть по сторонам, не отвлекаться! – скомандовал Незван. – Нечего шеи тянуть, без вас обойдутся, чай не в первый раз, понимать должны.
В это время от поворота махнул рукой Пётр.
– Трогай, – скомандовал Сергий, и обоз тронулся дальше, а десяток переместился в хвост, прикрывая его с тыла.
Минуты через три увидели первого убитого воя в доспехе с почти отрубленной головой и правой рукой. Удар, нанесённый ему, был страшен, аж шлем с головы слетел, между шеей и плечом, почти до подмышки. Недалеко от первого лежали второй и третий – один с почти перерубленной в бедре ногой, второй с раной, как и у первого, только с другой стороны. А шлемы и правда были чужие, похоже, угорские.
– Там ещё четверо, – сказал подъехавший Русин, – их наши посекли. Хоть и раненые, а на ребят кинулись. Да двое подальше, этих из луков Панкрат да Никон достали, а один утёк, нырнул в кусты, а потом, слышу, копыта застучали. Я преследовать запретил, мало ли что. А девять коней, что там остались, да сумы ребята взяли. Но самое интересное, что напали-то на Свенельда и впрямь угры, а я было сперва не поверил. Тех троих, – мотнул головой Русин, – он и срубил. Но тут и его стреножили из лука, иначе бы он в лес нырнул – и ищи ветра в поле. Так он к дубу спиной прислонился, и они всемером к нему подойти не могли, да ещё троих он подранил, мы их и добили. Я его сразу узнал, как только почти белые волосы до пояса увидал. Да вон, ребята его несут.
– Давайте сюда, ко мне, – сказал Сергий, – места хватит, да и лекарке не мотаться туда-сюда. Опять же, телегу не перегружать, тем более что и некуда, набрали мы ныне…
– Клади сюда, к боярину, – распорядился Русин. – Русавушка, погляди болезного, что можно сделать? Крови он, судя по всему, потерял изрядно, одна стрела у него в бедре, другая под мышкой. Под мышкой-то крови немного, а вот портчина вся кровью пропиталась, как бы жилу кровяную не задели, тогда конец, даже и надежды нет, к вечеру отойдёт.
Свенельд, несмотря на раны, был в памяти, и ни одного стона от него никто не слышал. Его бережно опустили на рядно на левый бок, и Русава, распоров штанину, глянула на рану.
– Я не новик, – сказал Свенельд, сцепив зубы, – чтобы под выстрел дуром подставляться. Совсем-то уж уберечься не получилось, так хоть вскользь попало.
Стрела, попавшая в бедро, была сломана, скорее всего, самим Свенельдом. Русаве было достаточно одного взгляда, чтобы понять: кровь заливала ногу оттого, что Свенельду приходилось крутиться, отбиваясь от наседающих врагов, а теперь, в покое, кровь почти и не текла.
– Ну, слава богам, жила не задета, – сказала она. – Но потерпеть придётся, надо её удалить, – кивнула она на стрелу. – Резать, чтобы достать наконечник, нельзя, и так крови потерял много. А вот выдернуть в другую сторону, пожалуй, что и получится. Наконечник за малым не пробил насквозь. Терпи, дядя. Так, дядька Русин, организуй горячей воды. Сергий, подвинься и привались к нему со спины, чтобы он назад не заваливался, чтобы ему ещё и на это силы тратить не приходилось. Хорошо бы, конечно, отъехать отсюда подальше, – сказала она, перехватив беспокойный взгляд Русина, – да время дорого, придётся здесь, дядька, ты уж прости.
– Да ничего, – беспечно махнул рукой Русин, выразительно глянув на Петра, после чего тот молча кивнув, склонился к Незвану. Незван также молча кивнул, прикрыв глаза, и мотнув головой Белоусу, поскакал назад.
– Так, становимся лагерем вон там, будем обедать, – показал рукой Русин. – Детей и баб – в центр. Вы двое, повернул он голову, – за вами костёр. Пётр, распорядись насчёт воды, потом нальём, как мимо реки проезжать будем, но сначала нагрейте воды лекарке. Ну а остальные сами знают, что делать. Пусть соберут трофеи да прикопают убиенных – как-никак, создания божии, негоже на поживу зверью бросать. Давайте, давайте, – захлопал он в ладоши, – раньше начнём – раньше кончим.
«Ага, – подумал Сергий, – раньше сядешь – раньше выйдешь». И сам удивился, никогда раньше на ум это не приходило, видно, услыхал где-то, вот и прилипло. Только причём тут сядешь-выйдешь? Непонятно…
Народ зашевелился, одни кинулись в лес за дровами, двое других раскопали в телеге бочонок с водой и наливали из него воду в котелок для лекарки и в котёл для готовки. Искать воду было некогда. А бабы из семьи кузнеца развязывали узелки с крупой да доставали лук, соль и прочий припас. Русава пока приготовила травы и достала мазь, разложила всё это по порядку на чистой тряпице.
– Ну что там? – обернулась она к костру.
– Закипает, матушка, сейчас принесём. Как забьёт ключом, так и снимем. Всё, как ты учила, – ответил вой.
– Потерпи, – обернулась она к Свенельду. – Попить не хочешь?
– Нет, – мотнул головой Свенельд. – А вы кто будете-то, что за меня вступиться решили и гнева княжьего не побоялись?
– Да мы люди боярина Волка, а он тебя со спины и подпирает. Тоже не долечился толком после ранения, вот и путешествует почти лёжа, в седле трястись ему рановато, – сказала Русава.
– Это какой же Волк? Что княжича в бою прикрыл? – перемогая боль, спросил Свенельд.
– Он, батюшка, – кивнула Русава. – Потому и я здесь, что слаб он пока, а признаться в том боится, вдруг люди подумают что-то не то.
– Ну так на то он и вой. Квохтеть да стонать вою не пристало. Правда, и подставляться дуром тоже не стоило, но иногда бывает и так, когда ничего другого не остаётся. Ну хоть повезло ему в том, что жив остался, а опыт… Опыт – дело наживное, конечно, если выживешь, пока учишься.
– Ну что, всё готово. На-ка закуси, сейчас будет больно, – сказала Русава, подавая обмотанный кожей обрезок палки.
– Делай, что должно, а терпеть я умею, – сказал Свенельд, зажимая в зубах палку.
Он дёрнулся только раз, когда Русава ударом руки выбила стрелу в другую сторону, промазав её перед этим каким-то снадобьем, а Русин, прихватив клещами, выдернул стрелу из раны. Тут же Русава наложила кашицу из трав на раны с обеих сторон и забинтовала ногу полотном, потом сунула в руку Свенельда кружку.
– Хлебай помаленьку, – сказала она ему. – А как выпьешь, налью ещё. Это снадобье лечебное, чтобы снять воспаление, буде оно приключится. Придётся тебе с нами прокатиться, тревожить ногу сейчас ходьбой нельзя. Я дорогой понаблюдаю за раной, чтобы худа не приключилось, ну а пронесёт, пойдёшь куда хочешь. Ребята, – обратилась она к воям, – помогите кольчугу снять, посмотрю, что у него на боку творится.
– Да ничего там страшного нет, – сквозь зубы проговорил Свенельд. – Стрелу, что насквозь прошла, я сам обломил и выдернул, да, вроде, и подсохло там всё уже.
– Подсохло, конечно, – проворчала Русава. – Потная рубашка там к ране присохла, а обернуться может даже хуже, чем с ногой. Так, аккуратненько, кладите. Ну точно, присохла, – и без предупреждения отодрала рубаху от раны.
Свенельд мыкнул, дёрнулся слегка, но и только.
– Всё уже, всё, – ласково заворковала Русава. – Сейчас промою и травки наложу, и будешь отдыхать.
– А что ж так горит-то? – сдерживая себя, спросил Свенельд.
– Потерпи немножко, сейчас пройдёт. Это я тебе травку положила, чтобы рану очистить, потом привяжу кашицу из подорожника и крапивы – и хоть пляши. Вот допьёшь, и сниму. Эта снаружи чистит, а питьё изнутри помогает. Глядишь, ни горячки, ни воспаления не привяжется.
Она споро размотала ногу, кивнула, удовлетворённо глянув на рану, и наложила другую кашицу из трав, и Свенельд, выдохнув, расслабился, пока она снова бинтовала ему ногу.
– Ну вот, теперь коли повязка мокнуть не будет, то и трогать её больше не будем, – сказала Русава. – А чтобы дело быстрее шло, пластиночку медную приложим. Отдохнул? Теперь снова потерпи, на рёбра тебе травку приложу. Считать-то умеешь? Вот и хорошо, – сказала Русава, уловив его кивок. – Тогда, как досчитаешь до ста, сменим травку и тут. Поешь и лежи, отдыхай, а мы после обеда дальше поедем, домой. Увезём тебя, уж ты не сетуй, почти к Южному Бугу, на реку Синюху, где в неё Ятрань впадает. А как оклемаешься, пойдёшь куда тебе надо, а захочешь, у нас оставайся.
Пока Свенельд считал, Русава собрала свои снадобья, оставив только плошку с подорожником, а как закончил, сменила ему повязку.
– Ну вот и обед поспел, – сказала она улыбнувшись. – Всё, боярин, садись на место, – скомандовала она. – Ребята, положите варяга рядом с боярином на спину так же полусидя, как боярин сидел, он и поест сам, и рану сильно тревожить не будет. Теперь вас двое, веселей будет в дороге, да и боярин за тобой приглядит, – снова улыбнулась Русава Свенельду, – а то он всё вскакивать норовит, как будто без него не обойдутся: и каша не так сварится, и молоко неправильно скиснет, – усмехнулась она. – Вы своё дело сделали хорошо и правильно, а потому отдыхайте теперь и дайте другим своё дело сделать. А я пойду гляну, как там Славко.
– Строгая, – с улыбкой, но чуть слышно проворчал Свенельд. – Вот и моя Маргрит строгая была… Зарезала себя сама, когда на их род напали нурманы, мужчин побили, а женщин хотели пленить. Мы тогда были далеко, но оставшаяся случайно в живых дочь кормщика Ульрика дождалась нас и рассказала всё. Два года мы искали этих нурманов, всё побережье обшарили, но всё же нашли. Правда, и от нас осталось всего двенадцать человек, но мечи мы местью напоили.
– Доставайте ложки, вот ваш обед, – неслышно подошла Русава. – Есть у тебя ложка, варяг?
– Есть, как не быть? Ложка и меч всегда у воя наравне, – усмехнулся Свенельд, – ни без ложки, ни без меча вою не обойтись. Подай-ка мой мешок, вон он, поверх оружия лежит.
Он достал из мешка ложку, и они молча принялись за обед. То ли усталость взяла своё, то ли разморило от обеда, а может, и то, и другое вместе, да отходняк от схватки внёс своё, только после обеда оба, не сговариваясь, придремнули, оставив разговоры на потом. Проснулись тоже вместе, как толкнул кто, открыли глаза и осмотрелись. Мерно покачивались и тихо поскрипывали телеги, возница подрёмывал, иногда поднимая голову, чтобы почти тут же уронить её снова. Русава сидела, поджав ноги, в задке телеги и периодически обмахивала их веточкой, чтобы комары да мухи не досаждали. Увидав, что боярин открыл глаза, наклонилась и заглянула в лицо Свенельда.
– Ну как ты? – спросила она непонятно у кого, но Сергий понял, что у Свенельда – за него уже можно было так не беспокоиться.
И действительно Русава положила руку Свенельду на лоб.
– Ну, слава богам, жара нет, стало быть, дело пойдёт на поправку быстрее, – улыбнулась она.
– Да я надолго и не задержусь, – хрипло сказал Свенельд. – Оклемаюсь маленько и уйду, незачем на вас княжий гнев навлекать. Моя вина – мне и отвечать, хоть особой вины за собой я не чую. Суд божий, он обоим равные возможности даёт, кто в душе прав, тот и жив останется и праведность свою подтвердит. И честный божий суд всегда на стороне правого, опытный он боец или новик, не важно. Я за свою жизнь всякого повидал, и юнцы безусые старых воев побивали, и нанимали некоторые за себя признанных бойцов… Конец всегда один – неправедный проигрывает. Это только у вашего бога надо и другую щёку подставлять, а наш, Перун, он бог воинов, и его чтут в душе даже те, кто Христа вынужден был принять. Только умные о том помалкивают, а дураков уже и не осталось. Не смущайся, боярин, я проповедовать этого не собираюсь, к умным себя отношу, но знать тебе это надлежит, раз уж ты воинской стезе не чужд. А говорю так, потому что с умным человеком о том беседовал, и не просто умным, а священником. Да ты, наверно, видел его на торгу, он челобитные, прошения да всякие прочие писульки пишет и тем обители серебро зарабатывает. Это, как и с женским миром – Христа они приняли и матерь божью чтут, потому что понимают: она сама мать и сына потеряла. Но и язычество в них до конца не вытравить никогда, оно душу всего живого чтить и понимать помогает. А женщина, она чувствами живёт, иногда даже в ущерб себе, и бороться с этим бесполезно, загонят так далеко в глубь, что и не догадаешься никогда. Они к матери-природе ближе нас, мужей. Мы разумом руководствуемся, а они душой, потому они добрее нас, душевнее, и любой в трудный час поступает, как муж, а вспоминает о матери, потому как это самое дорогое, что у человека есть.
– Погоди, погоди… Почему Перун, а не Один?
– Ну хотя бы потому, что я не свей, а ободрит. Есть такое славянское племя. Не слыхал?
– А имя?
– А имя волхвы дали, там у всех имена на свейские похожи. Так принято.
Сергий покивал, задумавшись, но решил не отвлекаться пока.
– А как же тогда сироты? – спросил Сергий заинтересованно.
– А что сироты? – удивился Свенельд. – Так же, как и все остальные. Коли никто в их жизни матушку не заместит, то любят выдуманную, коли настоящей не помнят, и всегда она самая хорошая, и никто никогда не признается, что выдуманная, потому как сами в это уверовают. Отцами в лучшем случае гордятся, уважают и признают за образец, а матерей просто любят. Любят, конечно, и отцов, но иначе. Только у тебя, боярин, всё это ещё впереди – и любовь, и её понимание.
– А из-за чего ты с тем угром повздорил? Если не хочешь или не можешь, не говори, это твоё дело.
О проекте
О подписке