– Гробы все привозили и привозили, а сколько их всего, не знала… А как свезли все в одно место, так оказалось, что их и правда много.

Ты видел безутешных родителей погибших. Они сидели, касаясь друг друга коленями. Перед ними на крышке гроба стояла фотография в рамке. В изголовье одного из гробов поставили две стеклянные бутылки из-под фанты. В одной были воткнуты белые полевые цветы, а в другой горела свеча.

В тот вечер ты спросил у Чинсу, можно ли достать коробку свечей, и он, уверенно кивнув, ответил:

– Да, если жечь свечи, запах, наверное, исчезнет.

Все, что было необходимо, будь то хлопчатобумажная ткань, деревянные гробы, плотная бумага или национальные флаги, он тут же, стоило только попросить, фиксировал в записной книжке и доставлял к ним в течение суток. Он сказал Сончжу, что каждое утро ходит за покупками на рынок Тэин или Яндон, а если там не находит нужного, идет к столярам, работникам похоронных бюро или продавцам ткани. Сказал, что с этим больших проблем нет – еще осталось много денег из тех, что были собраны на митинге. К тому же, люди часто отдают товар дешево или совсем даром, когда узнают, что он пришел из Управления провинции. Сказал еще, что в центре города уже распродали все гробы, поэтому пришлось срочно раздобыть шпон и сколачивать их в столярных мастерских.

Утром Чинсу принес спички и пять коробок свечей, по пятьдесят штук в каждой. Ты обошел все углы главного административного здания и даже флигель, собирая пустые бутылки из-под напитков, чтобы сделать из них подсвечники. Ты стоял перед столом, одну за другой зажигал свечи и вставлял их в бутылки. Затем родственники погибших брали их и помещали перед гробом. Свечей хватило всем – они горели и в изголовьях тех, кто лежал без присмотра родственников, и тех, кого еще не опознали.

* * *

Каждое утро привозили новые тела и шло прощание с покойными. Сюда доставляли умерших из крупных больниц, а иногда родственники с блестящими лицами – то ли от пота, то ли от слез – сами привозили покойника на тележке. Для каждого ты находил место, сокращая расстояние между гробами.

По вечерам прибывали трупы из других районов, где произошли столкновения протестующих с правительственными войсками. Это были погибшие на месте при огнестрельной атаке или умершие от ран в машине скорой помощи по пути в реанимацию. Тела совсем недавно скончавшихся людей еще не выглядели как тела мертвецов. Ынсук, заталкивавшая им назад в живот полупрозрачные кишки, которые без конца вываливались, время от времени выбегала во внутренний двор, страдая от рвотных позывов. А Сончжу, у которой с детства, как она сказала, часто из носа шла кровь, запрокидывала голову назад и смотрела в потолок, надавливая на закрытую маской переносицу.

По сравнению с испытаниями, выпавшими на долю девушек, твоя работа оставалась все такой же простой. Ты делал то же самое, что и в отделе по работе с обращениями граждан: отмечал в журнале дату, время, записывал, как выглядит умерший, во что он одет и обут. Ты заранее разрезал хлопчатобумажную ткань на покрывала определенной длины и втыкал английскую булавку в плотную бумагу, чтобы на ней можно было сразу написать номер. Каждый раз, когда появлялась возможность, ты сокращал расстояние между гробами и неопознанными телами, освобождая место для новых поступивших. Однажды вечером, когда привезли слишком много убитых, не оказалось ни времени, чтобы подготовить для них места, ни свободного пространства. Поэтому пришлось сдвигать гробы как придется, вплотную друг к другу, не оставляя даже зазора. В тот вечер, оглядев мертвецов, полностью заполнивших зал, ты вдруг подумал, что они похожи на толпу людей, договорившихся собраться в этом месте. Сунув учетную книгу под мышку, ты торопливо двигался в этой толпе безмолвных неподвижных тел, которые только и могли, что источать ужасный смрад.

* * *

«И правда прольется дождь», – думаешь ты, выйдя из зала и глубоко вдыхая. Желая подышать еще более чистым воздухом, ты идешь в сторону внутреннего двора, но мысль о том, что слишком далеко уходить не стоит, останавливает тебя на углу здания. Ты слышишь голос молодого человека, усиленный микрофоном.

«Мы не можем безоговорочно сдаться и вернуть оружие на склады, как велят генералы. Сначала они должны указать, где находятся тела пропавших граждан. Должны освободить сотни людей, схваченных и брошенных в тюрьму. Но, прежде всего, нам нужно по всей стране распространить правду о том, какие беззакония творились здесь, и добиться обещания, что наша честь будет восстановлена. И только после этого мы можем вернуть оружие. Вы согласны со мной?»

У тебя вдруг появляется ощущение, что одобрительные крики и аплодисменты собравшихся звучат уже не так громко, как прежде. Ты помнишь митинг, начавшийся на следующий день после того, как из города ушли правительственные войска.

Люди забрались на крышу здания Управления провинции, на башню с часами и стояли там плотной стеной. Толпа из сотен тысяч людей бурлила, как огромная волна, заполонив собой все свободное пространство улиц, где теперь не ходил никакой транспорт. И эта толпа пела гимн страны, из голосов воздвигая головокружительной высоты башню в сотни тысяч ярусов. И хлопала в ладоши так громко, что, казалось, одна за другой взрываются сотни тысяч петард.

Вчера утром ты слышал, как Чинсу очень серьезным тоном сообщал Сончжу:

– Ходят слухи, что если военные снова войдут в город, то они поубивают всех горожан. Поэтому на митинг выходят все меньше и меньше – люди боятся. Хотя чем больше нас выйдет на улицы, тем сложнее им будет войти… Какие-то нехорошие ощущения. Гробов становится все больше, а людей на улицах – все меньше. Отсиживаются дома.

«Не слишком ли много крови пролилось? Как можно просто забыть об этом? Духи тех, кто покинул этот мир раньше нас, раскрыли глаза и внимательно следят за нами».

Голос мужчины к концу выступления звучит хрипло. Повторяющееся слово «кровь» почему-то заставляет сердце сжаться, и ты снова открываешь рот и глубоко вдыхаешь воздух.

Духи бестелесны, так как же они могут раскрыть глаза и следить за нами?

Ты вспоминаешь прошлую зиму, последние дни жизни бабушки со стороны матери. Около двух недель она провела в больнице из-за обычной простуды, перешедшей в воспаление легких. В субботу вечером, сдав экзамены в школе, ты с легким сердцем поехал в больницу навестить ее. Неожиданно состояние бабушки резко ухудшилось, и, пока дядя с тетей спешили в больницу на такси, ты с мамой находился рядом с умирающей бабушкой.

В детстве ты ездил в родительский дом мамы и вспоминаешь бабушку. Она, со всегда согнутой буквой ㄱ, «киёк», спиной, спокойно говорит: «Иди за мной» – и ты следуешь. Ты входишь в темную комнатку, служившую кладовкой. Ты знаешь, что бабушка откроет дверцу кухонного шкафа, возьмет оттуда печенья из рисовой муки, обмазанные медом и обсыпанные кунжутными семечками – то, что приготовлено к столу, который накрывают для проведения обряда кормления духов предков. Получив лакомство, ты радостно улыбаешься и в ответ видишь, как бабушкины глаза становятся совсем узенькими. Последний час жизни бабушки был таким же тихим и спокойным, как ее характер. Она лежала с кислородной маской, закрыв глаза, и вдруг от ее лица отлетело что-то, похожее на птицу. Глядя на морщинистое лицо отошедшей бабушки, ты растерялся, не понимая, куда исчезло оно – нечто, похожее на маленького птенца.

Может быть, и духи людей, лежащих сейчас в этом зале, тоже вдруг выпорхнули из тел, как птицы? Куда они подевались, эти испуганные птицы? Не похоже, что они улетели куда-то в неведомую страну, в Рай или Ад. О них ты услышал очень давно в воскресной христианской школе, куда с друзьями отправился в день Пасхи, чтобы съесть крашеное яйцо. Не было похоже и на то, что духи блуждают в тумане – со всклокоченными волосами, в белых одеждах – как иногда показывают в исторических фильмах, специально снятых с пугающими сценами.

Капли дождя падают на твою коротко стриженную голову. Ты поднимаешь лицо кверху. Капли беспорядочно падают на щеки, лоб и, быстро сливаясь друг с другом, струйками бегут вниз.

Мужчина торопливо кричит в микрофон:

«Прошу вас оставаться на своих местах! Церемония прощания с погибшими еще не закончилась. Этот дождь – слезы, которые льют духи наших товарищей, ушедших раньше нас».

Холодные струи дождя, проникающие за воротник спортивного костюма, впитываются в футболку и стекают вниз до самого пояса. Слезы духов, оказывается, холодные. Кожа на предплечьях и спине покрывается мурашками. Ты прячешься от дождя под навесом над входом в школу. Деревья перед зданием Управления провинции стойко отражают нападение дождевых потоков. Скукожившись, ты сидишь на ступеньке лестницы и вспоминаешь урок ботаники, который недавно шел в школе. Теперь кажется, что тот пятый урок, на котором ученики, разморенные жарой, изучали дыхание растений, проходил где-то в другом мире. Учитель рассказывал, что деревья дышат только один раз в сутки. Когда солнце всходит, они долго-долго вдыхают в себя его лучи, а когда оно садится, долго-долго выдыхают углекислый газ. И вот на эти рты и носы деревьев, которые так медленно и терпеливо дышали, набрасывается такой сильный дождь.

Если бы тот, другой, мир продолжался, то на прошлой неделе ты сдал бы промежуточные экзамены. Последний день экзаменов – воскресенье, поэтому сегодня ты бы выспался, а затем поиграл с Чондэ в бадминтон во дворе. Течение времени другого мира, как и вся память о прошлой неделе, уже не воспринимается как реальность.

Это случилось в прошлое воскресенье. Ты один вышел из дома, чтобы перед школой купить задачник по математике в книжном магазине. Вдруг улицу заполонили вооруженные солдаты, и ты, испугавшись их, свернул на дорожку, что тянется вдоль берега реки. Навстречу шла парочка, по виду молодожены – мужчина в костюме, с библией и сборником христианских гимнов в руке, и женщина в темно-синем платье. С верхней дороги раздался резкий окрик, и трое солдат, вооруженных дубинками и оружием, сбежали с пригорка и окружили молодую пару. Казалось, они преследовали кого-то и спустились вниз по ошибке.

– В чем дело? Мы сейчас в церковь…

Не успел мужчина закончить фразу, как ты увидел, что с ним сделали. Ты увидел, что могут сделать с руками, спиной, ногами человека.

– Спасите! – задыхаясь, прокричал мужчина.

Они избивали его дубинками до тех пор, пока ноги мужчины, дергающиеся в судорогах, не замерли. Что произошло с кричавшей в ужасе женщиной, которую схватили за волосы, ты не знаешь. Потому что, стуча зубами, ты пополз вверх по склону и оказался на улице, где перед тобой открылась еще более непривычная картина.

* * *

Вздрогнув от испуга, ты поднимаешь голову – кто-то легонько коснулся правого плеча. Да так нежно, словно через несколько слоев холодной холщовой ткани до тебя кончиками пальцев дотронулся дух.

– Тонхо, – над тобой с улыбкой склоняется Ынсук. Ее белый джемпер и джинсы насквозь промокли, – ты чего так испугался?

Ты растерянно улыбаешься в ответ, глядя на ее мокрые косички, на твоем лице нет ни кровинки. У духа ведь не может быть рук.

– Я хотела вернуться пораньше, но пошел дождь, и я постеснялась… Боялась, что вслед за мной начнут уходить другие. Здесь все нормально?

– Никто не приходил, – отвечаешь ты, помотав головой. – И прохожих не было. – Там тоже пришло немного людей.

Ынсук садится рядом с тобой, поджав под себя ноги. Из кармана джемпера достает кусок бисквита в шелестящей упаковке и бутылочку йогурта.

– Тетушки из католического храма раздавали, вот я взяла и для тебя.

Еще не осознавая, насколько проголодался, ты торопливо разрываешь упаковку и почти целиком запихиваешь бисквит в рот. Ынсук открывает крышку из фольги и протягивает тебе йогурт.

– Теперь я останусь здесь, а ты иди домой и переоденься. Видимо, все, кому нужно было, уже побывали здесь.

– Меня дождь почти не намочил. Лучше тебе сходить домой переодеться, – с трудом отвечаешь ты, пережевывая бисквит. Через набитый рот к горлу пробивается йогурт.

– От тебя сильно пахнет потом. Ведь ты уже несколько дней и ночей здесь.

Твои щеки краснеют. Каждое утро во флигеле ты мыл голову в раковине, а вечером, дрожа от холода, и все тело, чтобы не пропитаться трупным запахом. Но, видимо, все без толку.

– Слышала на митинге, что сегодня ночью в город войдут правительственные войска. Если пойдешь домой, назад не возвращайся.

Ынсук от чего-то вздрогнула. Может, стало щекотно от волосинки, кольнувшей шею? Ты молча следишь за движениями ее рук, как она поднимает кончиками пальцев мокрые волосы и укладывает их поверх воротника. Ее лицо, которое при первой встрече было пухленьким и показалось тебе милым, за несколько дней осунулось. Пристально глядя на ее запавшие темные веки, ты размышляешь. Где, в какой части тела обитает та маленькая птичка, что вылетает из человека после смерти? Может, вон в той суровой переносице, или, может, за теменем, там, где у святых сияет нимб, или, может, где-то в укромном уголке сердца?

Запихав оставшийся кусок бисквита в рот и сделав вид, что не расслышал последних слов Ынсук, ты говоришь:

– Переодеться должен тот, кто попал под дождь и насквозь промок. Ну и что с того, что от меня немного пахнет потом?

Она достает из кармана джемпера еще одну бутылочку йогурта.

– Никто ж у тебя не отнимает… Не торопись так. Это я хотела Сончжу отдать.

Ты хватаешь бутылочку, ногтем отковыриваешь крышку и улыбаешься.

* * *

У Сончжу не тот характер, чтобы незаметно подойти и тихонько положить руку на плечо. Издалека она окликает тебя уверенным голосом и идет навстречу. Подойдя ближе, спрашивает:

– Никого нет? Ты до сих пор был один?

Затем протягивает завернутый в фольгу кимпап и присаживается рядом на ступеньку лестницы. Вы вместе едите рисовые роллы с начинкой, глядя, как потихоньку стихают потоки дождя.

– А друга своего ты так и не нашел? – нарочито равнодушно спрашивает она.

Ты мотаешь головой, и она продолжает:

– …по всему видно, солдаты его где-то закопали.

Чтобы съеденный всухомятку кимпап не застрял на пути к желудку, ты похлопываешь себя по груди.

– В тот день и я там была. Убитых, что лежали рядом, солдаты побросали в грузовик и увезли куда-то.

Ты перебиваешь ее, не желая больше слышать бездумно вылетающие слова:

– Вы тоже попали под дождь. Сходите домой, переоденьтесь. Ынсук вот ушла сменить одежду.

– Зачем? Все равно вечером придется работать, вся взмокну от пота.

Сончжу складывает пустую обертку от кимпапа пополам, затем еще несколько раз, пока кусок фольги не становится размером с мизинец. Зажав его в руке, она смотрит на струи дождя. Профиль ее лица настолько невозмутим, что у тебя неожиданно появляется желание кое-что спросить.

Неужели это правда, что все, кто сегодня останется здесь, умрут?

Ты не спрашиваешь, колеблешься. Если есть риск умереть, то почему нельзя просто всем покинуть Управление провинции и где-нибудь спрятаться? Зачем кому-то уходить, а кому-то оставаться?

Она бросает комочек фольги на клумбу. Смотрит на пустые ладони, затем поднимает руки и с силой трет вокруг глаз, щеки, лоб и даже уши. Как будто уставший человек пытается умыться, только без воды.

– Ничего не могу поделать, глаза сами закрываются. Пойду во флигель… найду мягкий диван, надо поспать. И одежду высушить.

Она улыбается, показывая плотно посаженные друг к другу передние зубы. И говорит тебе четко, чтобы ты понял:

– Ничего не поделаешь, придется тебе одному отдуваться за всех.

* * *

Не знаю, стоит ли верить Сончжу. Военные вполне могли увезти Чондэ и где-нибудь его закопать. Но и в маминых словах может быть правда – вдруг Чондэ лежит в больнице после операции, еще не пришел в себя, потому и не звонит. Вчера ближе к вечеру, когда мама и брат пришли забрать тебя домой, ты упорно отказывался, ссылаясь на то, что должен отыскать Чондэ, и мама предложила:

– Надо бы в реанимационных отделениях поискать. Давай вместе обойдем все больницы.

Она схватила тебя за рукав куртки:

– Знал бы ты, как я испугалась, когда услышала от людей, что тебя видели здесь. Подумать только! Ты и столько трупов кругом… Неужели не страшно? Ты ж трусишкой был.

В ответ ты едва заметно улыбнулся и сказал:

– Уж если кого бояться, так это военных, а мертвых – чего их-то бояться?

На лице брата появилось очень строгое выражение. Он с детства только и знал, что сидеть над учебниками. Все годы учебы он считался лучшим в классе, однако дважды провалил вступительные экзамены в университет и сейчас готовился поступать третий раз. Похожий широким лицом на отца, он отрастил довольно густые усы и бороду. К двадцати годам он выглядел намного старше своих лет, как уже женатый мужчина. В отличие от него, самый старший брат, мелкий государственный служащий, работающий в столице, был красив лицом, невысок и худощав. Когда он приезжал домой на время отпуска и три брата собирались вместе, среднего сына все принимали за старшего.

– Ты думаешь, хорошо подготовленные правительственные войска, с пулеметами и танками, не входят в город, потому что испугались гражданских, вооруженных винтовками времен Корейской войны? У них своя стратегия, они ждут только приказа сверху. Останешься здесь – умрешь.

Боясь, что брат даст тебе затрещину, ты отступаешь от него на один шаг и говоришь:

– За что меня убивать-то? Я тут только мелкие поручения выполнял.

Ты с силой вырываешься из маминых рук, вцепившихся в рукав куртки.

– Не волнуйтесь, еще несколько дней побуду здесь, помогу людям и вернусь домой. И Чондэ найду.

Неловко махнув рукой на прощанье, ты убегаешь в школу.

* * *

Потихоньку светлевшее небо вдруг проясняется в один миг с такой силой, что слепит глаза. Ты встаешь, огибаешь здание с правой стороны и смотришь, что происходит на улице. Оттуда видна опустевшая площадь; толпа разошлась. Только перед фонтаном родственники погибших сбились в небольшие группки по три-четыре человека. Видишь, как мужчины поднимают в грузовик гробы, до этого сложенные под трибуной. Ты пытаешься рассмотреть, кто находится среди этих мужчин, прищуриваешься, и при ярком свете твои веки начинают мелко подрагивать. Эта дрожь передается щекам.

При первой встрече с Ынсук и Сончжу ты не сказал всю правду.