Но именно комиссара большевики обвиняли в том, что он пытается организовать их бегство, хотя он вёл себя грубо по отношению ко всем Романовым и их семьям. На лице его всегда было испуганно-озабоченное выражение. «В апреле он титуловал меня „бывшим великим князем Александром“, в мае я превратился в „адмирала Романова“, к июню я уже стал „гражданином Романовым“. Всякий намёк на протест с моей стороны сделал бы его счастливым. Но моё безразличие сводило его замыслы к нулю. Он приходил буквально в отчаяние», – не без юмора вспоминал Александр Михайлович. К этому он добавлял: «Он с ненавистью смотрел на вдовствующую императрицу, надеясь, что хоть она будет протестовать против его бестактностей. Сомневаюсь, замечала ли она его вообще».

Мария Фёдоровна с утра до вечера находилась на веранде и читала свою старую семейную Библию. Она привезла её из Дании ещё в 60-е годы XIX века, когда приехала в Россию невестой. И эта книга сопровождала её и в домашней жизни в России, и во всех её путешествиях.

Комиссар однажды попытался войти в доверие к младшему поколению великокняжеской семьи. Он обратился к самому младшему сыну Василию на французском языке. Мальчик исправил в его произношении ошибку, и больше начальник не посмел к нему обратиться. Ксения смеялась. Но Александру Михайловичу было не до смеха. Он постоянно чувствовал опасность и очень беспокоился за свою семью. Вести из Петрограда были тревожными, он предчувствовал, что власть скоро перейдёт в руки большевиков. «Чтобы выслужиться перед совдепом, комиссар был, конечно, способен на всё», – считал он.

«До мая в Крыму жили благополучно, – писал Феликс Юсупов. – Крымская жизнь, однако, грозила затянуться. Я решил съездить проверить дом на Мойке и лазарет у себя на Литейной». И они с шурином Фёдором – сыном Александра Михайловича, поехали в Питер. Там Феликсу удалось взять из дома две картины – шедевры Рембранта, сняв рамы и скатав их в рулоны.

Великая Княгиня Ольга Александровна с семьёй сестры Ксении и Великого Князя Александра Михайловича до революции

Романовы в имении Ай-Тодор. 1918 год

«Обратно в Крым добирались мы с мученьями. Толпа солдат-дезертиров осадила поезд. Заполонили коридоры, залезли на крыши. Вагон 3-го класса от тяжести рухнул. Все были пьяны, многие свалились с поезда по дороге. Чем дальше на юг, в Крым, тем больше набивалось по вагонам беженцев. Мы с Фёдором ехали в разрушенном спальном вагоне, в купе ввосьмером, в том числе старуха и двое детей. Были как сельди в бочке».

Наконец-то поезд прибыл в Симферополь. На перроне собралась толпа, которая приветствовала «бабушку русской революции» Брешко-Брешковскую с криками: «Да здравствует Наполеон!» Об этой старухе в народе ходило множество разных невероятных слухов, кто-то считал её родной дочерью Наполеона Бонапарта и московской купчихи. Она явилась для отдыха в Крым после её приезда из Сибири. «Керенский предоставил ей императорский поезд и дворец в Ливадии», – сообщал Феликс Феликсович. А дальше писал: «Пока были мы с Фёдором в Петербурге, первая ласточка беды прилетела в Ай-Тодор».

В имении однажды произошёл обыск. Случилось это в самый разгар крымской весны – 26 апреля. Начался он неожиданно: «Я внезапно проснулся, почувствовав прикосновение чего-то холодного ко лбу, и поднял руку, чтобы понять, что это такое, но грубый голос произнёс надо мною угрожающе:

– Не двигаться, а то пристрелю на месте!

Я открыл глаза и увидел двух человек, которые стояли над моей кроватью. Судя по серому свету, пробивавшемуся через окна, было, вероятно, около четырёх часов утра», – вспоминал Великий Князь Александр Михайлович.

Ксения спросила, что угодно этим людям. Если им нужны её драгоценности, то они находятся на столике. Но тот же грубый голос ответил ей, что они и не думали о её драгоценностях, им нужны они – «аристократы».

– Потрудитесь слушаться моих приказаний, – сказал он.

Это были представители Севастопольского совета. Великий Князь старался сохранить самообладание. Он попросил включить свет, чтобы «убедиться в законности его «мандата».

«Эй, вы там? – закричал он кому-то в темноту. – Дайте огня! Гражданин Романов хочет видеть подпись победоносного пролетариата».

В ответ послышался хохот, и в комнату вошло несколько человек. Это были вооружённые матросы. Они зажгли свет и предъявили приказ, где предписывалось произвести тщательный обыск имения «Ай-Тодор».

Великий Князь попросил разрешить им с женой одеться. Матрос иронически улыбнулся, сказав, что их пока никто не собирается увозить в тюрьму. «Потрудитесь просто встать и показать нам весь дом», – добавил он. Ещё сказал, что мебель они ломать не собираются, чтобы им всё открывали своими ключами. И объявил, что теперь это всё – «народное добро».

Сначала они соизволили осмотреть большой стол в библиотеке. Пока шли по коридору, Александр Михайлович насчитал в доме не менее пятидесяти вооружённых матросов. Это его удивило: неужели они так боятся невооружённых людей? Они стояли у каждой двери. И про себя отметил: даже на тёщу и маленьких детей – на каждого приходилось не менее шести человек… Посмотрел в окно: на лужайке стояло три огромных грузовика, которые были наполнены солдатами с пулемётами…

Великий Князь открыл письменный стол. Матрос выбрал сразу пачку писем с иностранными марками, сказав, что это – переписка с противником. Но Александр Михайлович ему возразил, сказав, что эта корреспонденция от его английских родственников. Одно письмо было из Франции. Матрос сказал, что для них всё равно, что Франция, что Германия: «Всё это капиталистические враги рабочего класса».

Затем матрос нашёл письма на русском языке и стал их читать, сказав, что переписка с бывшим царём – это заговор против революции». Хотя даты на письмах стояли ещё довоенные. Всю личную переписку Александра Михайловича революционеры изъяли, чтобы «товарищи в Севастопольском совете разобрались». И стали требовать оружие – пулемёты. И до шести часов вечера по всему имению их искали, но так ничего и не нашли, уехав разочарованными.

Имение было оставлено в большом беспорядке. Производящие обыск забрали не только личную корреспонденцию Великого Князя, но и самое дорогое сокровище вдовствующей Императрицы – Библию. Она умоляла их оставить книгу, давая взамен все свои драгоценности. Но ей «объяснили», что это – контрреволюционная книга, и такая старая женщина, как она, «не должна отравлять себя подобной чепухой».

У Императрицы Марии Фёдоровны также отобрали её личные дневники. И она записала в тот день: «26 апреля. Среда. Поскольку мне так и не вернули три моих дневника, я вынуждена продолжать мои записи в новой тетради с 26 апреля. В этот день в 5 1/2 часа утра, когда я ещё крепко спала, меня неожиданно разбудил стук в дверь. Дверь была не заперта, и я с ужасом в полумраке разглядела мужчину, который громким голосом объявил, что он послан от имени правительства для проведения в доме обыска на предмет выявления сокрытых документов, которые ему в случае обнаружения приказано конфисковать». Императрица не могла поверить своим ушам. Мужчина назвался морским офицером и поставил караул у её постели. Откинули полог, и лейтенант сказал, что теперь она может встать с постели. Но при мужчинах Мария Фёдоровна отказалась это делать. И тут вдруг появилась «молодая отвратительная особа в шляпке на шнурке и в коротком платье». Она встала у постели пожилой женщины, самым наглым образом уставившись на неё, а мужчины вышли из комнаты. Императрица была вне себя от такого неслыханного обращения, вскочив с постели. Она успела только накинуть на себя халат и домашние туфли. Лейтенант с караульным вновь вернулись. Мария Фёдоровна в лёгком одеянии с ночной причёской, не успев расчесаться, спряталась за ширму. С её постели начали срывать всё бельё. Простыни с подушками и матрацем полетели на пол. Искали, не спрятаны ли там какие документы. Далее она писала: «Лейтенант, правда, оказался всё-таки достаточно любезен и принёс мне стул, а сам занялся моим письменным столом и, вынув ящики, вытряс всё в них находившееся в большой мешок, который держал перед ним матрос. Было невыносимо видеть, как он и ещё двое рабочих роются в моих вещах. Все фотографии, все бумажки, на которых было что-то написано, эти негодяи забрали с собой».

Императрица Мария Фёдоровна Романова

Мария Фёдоровна с трудом сдерживала свой гнев, выразив своё неудовольствие таким обращением. Позже она даже не помнила, что говорила в тот момент. Офицер обиженным тоном сказал ей: «Вы меня оскорбляете». На что она резко ответила: «Не я вас оскорбляю, а вы – меня».

В спальной комнате открывали все ящики, и те, где хранились драгоценности. «Всё-всё перерыл он и двое мерзких рабочих, которые шныряли по моим шкафам, прощупывая каждую юбку, каждое платье, пытаясь найти что-то скрытое в них. Даже икону, подаренную мне моими родными 28 октября, они взяли с собой, считая, что между окладом и образом могли быть спрятаны документы».

«Проведя таким образом примерно два часа, лейтенант перешёл в мою гостиную, где, усевшись за мой письменный стол, опустошил все его ящики, в которых я хранила связки писем, среди прочих от моего любимого Саши [Императора Александра III], моего ангелочка Джорджи [умершего от туберкулёза сына Георгия] и, кроме того, датское Евангелие, которое подарила мне мой ангел Мама!.. Таким образом, мои самые дорогие, самые святые реликвии исчезли. Поистине что-то невообразимое!»

Пока лейтенант находился в соседней комнате, спальня Марии Фёдоровны наполнилась многочисленными матросами, которые даже не снимали головных уборов в помещении. Они расхаживали по дому, как хозяева, с красными бантами и цветками в петлицах, заглядывая за ширму, где сидела Императрица. Её бросало, то в жар, то в холод от такого обращения – как с последней преступницей. Только в 10 с половиной часов офицер закончил свою работу, поставив у двери спальни караульного. К ней впустили служанку. И тогда Мария Фёдоровна смогла одеться. Но матросы и после этого неоднократно открывали дверь, заглядывая внутрь. Она пыталась их выдворять. Ничего более постыдного ей не приходилось испытывать раньше в своей жизни.

Мария Фёдоровна самым вежливым образом просила караульного выйти из комнаты и закрыть дверь. Он сердитым голосом ответил, что с ним нужно обращаться на «вы». Все эти новые «хозяева жизни» делали вид, что Императрица очень груба с ними. Все слуги были арестованы. И невозможно было принять ванну или выпить кофе.