Глава 2

– Любка, ты дома? – вальяжный голос бывшего супруга немного привел ее в чувство. – Я щас приду.

– Нет!!! – заорала Люба испуганно, поражаясь тому, что у нее еще остались силы на подобный вопль. – Я не хочу никого видеть!!!

– Это чегой-то? – и Серега тут же догадливо хмыкнул в трубку. – А-аа, кажется, понял! Ким приехал. Воспоминания терзают. Сидишь весь день взаперти и рыдаешь по прошлому? Угадал?

Нет. На этот раз Серега не угадал. Впервые, наверное. Раньше ему безошибочно удавалось все угадывать про нее. И когда плакала, казалось, без причин. И когда в близости ему отказывала. И когда просто замолкала и смотрела подолгу в никуда. Тогда-то он и принимался зачитывать ее мысли, словно с листа. И ни разу прежде пальцем в небо. А сейчас вот не угадал.

Но сегодня ему было простительно, он же не мог знать ее жутковатой тайны. Не мог даже догадываться, что его высоконравственная жена в одночасье заделалась подстилкой нового руководства. Так ведь ей было заявлено? Приблизительно…

Ты, сказал Богдан Владимирович, теперь моя собственность. Рот держишь на замке, делаешь все, что я тебе велю, и ни шагу не делаешь без моего ведома…

Сказал и уехал на огромной машине, недружелюбно косившей в ее сторону раскосыми фарами. А она пришла домой, упала лицом в диванные подушки и проревела три часа без перерыва. Потом все же нашла в себе силы встать под душ, переодеться в пижаму, и снова залегла на диван. Не спала почти всю ночь. Лишь к утру немного забылась. Потом очнулась, но вставать с дивана не торопилась. Здесь ее и застиг звонок непутевого Сереги Иванова, человека, сводившего ее пару лет назад к алтарю.

– Чего тебе? – хрипло поинтересовалась Люба и болезненно сморщилась, горло еще чего-то разболелось, не иначе оттого, что под дождь вчера с утра попала. – У меня нет времени и настроения, Сереж.

– Мне поговорить надо, – упрямо повторил Иванов. – Я зайду?

– Нет. Я приболела. У меня… У меня температура, и горло болит. Ко мне нельзя, – соврала она про температуру, присаживаясь на диване и с силой зажмуриваясь, чтобы снова не заплакать.

Если Серега сейчас ввалится к ней, то не уйдет до вечера. А то и ночевать останется. Станет ныть, напросится в сиделки, а потом и под одеяло полезет. Такое уже бывало.

– Мне надо тебя увидеть! – продолжал настаивать Иванов. – Чего ты козлишься, Люб?! Чё не так-то?! В Киме все дело? Так мне плевать! Можешь и его пригласить, если захочешь. И не забывай, я там еще прописан. То, что проявляю благородство и не требую размена жилплощади, ты должна ценить. А ты…

Все. Это был его основной и беспроигрышный козырь. Возражений по этому поводу у нее никогда не находилось, поэтому Серега время от времени и проникал на ее территорию и на какое-то время лишал ее души покоя. Сегодня, кажется, был как раз тот самый случай.

– Скотина, – обронила она устало, положила трубку и поплелась открывать дверь.

Звонил наверняка от подъездной двери. Звонил с мобильника, заимел пару месяцев назад и теперь пользовал его по делу и без дела. Так что ожидать визита следовало минуты через три.

Серега управился за полторы, ворвался в квартиру с туго набитым пакетом и крохотным букетиком гвоздик.

– Это что?! – Люба уставилась на пакет, подозревая, что набит тот вещами непутевого. – Носки?!

– Да ладно тебе! – Серега скривился, снимая ботинки и протягивая к ней руки. – Здравствуй, что ли! Как чужая, ей-богу! Муж я тебе али не муж, Любка?..

Она отшатнулась. Иванов заметил и на объятиях больше не настаивал. Сразу потащился в кухню вместе с пакетом.

– Что в пакете? – Люба шла за ним по пятам. – Ты что, с вещами?! Даже и не думай! Второго такого кошмара я не переживу, Иванов! Если не уйдешь подобру, я…

– Знаю, знаю, ментов вызовешь. Сволочная ты баба, Любка, – бывший муженек уселся за стол, сложил руки наподобие первоклассника и глянул на нее с притворным укором. – Я же с душой к тебе, как к своей жене, пускай и бывшей. А ты… Сволочь ты, Любаша! Миловидная, а паскудная. Оттого и жизни у нас с тобой не было.

– Что в пакете? – продолжала настаивать Люба, больше всего страшась того, что непутевый начнет сейчас распаковываться и раскладывать свои немудреные пожитки по полкам ее шкафа. – Даже и не думай, Иванов!..

– Даже и не думаю, Любаша. – Иванов скривился, поднял пакет с пола и, перевернув его на стол, произнес с зубовным скрежетом, – Угощайся, женушка. Жри, то есть, пока я добрый!

На стол посыпались дождем апельсины, бананы, виноград, с глухим стуком ударилась о стол палка сырокопченой колбасы, разноцветным калейдоскопом хлынули конфеты. Из-за пазухи поношенной джинсовой куртки Иванов достал бутылку коньяка и присовокупил ее к угощению.

– Ты снова за старое?! – она просто физически ощутила, как бледность заливает ей лицо. – Ты??? Скотина непутевая, снова за старое??? Убирайся!!! Убирайся немедленно!!! Мне не нужны из-за тебя неприятности…

У нее своих хватает, хотелось ей добавить, но она вовремя остановилась.

Иванов не должен быть в посвященных. Не тот это человек, которому можно было поплакаться в жилетку. Сначала пожалеет, а потом высмеет и надругается. Это было его стилем, его направлением. Нет, ему жаловаться никак нельзя. Как и никому вообще. Ясно было приказано: полная конфиденциальность. Полная, включая постель. Ни одна живая душа, ни одна вша и все такое.

– Чё орешь-то, дура? – вроде как обиделся Серега, подпер подбородок огромным кулаком и глянул на нее с тоской. – Думаешь, украл?

– А то что же?! – Люба обвела рукой стол, заваленный продуктами. – Знаешь, на сколько все это потянет?

– Знаю. – Иванов потупил взор. – На восемьсот двадцать четыре рубля, девяносто восемь копеек. На вот, ознакомься.

И он снова полез в карман. Достал оттуда чек из супермаркета и швырнул его поверх внушительной горки конфет.

Люба опасливо потянулась к чеку и какое-то время внимательно его изучала.

Все точно. Все продукты перечислены, против каждой строчки аккуратненькие цифири, итого на восемьсот двадцать четыре рубля, девяносто восемь копеек. Как Серега и говорил.

– Откуда деньги? – все еще не хотела сдаваться Люба.

– Из леса, вестимо. – пошутил он с грустным блеском в глазах. – Работаю я, Люба. Уже два месяца как работаю. А ты думала, что я снова на большой дороге промышляю? Так я, если помнишь, условно-досрочно освобожденный. Нельзя мне на дорогу-то. Решил вот честно работать, зарабатывать. И с первой получки сразу к тебе.

– Зачем?

Верить ему она не могла по многим причинам. Одной из них была патологическая страсть Иванова к вранью. Если за день Серега не соврал хотя бы дважды, он впадал в депрессию. Поначалу Любу это забавляло, потом искренне изумляло, потом выводило из себя настолько, что она готова была убить его. Может, и убила бы когда-нибудь. Спасло Иванова заключение под стражу, а в дальнейшем – развод.

– Люба, не корчи из себя, знаешь… – Серега выпятил нижнюю губу, первый признак душевного дискомфорта. – Я многим тебе обязан, и это всего лишь малая часть того, чем я могу тебя отблагодарить. Но это только начало, поверь.

– Верю! Не надо! – она испуганно отшатнулась. – Мне не нужно от тебя никакой благодарности! Никакой, поверь!!! Все, что я делала прежде, я делала только для себя.

– Ага!!! – обрадовался сразу Иванов, подскакивая, как макака, на табуретке. – Я всегда и всем говорил, что ты эгоистка! Все делала и делаешь только для себя! И замуж за меня пошла из-за каких-то своих соображений, а не по любви. Говорила, что любишь, а ведь не любила по-настоящему. По Киму все время тосковала, я же чувствовал. А я ведь тебя…

Все было ясно. Серега явился с ночевкой. И в постель попросится. И спинку потереть, когда она станет купаться. Видимо, квартирная хозяйка, с которой он по совместительству спал, в отъезде. Либо попросила на пару суток освободить жилье. Так случалось, когда наезжал ее старший брат из Москвы. Серегу тот на нюх не выносил, даже в роли квартиранта. И ему приходилось на пару дней искать по городу пристанища. Все чаще оно находилось под крышей Любиного дома.

– Вот любила бы ты меня по-человечески, все случилось бы по-другому. А так ведь что? Маета одна, а не семья. Так я и терпел! Терпел все твои выкрутасы. Пока ты мне откровенно не сказала: не люблю! Что оставалось делать? Пришлось уйти. Дрянь ты все-таки приличная, Люба. Натерпелся я, одним словом, – закончил Иванов рассуждать и снова потянулся к ней. – Подойди, что ли, обнимемся, а, жена?

Люба остолбенела и смотрела теперь на Серегу, приоткрыв рот.

Воистину этот человек не переставал удивлять ее. Вот, казалось бы, все – очередной рубеж пройден, дальше ступить уже некуда. Дальше только пропасть. И больше он уже ничего такого ни сотворить, ни сказать, ни выдумать не сможет. Ан нет! Может! Да как! И за этим последним из последних рубежей непременно найдется еще и еще один. И шагать и шагать потом в этом направлении, и не перешагать его никогда – этот рубеж Серегиного нахальства, подлости и самодовольства.

Он натерпелся, да? Она дрянь, оказывается? Она любила его не по-человечески, так? А ему, значит, ничего не оставалось, как покинуть недостойную супругу.

– Ну, ты и гад! – выговорила Люба почти с восхищенным придыханием. – Ведь кто тебя не знает…

– Думаешь, ты узнала? Тоже мне – чтец человеческих душ, – вяло огрызнулся Иванов, снял с себя куртку и швырнул ее на руки бывшей жене. – Ко мне подход требуется. А ты все сплеча, все свою правду-матку мне рубила. А она мне нужна была? Нет. А была бы похитрее, все, глядишь, и нормализовалось бы. Ну, пришел я не вовремя, и что? Сказал же, что на работе задержался. Нет, надо было звонить и узнавать, так ли это на самом деле. Умная бы баба сделала вид, что верит. И звонить бы никуда не стала. И наутро скандал не закатила бы. Вернулся-то, в конечном счете, к тебе, не к кому-нибудь.

– Заткнись, Иванов. Или отлучу от ночлега, – пригрозила Люба, при таких вот рассуждениях непутевого ей начинало сводить живот от острого, почти непереносимого приступа лютой ненависти к своей прежней жизни и своему прежнему унижению. – Еще слово о том, какой ты замечательный, и покатишься вместе со своими подарками.

Иванов замолчал часа на полтора.

Люба вернулась в гостиную, улеглась на диван и снова завернулась в одеяло. Скомканное Ивановым на время, ее новое личное горе опять заточило так, что захотелось заплакать. Тут не к месту вспомнилось, что Ким в городе и, кажется, один. Если бы не новый работодатель, можно было бы напроситься на встречу, поговорить, глядишь…

А теперь что? А теперь снова ничего? Почему же она всякий раз его так по-глупому, совершенно бездарно теряет? Не судьба им, что ли, быть вместе…

– Любка, картошку на тебя жарить? – Иванов, полностью войдя в роль хозяина, повязался ее передником. Засучил рукава тонкого, заношенного почти до дыр свитерка и вооружился ножом для чистки картошки. – Живешь, как не баба вовсе. В холодильнике пусто. Хлеба даже нет. Бесхозная ты, Любка. Ну, как с тобой вот можно жить?!

– Да пошел ты! – вдруг закричала она и, отвернувшись к стене, расплакалась.

Она знала, что нельзя было при Сереге этого делать. Вцепится, начнет вытягивать из нее по слову, додумывать, сопоставлять. А то еще чего доброго раньше ночи кинется ее утешать и лезть к ней под одеяло. Тогда хоть вешайся. Но слезы было не удержать. Она зарылась в подушку лицом, укрылась с головой одеялом и ревела безудержно.

– О-оо, как все запущено, – пробормотал Иванов озабоченно и совершенно непредсказуемо спрятался в кухне за закрытой дверью.

Ревела она долго. Потом вроде задремала. Очнулась оттого, что Серега трепет ее за плечо.

– Пошли поешь, Люб, – проговорил он робко, совсем не похожим на его обычный глумливый голосом. – Чего ты, а?! Пойдем, а то заболеешь.

Неожиданно его нежелательное и отвратительное прежде участие подействовало на нее благотворно. Люба выбралась из постели и на десять минут скрылась в ванной. Умылась, почистила зубы и кое-как пригладила волосы, торчащие в разные стороны. Понаблюдала за собой немного в зеркало и чуть подвела глаза. А потом, вздохнув, и по губам помадой мазнула.

– Во! Вот это по-нашему. Присаживайся, Любовь! – Иванов уступил ей свое обычное место в углу, из-за которого они прежде всегда спорили, поставил в центр стола сковородку с жареной румяной картошкой и пододвинул ей тарелку с сырокопченой колбасой. – Трескай, жена! Хоть и бывшая ты мне, но душа-то за тебя все равно болит.

Врет как сивый мерин, решила про себя Люба, цепляя с тарелки кружок колбасы. Не иначе больше чем на два дня решил остановиться. Или что-то нужно от нее, вот и ходит кругами, боясь заговорить о главной и истинной причине визита.