– Знаю, – самодовольно хмыкнул он и снова потянулся к ней руками, губами, телом. – Люб… Любаша, не гони, а… Ну, не гони ты меня… Плохо мне без тебя. Так плохо… Я вот рубашку новую с брюками купил и сразу к тебе похвастаться. Жалкий я, да?

Она ничего не ответила, неуверенно пожав плечами. Желание говорить снова пропало, вместе с мечтами, надеждами и воспоминаниями. Все вдруг разом притупилось и сделалось безразличным: и боль, и слезы, и любовь. Серега мял ее, тискал, расстегивал что-то, стягивал с плеч, с бедер. А она стояла, поникшая, безвольная, и даже не делала попыток отстраниться. Стало безразлично: уснет ли она одна или под его легкое похрапывание. Какая разница…

Он исчез ранним утром, не простившись и не оставив записки. Люба была благодарна ему за это. И странное дело, за минувшую ночь тоже. Серега был нежен и нетороплив. Даже что-то говорил ей сладкое и приятное. Хотя слышала она его в тот момент не так отчетливо, но умом понимала: он жалеет ее по-своему, или пытается от чего-то оградить. Все равно это было неплохо. Хоть какая-то польза от бесполезного существования на земле…

Рабочая неделя далась ей нелегко. Не хотелось ровным счетом ничего: вставать, идти куда-то, есть, пить, делать вид, что работаешь. Отвечать на звонки и самой звонить куда-то. Все через силу, все с невыносимым трудом. Тело корчило от непонятной, почти физической боли, мысли были путаными и противоречивыми.

То хотелось позвонить Сереге и позвать его на ужин, одной сидеть за столом в пустой квартире стало просто невыносимо. То вдруг сама затея казалась кощунственной. А если он поймет ее предложение как-нибудь по-своему и припрется со всем своим скарбом! Что ей тогда со всем этим делать? Она не готова…

Потом приходила сумасбродная идея позвонить Киму и наговорить ему всяких гадостей. Тут же остывала, брезгливо сморщившись, и начинала думать про Тимофея Савельева, про его смерть и странные обстоятельства, на которые намекал Иванов. Намекать-то намекал, да так ничего толком и не объяснил.

И еще очень хотелось позвонить Татьяне. Просто до зуда в ладонях хотелось набрать ее номер и поговорить. Но не звонила, потому что знала: разговора не получится. Татьяна непременно разрыдается, и Люба ответит ей тем же. Ни к чему бередить открытую кровоточащую еще рану.

А однажды ни с чего захотелось увидеть Хелина. Ну, не идиотизм! Увидеть, улыбнуться ему призывно и попросить свозить ее куда-нибудь. Не в римскую оперу, конечно же, куда ей. А так, хотя бы за город, на озеро. Чтобы послушать плеск воды, скрип весел в уключинах, шелест тростника. Эта идея, кстати, приходила ей в голову чаще остальных. Почему ей этого так хотелось? Наверное, потому, что встреча эта ни к чему их обоих не обязывала. Ни к чему. Просто встреча, просто диалог, просто секс, если угодно. Да, да, она уже и секс с ним рассматривала как избавление, а не как кару небесную. После всего, что случилось…

Пятница тянулась так, будто кто-то намеренно втиснул в нее трое суток сразу. Люба зевала, косилась то и дело на циферблат часов над дверью, сверялась со своими на руке и все ждала вожделенного звонка, оповещающего о конце рабочего дня. Звонок раздался, но телефонный.

– Алло.

Она шла к телефону намеренно долго, надеясь, что звонившему надоест слушать невостребованный зуммер и он отобьется. Там терпением обладали, как оказалось.

– Закатова! – рявкнул ей в ухо рассерженный голос Богдана Владимировича. – Какого черта к телефону не подходите?!

На «вы»! Исключительно на «вы», будто не было другой договоренности в его кабинете, и не сопел ей в ключицу тем вечером. И не стонал ей на ухо. Воспитанный…

– Спите на ходу?! – снова поинтересовался он, не дождавшись ее ответа. – Как дела с работой? Вы все успели?

– Да, – кротко ответила Люба, про себя подумав, что знал бы он, каких сил ей стоило не выпасть за пределы требуемых показателей.

– Показатели?

– В норме.

– Фасовка прошла без проблем? Прошлый раз произошла утечка при транспортировке. Этого допускать нельзя. – Хелин молча выслушал ее сбивчивый рассказ о том, что утечка произошла по вине водителя, допустившего аварийную ситуацию, а потом спросил: – Чем занимаемся в нерабочее время, Закатова?

Спросил все с той же строгостью, без намеков на фривольность. Поэтому и ответила она ему в тон.

– Ничем, собственно… Все больше дома сижу, Богдан Владимирович.

– Что так? – кажется, он изумился.

– Ограничен круг общения, Богдан Владимирович.

– Гм-мм, да… Гм-мм… Не будет большой смелостью с моей стороны пригласить тебя на выходные на озеро?

Опа-а!!! Вот это да! Сразу «ты». Стало быть, новый фарватер. И на озеро… Не иначе ее ангел протер глаза со сна и чуть встряхнулся.

Хотя, если разобраться, озеро было единственно заповедным местом, куда совершались паломничества горожан в выходные. Лесов, рек в округе не было. Только вот озеро.

– Ну что, Любовь? Так как? Едем?

– Да, – чего было отвечать отказом, если предавалась подобной утопии битых пять рабочих дней.

– Вот и ладненько. Кстати, тебе тут премиальные причитаются. В выходной и вручу. Созвонимся. Пока…

Ничего в сущности не изменилось, подумаешь, шеф пригласил на уик-энд. Но настроение чуть исправилось. В голову тут же поползла позитивная дребедень, типа: не все еще потеряно, жизнь продолжается и все такое… Даже зашла по дороге в универмаг и приценилась к купальнику и шортам. Не в линялом же спортивном костюме ей ехать. Стоимость, конечно, и того и другого впечатляла. Но душу грели два конверта под бельем. Наверное, пора их распечатать.

Люба вошла в квартиру. Не снимая босоножек, тут же бросилась к шкафу, достала конверт и, отсчитав чуть больше половины, снова вознамерилась уйти. И тут звонок по телефону.

– Алло, Люба?

Она едва узнала голос Татьяны, настолько он звучал безжизненно и тихо.

– Я, Таня, здравствуй. – Люба быстро взглянула на часы, до закрытия магазина оставалось еще предостаточно времени, успеет. – Как ты?

– Ничего, нормально. Зашла бы ко мне… – послышался короткий всхлип, и что-то зазвенело, будто разбилось. – Мне надо… Надо кое-что сказать тебе…

– Сказать? Мне? Ну… Хорошо, зайду. В понедельник устроит?

– А завтра? Завтра не можешь? – Татьяна со всхлипом вздохнула. – Извини, что настаиваю, но Тимоша… Он хотел поговорить с тобой об одном очень важном деле.

– Важном? Для кого важном, Тань? – сердце забилось часто-часто, тут же вспомнились предостережения Иванова, которые она несколько дней назад сочла обычным лживым трепом.

– Для тебя, конечно же, что ты, как маленькая, все время переспрашиваешь?! – Татьяна заметно разозлилась, голос ее зазвенел, лишившись прежней, безысходной глухоты. – Он хотел поговорить с тобой о чем-то.

– О чем?

– Я не знаю! – снова с раздражением ответила Татьяна.

– Но как тогда…

Имеет ли смысл тогда сам разговор, если она не знала. Именно это срывалось с языка у Любы, но она промолчала. Собиралась же сама позвонить, зайти. Все оттягивала, потому что боялась попасть не ко времени. Да и слез Тани боялась, если честно. А тут приглашение, грех не пойти.

– У него в столе я нашла кое-какие записи, Люба. Записи, касающиеся тебя. Тебе нужно все это просмотреть, перечитать и, может быть, ты что-нибудь поймешь в этом. Я не поняла, как ни старалась. – Таня заплакала в трубку. – Все спешил… Все спешил всегда… Все спешил спасти мир… И тебя тоже спешил спасти…

– Меня?! – сердце вдруг споткнулось, сбившись с бешеного ритма, и на мгновение будто бы зависло в ледяной пугающей пустоте. – Меня спасти?! От чего?!

Таня молчала бесконечно долго. Так, во всяком случае, Любе показалось. Савельева плакала, всхлипывала и что-то шептала, разобрать она не смогла, как ни старалась.

– Я не знаю! Что ты от меня хочешь?! – вдруг прорвалось сквозь ее горестный шепот сдавленное рыдание. – Он что-то говорил перед смертью. Пытался встретиться с тобой. Говорил, что это важно. Потом его не стало… Не стало, понимаешь ты или нет??? Его не стало, и, может быть, из-за тебя! А ты не можешь найти времени для того, чтобы… Говорю тебе, есть бумаги! Если хочешь… Если в тебе осталась хоть капля порядочности, придешь…

Слушать ее Любе было страшно и больно. Но остановить ее она не могла, она обязана была выслушать Татьяну до конца. И хоть что-то, хоть что-то понять, господи!

Важно…

Что Тимоше могло показаться важным?! Что это было?! Их неудавшаяся любовь с Кимом или что-то еще?! А что еще могло быть важнее этого?!

Что? Что? Что???

– Я приду. Я приду завтра утром, Тань. Слышишь! Я приду непременно. Завтра. Утром. Хорошо? – отправиться к Савельевым прямо сейчас она не смогла бы ни за что.

Снова слушать, видеть, страдать…

Нет, завтра. Завтра рядом с ней будет Хелин. Он поймет, он поддержит, он, быть может, даже сумеет помочь ей чем-нибудь, хотя бы советом. А сейчас… Вернувшись, снова оказаться одной в заточении собственных стен, собственного горя и собственного одиночества… Нет! Она не справится. Видит бог, не справится. Завтра…

– Хорошо. Я все приготовлю, – устало пообещала Савельева, продолжая плакать и звенеть стеклянной посудой. – Все бумаги сложу в большой бумажный конверт и заклею. Если меня вдруг не окажется дома, тебе ребята отдадут или мама. Я с утра могу уехать на кладбище. Я каждое утро туда езжу. Можешь меня не застать… Кто-нибудь отдаст тебе, Люба. А там уж смотри и думай сама, как тебе поступать…

Татьяна наскоро простилась и положила трубку. А Люба готова была разреветься.

Как же тяжко-то, господи! Так тяжко, что впору биться головой о стену и выть, выть, выть. А завтра встреча с Хелиным и она просто обязана улыбаться, источать настроение, шутить. Полноценно отдыхать, одним словом. А как же можно, если Таня вдруг говорит о таком.

Его не стало и, может быть, из-за тебя… Так она сказала, обвиняя.

Ким приехал, и все закрутилось… Савельев оказался первым… Так неделю назад заявил Иванов, страшно округляя глаза.

Это был несчастный случай… Водитель не справился с управлением, отказали тормоза… Так считают бывшие Тимошины коллеги.

Что из всего этого – правда, а что вымысел? Как все это связано? Где пересеклось? Пересеклось и замкнулось на ней…

Купальник она все же купила. Не тот, который присмотрела изначально. Он вдруг показался ей совершенно неприличным и кричащим. Взяла другой, черный. И шорты купила совсем не те, что примеряла час назад. Побродила по отделам. Скорее по инерции, чем из желания порадовать себя покупками. Какая уж тут теперь радость, после всего услышанного. Потом завернула к кафе на углу своего дома и просидела там до темноты, страшась идти в пустую квартиру. Сидела у самого окна и наблюдала сквозь стекло за бесцельно слоняющейся по бульвару молодежью.

А может, и была у них цель, а ей просто так казалось. Не было суетливости в их движениях, и спешки не было тоже. А цель вполне могла быть, не то что у нее. Хотя… Хотя про нее тоже нельзя было так сказать теперь. У нее теперь тоже цель появилась.

Разобраться…

Непременно нужно было разобраться в причине гибели лучшего друга ее счастливой юности – Савельева Тимофея. И если причина в ней самой, то начать разбираться и с этим тоже.

Татьяна расплатилась за четвертую по счету чашку кофе. Взяла в руки два ярких блестящих пакета с покупками и вышла на улицу.

Бульвар был пуст. Люба медленно обогнула угол своего дома и пошла к подъезду.

Тихо… Тихо и душно, невзирая на одиннадцатый час ночи. Ни дуновения ветерка, ни стрекота цикад, словно и их доконала полуденная жара, не оставив сил на ночное беспокойство. Двор был безлюден. Молодежь успела рассредоточиться по ночным дискотекам и барам, побросав до следующего дня три оставшиеся в живых дворовые скамейки. Где-то в глубине двора, у мусорных контейнеров, копошились бомжи. Громыхали металлическими крышками и переговаривались, в основном, по поводу находок.

Люба переложила пакеты в левую руку и взялась правой за ручку подъездной двери. Странное дело, как зима, холод, так незапертая дверь болтается из стороны в сторону. Как лето и зной, так к двери кто-то усердный постоянно прибивает чудовищных размеров пружину.

Она переступила порог. Дверь тут же вернулась на свое место, ощутимо приложившись к ее спине. Люба сделала шаг, другой и внезапно остановилась. Понять, что ее встревожило, было несложно. В подъезде на первом и втором этажах не горел свет. Кажется, и третий тонул в темноте. Но гореть-то свет должен был! И горел всегда, невзирая на дневное время. А что же теперь?..

Теперь света не было. Он горел где-то на верхних этажах. Слабый намек на его свечение тускло мерцал где-то далеко вверху и тонул на нижних этажах, словно в бездонном колодце. Сравнение с колодцем Любе особенно понравилось, оно было абсолютно точным, потому что абсолютно ничего не было видно. Идти ей пришлось на ощупь. Почти прижимаясь к стене и выставив впереди себя руку. Она заносила ногу над воображаемой ступенькой, нашаривала ее носом босоножки и осторожно ставила сначала одну, потом другую. И так шаг за шагом. Шаг за шагом. Пока ее рука не уперлась во что-то. Преграда, возникшая на ее пути – где-то между первым и вторым этажом, определенно была человеком, под пальцами колотилось живое человеческое сердце.