Отец привлек Ирину к себе, поцеловал в лоб. Пожал руку Богдану. Обнял жену за талию и повел на второй этаж. Там была их общая спальня, кабинет отца, личная комната матери, где она принимала массажисток, маникюршу, портних. Иногда просто сидела там часами, запершись на ключ.

Комнаты Ирины были на первом этаже.

– Идем ко мне? – Она схватила Богдана за кончик галстука, потянула в сторону своей двери.

– Погоди, Ирина, нужно поговорить.

Он осторожно вытянул галстук из ее пальцев, спрятал под тонкий пиджак.

– Там и поговорим. – Она недоуменно округлила глаза. – Ты чего?

– Давай лучше прогуляемся. – И он вдруг обвел пальцем стены и потолок коридора перед дверью ее комнаты. И сделал странные глаза. – Давай подальше от чужих ушей, а?

– Ладно, только оденусь.

– Я на улице подожду.

И он сразу оставил ее одну, ушел в прихожую одеваться. Ирина пошла к себе.

Странно! Все выглядело очень странно!

Сначала это странное опоздание без объяснения причин. Нет, он назвал отцу причину. Но это же было смешно! Ирина знала, что Богдан через центр никогда не ездил. Избегал пробок. А тут вдруг пробки на дорогах! Что за бред?! И почему он отказался говорить с ней в ее комнате? Зачем позвал на улицу? Там отвратительно! Холодно, промозгло, ветер. Что за жесты? Намекает, что их подслушивают? Кто?! Папа?

Бред!

Ирина сняла домашнее платье. Надела теплые колготки, длинный толстый свитер с высоким горлом. В прихожей стащила с вешалки длинную пуховую куртку отца, его же вязаную шапку. Надела унты, в которых обычно ездила с отцом за город кормить оленей в питомнике. Глянула на себя в зеркало. Пугало! Но переодеваться не стала. Переживет ее нареченный.

Богдан стоял возле двери на улице.

– В чем проблема, Богдан? Что происходит? – спросила она, едва переступив порог. – Что за тайны? Почему мы не могли поговорить у меня? – И снова повторила: – Что происходит?!

Он обнял ее, прижался щекой к щеке, потом нежно скользнул губами по ее губам, но глубокого поцелуя не случилось. Он тут же потащил ее со ступенек в сторону сада. Ирина послушно пошла за ним. Ей все это страшно не нравилось. Все эти тайны, ужимки, ложь опять же. Отец наверняка наблюдает за их прогулкой из своего окна. И потом станет задавать вопросы. Разве Богдан не знает об этом?! Чего он так неумело шифруется?

Они дошли до открытой беседки в самом дальнем углу сада. Здесь ранней осенью Богдан ее впервые поцеловал. Она помнила, как будто это было вчера. И отчаянный стук сердца своего помнила. И как его отзывалось таким же бешеным ритмом, помнила тоже. Было так славно, так сладко. Ирине тут же захотелось повторения.

– Поцелуй меня! – проговорила она, неуклюже прижимаясь к нему в отцовой длинной куртке. – Я соскучилась.

– Я тоже, детка. Я тоже соскучился. – Он осмотрел ее лицо со странной грустью. – Я… Я так тебя люблю, Иринка. Ты снишься мне почти каждую ночь.

– Здорово!

Она улыбнулась и потянулась губами к его подбородку. Но Богдан неожиданно отстранился, плотно сжал губы. Ирина вздохнула и, нашарив на деревянной стойке выключатель, включила свет. Яркая лампочка во влагозащитном абажуре белого стекла осветила пустую беседку. Темное дерево столбиков, темный деревянный пол под ногами, свист ветра в струнах, на которые весной цеплялись легкие шелковые шторы. Плетеную мебель на зиму убрали. Остались лишь две деревянные тяжелые скамьи вдоль перил. Они уселись на них напротив друг друга. Ирина уставилась на Богдана.

Странно…

Странно, что она не заметила в нем изменений. А он ведь изменился! Похудел – раз. Под глазами темные круги – два. Пальцы нервно сжимаются и разжимаются. В глаза ей почти не смотрит – три.

Почему? Он раньше старался поймать каждый ее взгляд. Ловил каждый ее вздох. Отношениям полгода, не так уж много. Он охладел к ней? Разлюбил? Но он только что сказал, что любит! Что она ему снится каждую ночь.

– Богдан, что происходит? – Ирина потянулась к нему, пытаясь поймать его руки. – Посмотри на меня.

Он поднял взгляд. И в нем было столько боли и горечи, что она тут же заподозрила самое гадкое:

– Ты… Ты изменил мне?!

– Нет! – воскликнул он, его губы вдруг сложились брезгливой скобой. Богдан мотнул головой, отводя глаза в сторону. – То есть да… не знаю… Это началось до тебя. Но так все усложнилось… Я в беде, Ирина! Я в такой беде! Я даже не знаю, как тебе сказать.

– С самого начала, давай.

Она села прямо. Сунула руки в карманы отцовой куртки. Сжала пальцы в кулаки так, чтобы ногти побольнее впились в кожу ладоней. В том месте, где у нее прежде гулко стучало сердце, где раньше сладко щемило, вдруг обнаружилась странное что-то. Холодное, пугающее, тонко воющее, как струны для штор на зимнем ветру.

– Говори! Ну! – прикрикнула она на Богдана. – Чего опустил голову? Нашкодил и страшно признаться?!

– Я ничего такого… Я ничего не делал, милая. Все вышло само собой. И так гадко вышло! – Он уронил голову низко-низко, задышал судорожно, как если бы плакал. – Можно я начну с самого начала, а ты послушаешь?

– Да.

– И не станешь перебивать?

– Да.

– Я начинаю?

– Да.

Наверное, она просто замерзла, сидя на февральском холоде на деревянной скамье. Просто замерзла и поэтому не чувствовала себя.

– Несколько месяцев назад к нам в отдел пришла работать девушка, – медленно начал говорить Богдан. – Маша… Стрельцова. Неплохой работник. Старательный. Да и человеком поначалу казалась нормальным. Отзывчивым и порядочным.

– А оказалась кем?! – неожиданно прорвался сквозь плотно сжатый рот ее замерзший голос. – Обычной шлюхой, которая соблазнила тебя?!

– Ирин, ты обещала, что не станешь перебивать, – мягко упрекнул Богдан, сжал и разжал кулаки и тоже, как и она, сунул их в карманы. – Но ты права! Она оказалась обычной грязной девкой. К тому же шантажисткой. К тому же…

– Что? – Ее голос напоминал хруст снега под ногами.

– Она утверждает, что беременна от меня.

– О господи!

Вой ветра в струнах под потолком усилился. Они дребезжали и взвизгивали, тонкие металлические крючки, на которые цеплялись петли, собрались в кучку и отвратительно позванивали. И ей на какой-то миг захотелось, чтобы одна из этих струн сейчас лопнула и обвила ее шею. Сдавила ее горло так, чтобы она перестала дышать, чтобы перестала чувствовать, как ей сейчас больно.

– Прости! Прости меня, я даже… Я даже не уверен, что это мой ребенок, – неуверенно произнес человек, которого еще пару часов назад она считала своим женихом. – У нее еще кто-то есть, я это знаю точно. Я однажды видел, как он выходил от нее. Не узнал, но, кажется, это кто-то из своих.

– С чего ты решил? – зачем-то спросила она.

Разве это имеет какое-то значение? То, что у какой-то совершенно незнакомой девушки, с которой случился нечаянный роман у ее жениха, есть кто-то еще? Какой-то тайный поклонник? Ей-то об этом знать зачем?! Что это может изменить?!

– Я с чего решил? Так она мне иногда рассказывала такие вещи, о которых я с ней не говорил. И которые мог знать кто-то другой. Только я не могу никак вспомнить, кто именно? – быстро заговорил Богдан, вдохновленный ее вопросом. У него даже глаза загорелись странным болезненным азартом.

Видимо, решил, что ей интересно, подумала вяло Ирина. А ей совсем не интересно, ей по-прежнему очень, очень больно. И так будет все время, пока она будет его видеть. Надо прогнать его. И забыть. Надо уйти в дом, а не мерзнуть на ледяном февральском ветру. И не придумывать для себя страшную кончину в петле металлической струны.

– Уходи, Богдан, – перебила она его и осторожно поднялась на ноги, не уверенная, что они ее выдержат. – Уходи и никогда больше сюда не являйся. Я не хочу тебя больше видеть. Никогда!

– Ирина… Ирина, я прошу тебя! Давай поговорим! Пожалуйста! Давай поговорим!

Он вскочил на ноги, схватил ее за локти, потянул на себя. Она начала вырываться, и они едва не упали.

– Отпусти меня! Отпусти, я стану кричать! – зашипела она яростно и ударила его кулачком в лицо.

Прямо по губам – предательским и нежным. Прямо по глазам. Потом вцепилась в его волосы – с силой, чтобы ему было больно. Уткнулась лбом в его лоб. И зашептала, давясь слезами:

– Ты зачем? Зачем мне все это рассказал, Богдан? Хотел порвать со мной и не знал – как?

– Нет! Нет, милая! Я хотел, чтобы ты поняла меня и простила! Чтобы мы начали все с самого начала! Я не могу и не хочу тебе врать! – забормотал он торопливо, сбивчиво, задыхаясь.

– Ты уже… Уже это сделал! Ты врал мне все время. Врал… Уходи! Уходи, воспитывай своего ребенка и… Я не желаю тебя больше видеть! Никогда!

Кажется, он за нее цеплялся, что-то бормотал без конца и даже будто плакал. Она не помнила. Тяжелой старушечьей поступью она пошла обратно в дом, умоляя себя не упасть. Добралась до двери и не позволила ему войти.

– Это все, Богдан, – произнесла Ирина, не глядя на него. – Тебе не надо было мне об этом рассказывать.

– Я не мог! – Он крепко держал дверь за ручку, не давая ей возможности ее закрыть. – Эта дрянь начала меня шантажировать, Ирина! Она поклялась, что все расскажет тебе!

– Рассказал ты. И что поменялось?

Она наконец подняла на него глаза, все время рассматривать их обувь сделалось странно скучно.

Конечно, он переживал. И, наверное, ему было не все равно, что она сейчас уйдет насовсем. И, возможно, он жалел, что поступил с ней так подло. Сильно жалел. Но разве это могло что-то изменить?! Хоть что-то?!

– Ириша, милая. – Он вдруг начал опускаться на колени у порога, перед дверью, которую она пыталась закрыть. – Прости меня! Я не могу без тебя, понимаешь! Я так сильно люблю тебя! Ты снишься мне каждую ночь.

– Кажется, это уже было, – холодно и бесстрастно заявила Ирина.

Видеть его на коленях, сломленным, подавленным, ей неожиданно понравилось. И она даже не стала сопротивляться, когда он начал исступленно целовать ее руки. И даже решила дослушать его до конца.

– Понимаешь, вся эта ситуация, она… Она какая-то книжная! Какая-то надуманная! Я много думал… – заговорил Богдан, прижимая к своим щекам ее ладошки. – Это все было, словно по сценарию. Она вошла ко мне в доверие. Начала умело соблазнять. Потом заявила, что беременна. Шантаж… Будто кто-то водит ею! Меня не покидает мысль, что вся эта история кем-то отрепетирована и…

– Что ты несешь? Ты себя слышишь? Ну, просто «Американская трагедия», черт побери! Тогда тебе надо было все скрыть, а ее убить. Чтобы не искажать творение классика.

Ирина закатила глаза. Глупая привычка. За нее ее постоянно ругала мама. Утверждала, что Ирина при этом выглядит, как покойница.

– И тогда всем бы было хорошо, – бубнила она, не отбирая у него своих рук. Он без конца целовал ее пальцы. Привычно и нежно. И ей не хотелось расставаться с этим ощущением. – Ты бы избавился от шантажистки вместе с ее нежелательной беременностью. Я бы была уверена, что ты мне верен. И летом мы бы поженились. Как собирались. Летом… И никто бы ничего не узнал. Ни я, ни папа. Господи! Я совсем забыла! Что?! Что теперь скажет папа?