Глава 2

Пот заливал ему глаза. Кулаки болели. Мышцы спины сводило от напряжения. Но он продолжал отжиматься, упираясь в пол крепко сжатыми кулаками. По стеклам просторной лоджии, где он организовал себе тренажерную комнату, барабанил дождь. Это раздражало, отвлекало, сбивало со счета. Он должен сегодня отжаться сто раз. Вчера не дотянул, сдулся на счете – семьдесят восемь.

Упал на живот. Перекатился на спину. И десять минут лежал, рассматривая матовый натяжной потолок со встроенными светильниками.

В голове было пусто, ни единой мысли. Только злость на себя. Неудовлетворенность результатом.

Сегодня он должен добить сотку. Иначе еще один день он профукал. А он страшно не любил недовольство самим собой. Это выбивало из привычного ритма. Это заставляло хмуриться, срываться на подчиненных, близких, жене.

Вспомнив о жене, он замер на вытянутых руках и попытался отдышаться.

Идиот!

Сколько раз обещал себе не думать о ней, когда занимается! Сколько раз обещал себе не думать о ней вообще, когда ее нет рядом. Это мешает заниматься, работать. Это мешает ему жить, мать твою!

Он зажмурился, глубоко подышал и продолжил.

Восемьдесят девять… Девяносто… Девяносто один…

Он добил сотку.

Резко встал. В голове тут же зашумело. Он шагнул к раме. Прижался лицом к мокрому стеклу. Начал глубоко дышать, пытаясь восстановиться после тренировки. Сейчас дыхание выровняется, и он пойдет в душ. Потом в кухню. Сам себе чего-нибудь приготовит на завтрак. И уедет из дома задолго до того, как она проснется. Он не даст ей возможности похлопотать с завтраком. Не позволит ей никакой заботы о себе. Чтобы потом не быть ей обязанным, чтобы весь день не мучиться угрызениями совести.

Он провел ладонью по запотевшему стеклу, оставляя широкий неровный след.

Двор был залит дождем. Ливневка плохо справлялась. Но узкими перешейками между глубоких луж можно было беспрепятственно добраться до машины. Не замочив ботинок.

Можно себе представить, что сейчас творится во дворе у НЕЕ! Ей придется по щиколотку брести по лужам до машины. Хорошо, если догадается надеть резиновые сапожки. У нее были, он точно знал. Такие модные, современные: черные с бордовым. Глянешь и не догадаешься, что они резиновые. Ничего общего с теми сапогами, которые надевала, выходя из дома в дождь, его мать.

Он снова зажмурился, пытаясь ее вспомнить.

Как она выглядела? Какими были ее лицо, руки, походка?

Все воспоминания размыты, как улица за мокрым стеклом. Плывет все, искажается. Помнил мать уставшей, замученной, немногословной. У нее не было сил на то, чтобы ругать их – своих детей. Либо она по природе своей была очень доброй, не способной ругать их. Он плохо помнил. Почти ничего. Он рано осиротел. Сестре повезло больше. Она была уже взрослой. Да…

Он плохо помнил мать, но отлично помнил острую боль от ее потери. Эта боль долго мешала ему ровно дышать, угрожая сердечным заболеванием. Сестре пришлось с ним повозиться. Больницы, санатории, лесные школы.

– Ты должен смириться, Иван, – уговаривала его сестра, нежно трогая его волосы и целуя в макушку. – Она сильно болела. Она мучилась. Смерть для нее была избавлением от мук. Смирись.

И он ей поверил. И со временем смирился с тем, что матери больше нет. Если так ей стало легче, пусть будет так. Он смирился.

А вот ОНА нет. Она никогда не смирится с тем, как ушла из жизни ее мать. Страшно ушла, бессмысленно. Не оставив даже намека на то: почему и кто это сделал.

ОНА недавно бросила им всем упрек на общем совещании отдела. Что они негласно поместили дело по убийству ее матери в разряд «глухарей». Что перестали этим заниматься. Что им нет никакого дела до этого чудовищного убийства.

Но это было неправдой! Так не было! Просто она многого не знала. Например, того, что он сам лично этим занимается. Негласно, конечно. Втайне ото всех. А прежде всего втайне от нее.

Результатов не было, это да. Вообще никаких результатов! Было дело в толстой папке, с сотней бесполезных протоколов опроса соседей, продавцов близлежащих магазинов, дворников. И только.

– У вас даже нет и не было рабочей версии, коллеги! – воскликнула она на том совещании. – Разве так можно?!

– А у тебя, майор, есть версии? – обиделся на нее кто-то из коллег. – Подскажи нам. Научи работать. Пока ты в коме валялась, между прочим, мы не спали и не жрали!

Она обиделась, вспыхнула, выбежала из кабинета.

Поднялся гвалт, который ему пришлось тут же прекратить властным окриком. Совещание продолжилось. Но к этой теме никто больше не возвращался.

Прошло семь месяцев со дня гибели ее матери. Все, что могли, они уже сделали. Результатов не было. Оставалось только ждать. И надеяться. Ну а ему тихой поступью пройти путь, который проделали его сотрудники по горячим следам. Сейчас следы остыли, но, может, и к лучшему. Нет того лихорадочного гона, при котором может что-то ускользнуть из поля зрения.

На улице стало светлее. Он шагнул назад от мокрых стекол, от них несло прохладой. Влажное от пота тело покрылось крупными мурашками. Наплевал бы лет десять назад. Теперь непозволительно. Всякая дрянь цепляется – от насморка до радикулита, стоит сквозняку его обнять. Стареет…

Он принял душ, побрился и там же надел форму, заранее взял из шкафа, чтобы не тревожить ее – жену. Она спит очень чутко. И стоит дверце шкафа скрипнуть, тут же поднимает голову от подушки.

– Ванечка, ты чего?..

– Ванечка, я сейчас завтрак, сейчас…

– Ванечка, случилось что?..

Только не сегодня. Нет. Он не хотел ее вопросов, не хотел звука ее голоса.

Из душа он вышел с мокрыми волосами полностью одетый. Шагнул к кухонной двери и тут же услышал шорох в их спальне. Жена проснулась!

Он дал задний ход. Быстро надел ботинки. Стащил с вешалки куртку и через минуту бежал вниз по лестнице.

Еще минута, и он уже в машине.

Задрав голову, он увидел замаячивший в освещенном кухонном окне силуэт жены. И тут же услышал звонок на мобильный. Не ответить было нельзя.

– Да, Лена, чего не спится? – с легким раздражением отозвался он на звонок.

– Что за бегство? – ответила она вопросом на вопрос.

– Мне надо сегодня пораньше, – соврал он.

– Да ну! – Она, конечно, не поверила. – Прямо в пять тридцать утра надо?

– Да, – коротко обронил он. – У тебя все?

Он совсем не собирался вступать с ней в перепалку. В пять тридцать утра! Он просто хотел незаметно смыться из дома. Пока она спит. И вернуться поздно. Когда она уже спит. Это все, чего он хотел. Все!

– У меня не все, Иван! – повысила Лена голос.

Все ясно. Она не простит ему бегства. Тем более что вечером что-то бормотала насчет утренних блинов, или пирогов, или чего-то еще, что она собиралась ему приготовить на завтрак. Он не оценил. Значит, виновен.

– Говори, только быстрее. – Он изо всех сил старался говорить вежливо, спокойно, изо всех сил старался не будить в ней подозрения. – Я тороплюсь, Лена. Сегодня важное совещание. Мне надо подготовить доклад.

Врал как сивый мерин. Но надеялся – поверит.

Не поверила.

– Бла-бла-бла, Ванечка. – Жена зло рассмеялась. – Ладно, я уже привыкла к твоему вранью. Себе-то не ври.

– Что ты имеешь в виду?

Не следовало задавать этого вопроса. Не следовало вообще продолжать разговор, лишенный всякого смысла. В пять тридцать утра!

– Я имею в виду то, что мы давно стали с тобой чужими людьми, – прошипела Лена грозно. – Ты не любишь меня. Просто терпишь. Не разводишься со мной. Потому что боишься, что это навредит твоей карьере. И сучку свою боишься пригреть, потому что это тоже может навредить твоей карьере. А если узнают, что она потеряла твоего ребенка, Ванечка, то это не навредит, а поставит крест на твоей карьере. Разве нет? И на твоей карьере будет поставлен огромный крест, и на ее…

Ему сделалось нехорошо. Вся одежда намокла и прилипла к телу, так он вспотел. Перед глазами поплыли круги размером с кухонное блюдо для пирогов.

Она знала?! Ленка, получается, знала о Даше, об их затянувшемся романе, о беременности? Но откуда, господи?! Откуда?!

Даша не могла рассказать. Нет. Она даже ему не рассказала о беременности. Он узнал о том, что она потеряла ребенка, когда она уже его потеряла. И не от нее узнал. От Володи Скачкова. Тот просто был вынужден ежедневно докладывать о состоянии их сотрудника, находящегося в больнице после страшного происшествия.

Как тогда Лена узнала? У нее что – везде свои люди? Даже в больнице?! Или…

Или она следила за ним? За Дашей? Следила, слушала телефоны? Могла она это сделать, наняв кого-то?

Он думал мгновение. И сам себе ответил: «Могла».

– Лена, успокойся, – попросил он, расстегивая две верхних пуговицы форменной рубашки. – Не надо так.

– Не буду, – отозвалась она после паузы вполне миролюбиво. – Ты только не сбегай так.

– Как?

– Так подло. – Она шумно подышала в трубку. – Я же старалась, пироги с вечера ставила. А ты удрал.

– Я не удрал, Лена.

Он прикрыл глаза, прислушиваясь к шуму крови в ушах, видимо, подскочило давление. И теперь на службу он явится с багровым лицом, головокружением и отвратительным ощущением трясущихся внутренностей под ребрами.

Твою мать, а! Когда же это все закончится!

– Я не удрал, – повторил он слабым голосом, презирая себя пуще вчерашнего. – Я торопился. Мне надо пораньше.

– Ладно. Принято, – буркнула она. – Только вечером чтобы был вовремя. Пироги я отменять не собираюсь. Новый рецепт.

Она подумала и добавила с ядовитым смешком:

– Новый рецепт для семейного счастья…

Ленка отключила телефон.

Через мгновение свет в их кухне погас. Его жена либо снова завалилась в кровать. Либо стоит возле окна и настороженно наблюдает за ним, застывшим в машине.

Он повернул ключ в замке зажигания. Медленно поехал со стоянки. Резина шуршала по лужам, дворники метались по стеклу, радио тихо бормотало на привычной волне. Все привычно и в то же время нет.

Он прибавил газу и попытался осмыслить то, что творилось сейчас в его душе. Осмыслить и дать ему название.

Ленка знает про него и Дашу. Это плохо или хорошо? Неоднозначно.

Тайна, которая тянула из него силы, больше не тайна. Нет нужды сказываться больным или уставшим. Исчезла необходимость объяснять плохое настроение. И постоянно врать.

Это было неплохо. Это дарило облегчение. Но!

Но она теперь постоянно станет упрекать его. Без конца упоминать о том, что было. Трепать при случае имя той женщины, ради которой он…

Ради которой он…

А что, собственно, он ради нее сделал?! Чем пожертвовал? Карьерой? Семьей, которой давно нет? Уважением знакомых? Так они тоже могли быть в курсе и давно уважать его перестали за измену жене.

– Мудак ты, Зайцев, вот ты кто, – тихо произнес он и неожиданно свернул на дорогу, которую, думал, забудет со временем.

По пустым улицам ехать туда было – двадцать минут. Еще минуту на то, чтобы пробраться по двору, залитому лужами. Десять секунд на подъем по лестнице на второй этаж. Секунда на то, чтобы нажать кнопку ее звонка.

И что потом?

А потом могло быть по-разному. Потом могло быть – долго и счастливо. И потом могло быть – никак. Но он все равно поехал. Пять тридцать утра! Что ему было делать на работе?

Он знал, как заехать во двор, чтобы не попасть в камеру – одну-единственную, бьющую на автомобильную стоянку. Знал, что жильцы скинулись на нее после того, как участились случаи взлома автомобилей.

Из машин тащили все: детские кресла, памперсы, забытые пакеты с едой, пляжные тапки и полотенца. Магнитолы, камеры, видеорегистраторы не трогали, что странно.

Володя Скачков предположил, что это бомжи тянут из тачек всякую хрень в надежде раздобыть еды.

Даша предположила другое:

– Может, это ширма для того, чтобы стащить у кого-то что-то важное?

– Важное? – фыркнул тогда Володя. – Что же важного пропало у твоих соседей? Соска детская?

– Я не знаю. Но что-то с этими взломами не так. Как-то странно все.

Ее машину, кстати, тоже взламывали. Но не взяли вообще ничего. В бардачке все перевернули, но ничего не забрали: ни дезодорант, ни расческу, ни упаковку влажных салфеток, ни запасные ключи от квартиры ее матери. Даша их постоянно забывала дома. И часто топталась у запертой двери, когда привозила родительнице продукты.

И именно Зайцев – да, не кто-то еще, посоветовал ей держать ключи от квартиры матери в бардачке.

– Малыш, так ты будешь застрахована от бесполезных поездок на другой конец города, – добавил он тогда к своему совету.

А что, если…

А что, если все эти автомобильные взломы на самом деле были маскировкой для одного-единственного проникновения? Именно в Дашину машину? Что, если целью были ключи от квартиры ее матери? Почему нет?!

Он заглушил мотор машины, приткнув ее за дальними кустами, задумался.

Отправной точкой в расследовании было то, что все сочли: Нина Васильевна сама открыла дверь убийце. На замке не было никаких царапин, никаких следов отмычек или взлома. Она сама открыла дверь – решили так. Либо хорошо знала его. Либо не побоялась белым днем непрошеных гостей.

Второй пункт Даша сразу взяла под сомнение. Мама всегда была очень осторожной. И если не удавалось рассмотреть гостя в дверной глазок, грозно восклицала:

– Кто?!

Если открыла, значит, убийцу знала. Так они решили. Все так решили, включая Дашу.

А если Дашину машину вскрыли для того, чтобы снять слепок с ключей от квартиры ее матери? Никто же не проверял их на предмет застывших в бороздках посторонних частиц. Никто. Даша порылась в бардачке. Сказала, что все цело. И успокоилась.

Так, так, так! Что получается? Если были сняты слепки с ключей, значит, убийца дверь открыл сам. Незаметно проник в квартиру и нанес удар сзади. Страшной силы удар. Предположительно топором. Потом еще один и еще…

Зайцева передернуло, когда он вспомнил залитую кровью прихожую. Как же Дашка держалась? Каких физических и душевных сил ей стоило совершать следственные действия в такой ситуации?! А он, сволочь, явился и наорал на нее! Никогда себе не простит. Никогда!

Ладно, об этом потом подумает. Сейчас надо сосредоточиться на том, кто мог знать, что Даша возит ключи в машине? Круг-то узок. Невероятно узок. По пальцам одной руки можно сосчитать. Появится подозреваемый, появится мотив. Пока мотива не было. Ни у кого!